Знаете, бывает такой сон, после которого ты летаешь словно на крыльях. Все идет как нужно, приятно. Солнце не светит слишком ярко, но и не тускло, ветер не сильный, но и не душный, звуки мелодичные, но и не навязчивые. Такое утро даются людям сильным духом, с улыбчивыми глазами и улыбками белыми, что глаза слепит. У таких людей правильные черты лица, хороший вкус в одежде, удобный автомобиль и ограниченный круг друзей. Им дается все легко и с улыбкой. Но сколько перед этим было дней и ночей с мучительными встречами, пустыми однообразными делами, слезами и приступами паники? Сколько раз эти люди сползали по стенке, хватаясь за голову? Разбивали кулаки и срывали голос? Бездна.

Я верила, что из этой бездны у меня есть выход, и я его найду. Не стану камнем и не упаду на дно. И будут такие сны, после которых солнце, ветер, звуки да и вообще весь мир будет моим другом. Но сейчас…

От яркого света мои ресницы трепещут, глаза никак не могут привыкнуть. Я чувствую свои тяжелые веки, сухие треснувшие губы. Вялой ленивой рукой притрагиваюсь к раскалывающемуся лбу. Я не помню, когда спала хорошо последний раз. Наверное, до своего злополучного восемнадцатилетия, когда была ребенком, а из плохого в моей жизни была смерть моей матери. Эту боль я не могла оправдать ничем. Дыра, как у любого другого ребенка, похоронившего своего родителя. И даже рождение детей не заполнит эту пустоту. Я повернула голову к Мелек и убедилась, что она сладко спит. Ей надо восстановить силы, а мне понять, как двигаться дальше. Потому что сейчас я отчетливо чувствовала желание собрать чемодан и бежать дальше: в другой город или страну. Или на другой континент. Но что я там найду? Ничего нового, и от себя сбежать не смогу. А теперь еще и дочь встретила отца, и мои побеги будут ей лишь во вред. Она должна учиться, заводить друзей, строить себя год за годом. А я буду ей опорой, компас она найдет сама. В мысли опять закрался голос мягкого и теплого шоколада: «Дети делают не то, что слышат. Они делают то, что видят. Что видят от матерей, то и делают.» А на смену ему приходит яд моего сознания:

«Не часто ли ты вспоминаешь своего лучшего друга? Ты ведь бросила его, он слишком далеко, чтобы тебя защищать или утешать. Что же ты будешь делать без своего рыцаря в сияющих доспехах?»

Она говорит так насмешливо и противно, что я морщусь и быстро выбираюсь из кровати.

Нужно привести себя в порядок до пробуждения дочери — замазать синяки, что оставил плохой сон, и замаскировать усталость. И пока я пальцами распределяла консилер, в голове уже роились вопросы. Чего я хочу? Покоя. Свободы. Могу ли я получить все это в городе, где нахожусь? Да, но взамен найду одиночество, пронизывающее до костей. Ведь настоящий друг навсегда останется лишь в памяти. Я больше не буду иметь никакого права врываться в его жизнь. Я горько усмехнулась своим мыслям: я больше не хочу быть землетрясением, даже если оно делает мир миром.

Натягиваю улыбку, чтобы в полной мере оценить свои труды с перевоплощением из замученного человека в счастливую мать. Губы снова треснули и закровоточили. Результат так себе, но это мой максимум на сегодня. Что бы на это сказал мой друг? Почему-то в этот раз голос в голове молчит, а я задумываюсь снова и снова: а друг ли? И чем он занят? И как отнесся к моему побегу? Я точно знала, что ответ есть в уже, казалось, таком далеком прошлом.

— Гедиз. Я не буду работать в порту! — говорю так, будто уверена в своих словах. Друг смотрит на меня исподлобья, зло усмехается. Я даже улавливаю презрение в его взгляде.

— Хорошо. Может тебе уйти отсюда? Собери все свои вещи, выйди за пределы Муглы и найди себе работу где-нибудь там. Санджар и так прекрасно будет ухаживать за дочкой. А ты будешь приходить и раз в неделю видеть ее, что скажешь? — он зло шутит, смеется мне в лицо с издевкой.

Мне нечего ему ответить и я отвожу глаза. Но я злюсь и в моей голове звучит только одно «Ты ничего не знаешь, ты не понимаешь!» — Не строй планы попусту. Тебе здесь не будет никакой работы. Засунь это в свою голову, — он пытается указательным пальцем своего виска, наклонив голову ко мне так, что его глаза хищно сверкают из-под бровей. И снова продолжает с улыбкой, от которой внизу живота у меня стягивается болезненный узел.  

