Примечание
У Питера душу выели ложкой, Тони кожу с него содрал заживо, и засохшие корки болели и ныли, словно гнилые зубы с оголёнными нервами. Скоро корки скатаются и вырастет новая кожа, белее-нежнее, чем прежняя. Но это «скоро» длится бесконечно долго, как время на парах, как очередь за счастьем, как мятная жвачка со вкусом Старка.
Новую кожу не накинешь на плечи как плащ, не влезешь как в новый костюм. Питер свою кожу сбросил, как змея, и ему бы теперь отрастить новый хитиновый покров, как истинный паук. Покрыться чешуёй, жёсткой, как Старкова броня. Отрастить шипы и рога, ощетиниться колючками.
Тётя Мэй думает, у него внутри пустота, зияющая дыра заместо сердца, что у него украл Тони. Но тётя не права: Питер полон эмоциями, его распирает от боли, его слёзы обжигают обветренные воспалённые щёки. Это соль по безвременно ушедшему герою. Питер оплакивает погибшего Тони, и его траур не закончится никогда.
Его стеклянный взгляд в памяти Питера всё ещё устремлён в чёрное от пепла небо. В ушах то ли собственный плач, то ли Пеппер, если не коллективный рёв отчаяния. Плачут все: от Капитана до Шури. Этой водою бы вспаханную землю залить и назвать Старковым морем. Питер бы каждый день пополнял его запасы.
У него отняли пять лет его жизни, нагло разворовали у всего мира. Содрали второй слой кожи вслед за Тони. Он много чего у него украл сам: сердце, тело, душу. Старк — наглый грабитель. Всё остальное: совесть, преданность, любовь Питер опустил ему в гроб — эти чувства всё равно Паучку больше не понадобятся.
У Тони осталась дочка, как назло, с точно такими же глазами. Питер из кожи вон лезет, чтобы малявка смотрела на него восхищённо — так, как её отец уже никогда на него не посмотрит. Но кожи у Паркера не было — ровный слой мышц. Но даже он лоскутами повис на нём там, где Тони его касался: грудь, спина, плечи, щека.
— Это не обнимашки, я дверь тебе открываю, — в голосе взрослого мужчины смущение и тревога.
Годы спустя одним только взглядом Тони покажет Питеру, как сильно по нему скучал все эти пять лет. В глазах и радость, и удивление, и боль вкупе с восхищением.
— Я так вас люблю, мистер Старк, — слова так и застряли в зубах, наверное, поэтому они сейчас так ноют.
— Я так любил, — кричал навзрыд мальчишка, одни кожа да кости. Но вместо кожи шипы, они растут прямо сквозь нервы, и больно до хрипа и слёз. Время поплакать над морем, понежить зудящее тело йодом и солью. Смыть из-под чешуек пыль утраты, с наростов — грязь потерянной первой любви.
Старково море очистит его тело, но не разум. Но хитиновый покров нарастёт, нервы перестанут оголтело гудеть натянутыми канатами. А потом начнётся сезонная линька, Питер оголится перед тем, как со скалы кинуться в море и пятками достать до дна.
Подводным течением его снесёт в мир под названием Тонилэнд, и цепляться за камни Питер намеренно не станет. Пусть несёт, ему это даже нравится. Но кто-то за шкирку, царапая пальцами хребет, потянет его вверх, на поверхность. И Питер сделает долгожданный вдох. Над головой будет гореть чёрное небо Старковых глаз.
Пробеги мимо Белый Кролик, зазывая в Тонилэнд, Питер, не раздумывая, нырнул бы в нору с головой. Но Кролика всё нет и нет, и на Питера снова нарастает хитин. Он непроницаем для новых отношений и сочувствия, ему неведома нежность и забота. Но линька — дело сезонное, и без скорлупы Питер снова шестнадцатилетний мальчишка.
— Я так вас любил, мистер Старк, а вы умерли, — кричал Питер, улыбаясь. В солёной воде разрушенные зубы болели не так сильно.