— Этот Санджар ни за что не даст тебе покоя в Мугле. И если ты считаешь, что человек, который не поверил тебе, когда тебя изнасиловали, это заслуживает, то подвернешь свой хвост и уйдешь прочь, — я не отрываясь смотрю ему в глаза, а он в мои. Его голос понижается, почти до хрипа, и стихает до шепота. — Если ты слаба настолько, что не можешь воевать, тебе лучше уйти. А, и еще, — он уже почти ушел, но вернулся. И то, что он сказал выбило из меня весь воздух. — «Я закопала прошлое, начала новую жизнь. Не знаю, не хочу, чтобы моя дочь была, словно листок, развевающийся на ветру» — если будешь говорить подобное, лучше не надо. Такие громкие слова звучат слишком смешно. Дети не делают, что слышат. Они делают то, что видят 

Слова еще рикошетят в моей голове, быстро затихает голос моего дорогого друга. Разве подходит ему осуждать меня? Нет, он и не пытался. Он лишь хотел, чтобы я услышала его. И тут в моей голове что-то щелкает, какой-то механизм встает на свое место. Я инстинктивно выпрямляю спину, поднимаю голову, а дыхание приходит в норму. Теперь я знаю наверняка.

— Мама, ты здесь? — слышу встревоженный голос моего ангела и лечу к ней, расплывшись в улыбке абсолютно искренне. Ее испуганный взгляд сменяется радостным, и губы вторят моей улыбке.

—Куда же я уйду? Доброе утро, моя Мелек. Ты выспалась? — глажу ее шелковые волосы, а она, как котенок, льнет всем телом ко мне, будто ищет во мне убежище. На мой вопрос она кивает и довольно вздыхает расслабившись.

— Тогда может ты искупаешься, и мы спустимся на завтрак?

— Погода такая хорошая, мы сможем сегодня погулять или дела не могут подождать? — заглядывает мне в глаза, строит бровки домиком. Ох, дорогая, знаешь свое секретное оружие.

— Давай обсудим это за вкусными теплыми тостами, яичницей и горячим шоколадом? Как тебе идея? — я ведь тоже знаю, чем тебя сразить, дочурка. В ее глазах скачут бесенята, и она почти бежит в ванну.  

После водных процедур, мы расчесываем волосы, заплетаем их в аккуратные косы. Она, совсем по-женски, выбирает наряд на сегодня, долго крутится перед зеркалом и все же определяется: легкий небесно-голубой сарафан, белые носочки и светлые туфельки. В детстве я была похожа на нее, кажется.

— Нужно взять кардиган или куртку: вечером будет прохладнее, — строго замечаю я, а малышка с победной улыбкой, предугадав мои слова, хватает бежевую толстовку. Хороший выбор. Я же не заморачиваясь натягиваю вчерашние джинсы и белую базовую футболку. Беру похожую, но черную толстовку. Нам никак нельзя болеть. Проверив, все ли взяли, мы выходим из номера, закрываем его и спускаемся к завтраку очень вовремя: полупустой зал располагал к беседе.

Набрав еды, мы сели там, где выбрала Мелек, у окна. Место было хорошим, нам открывался волшебный вид. Легкая теплая утренняя дымка украшала город, а солнце будто нежно обнимало его. Деревья шумели сочной зеленью, птицы суетились в их кронах. А мягкий морской ветер играл ветвями, словно ласкал их. Бывает так прекрасно вокруг, дух захватывает. И мелькает мысль о том, что было бы здорово, если он (или она) увидел это и разделил с тобой момент. Глядя на это умиротворение, в моем воспаленном сознании всплыл Санджар, и вся прелесть рухнула. Я бы не хотела делиться с ним этим видом. Ведь с ним все бы приобрело другой смысл, а я не желала его узнавать. Мне достаточно видеть этот вид с дочкой. Жаль больше мне не с кем делиться.

— Так о чем ты хотела со мной побеседовать, мама? И ты совсем не притронулась к еде… — малышка вырвала меня из моих паршивых размышлений, и я явно не уследила за своим лицом: дочка смотрела на меня с беспокойством.

—Я не голодна, но горячий шоколад мой, если ты вдруг покушаешься на него, — улыбаюсь, широко распахнув глаза, двигаю ей свою порцию с вкусно пахнущей едой. Девочка, забыв о своем недовольстве, уже тянет тонкие ручки к тарелке и забирает ее к себе. Она такая смешная — высунула кончик языка, в глазах плещется предвкушение. Любуюсь моей мартышкой, но она права, нам надо поговорить.

— Тебе нравится здесь?

Она замирает и удивленно смотрит на меня. Я так же напрягаюсь, задерживаю дыхание, но стараюсь не подать виду.

— Кхм, я не знаю, здесь тепло, — она переводит взгляд за окно, потом снова на тарелку, — и еда вкусная. Но мы здесь совсем одни, мама… — ресницы опущены, голос погрустнел. Она отложила столовые приборы и положила руки на колени, обращая взор уже на них. — Я так привыкла к тому, что вокруг нас есть знакомые и родные. Папа, Эльван, брат Каврук и тетя Зехра, шутник Гедиз. А тут мы одни. А тебе… тебе не нравится здесь? Ты хочешь уехать?

Я не знала, как ей ответить на такой простой вопрос. Я всем сердцем желала вернуться в Муглу, но головой понимала, что не готова к встрече, которую не смогу избежать. Знала, что сердце пропустит пару ударов, когда я увижу его. Но я не хотела этого. Мы взрослые люди, и давно понятно, что наша детская болезненная любовь ушла. Осталась привязанность, недосказанность и не закрытые раны. И «новая жизнь» напомнила нам об этом, мне. Это разбудило меня ото сна, в который я уже начала верить. Я любила бедного мальчика с хмурым взглядом, похожего на большую надежную гору. А он полюбил девочку с грустными глазами, иногда приезжавшую в Муглу. Он не знал настоящую меня, а я его. И даже наши письма не смогли нам помочь. Ведь я писала ему лишь о счастье, а разве в жизни бывает лишь оно одно?

В том, что мы полюбили лишь образы друг друга виноваты мы сами и обстоятельства, в которых мы находились. Грустно ли мне от этого? Да, но я выросла и была в состоянии справиться с тоской об ушедшем прошлом. Но на это требовалось время.

— Мне тоже хочется домой, родная. Но давай побудем здесь, еще немного? Устроим себе американские каникулы!

Вкладываю в голос как можно больше энтузиазма, надеясь всем своим существом, что дочка согласится, и у меня действительно будет время прийти в себя. Почему-то в голове сразу всплывает вопрос о том, как жил в Америке Гедиз, и чем он занимался, помимо учебы? Я ведь почти не спрашивала его о нем самом. Лишь изливала душу и рассказывала свою историю. А он внимательно слушал и поддерживал меня, верил мне. Вижу, как малышка улыбается мне, и решение принято: каникулам быть, но не переезду. Облегченно выдыхаю, а Мелек, поняв, что разговор окончен, возвращается к еде.

О, ты решила не улетать, как обычно, поступает пестрая птица, а лишь обрезать себе крылья? Как самоотверженно и глупо! Ты так часто вспоминаешь своего закадычного друга, совсем забыв подумать о том, чего хочет он. Эгоистичная девка!» Внутренний демон плюется ядом и сыплет мне оскорблениями. Запускаю в волосы пальцы, натягиваю их, пытаюсь максимально скрыть лицо от дочери, чтобы не испугать ее. А слезы застилают мне глаза, становится так трудно дышать. Вскакиваю со своего места и кидаю Мелек фразу о туалете. Бегу и, наконец, добравшись до раковины, умываю лицо холодной водой, совсем забыв о макияже. Почему этот проклятый голос просто не закроет свою пасть? Выравниваю дыхание глубокими вздохами, трясущимися руками убираю волосы с лица. Обмахиваюсь ладонями, как веером, но это все слабо помогает. Остро ощущаю нехватку Гедиза и его умение успокоить мою истерику, и от испуга о таких мыслях с моих губ срывается истеричный хохот. В этот момент мне кажется, что демон выбрался из своей клетки и занял мое место.

«Ты готова использовать людей, как твой названый братец, лишь бы тебе было хорошо!» Слова, как пощечина за дерзость: я в силах справиться сама со своими проблемами. Не нужно впутывать сюда других. Эта мысль отрезвляет меня, и я, как на автопилоте, оборачиваюсь к зеркалу, поправляю волосы и растекшийся макияж, и, натянув улыбку, вылетаю из туалета. Ощущаю на себе взгляд дочери и пытаюсь выглядеть максимально естественной.

— Мама, а чем сегодня займемся? Может мы… — стараюсь сосредоточиться на ее идеях и голосе, а не на том, что бушует в моей голове.

Как всегда, дочка спасла меня из темноты, сама того не зная, просто своим присутствием. Мы много гуляли, смеялись, ели и разговаривали. Наша связь всегда была особенной: у нее была только я, а у меня только она. И ее любовь к отцу этого не изменила. Ведь как бы я не успокаивала себя, я порой ощущала уколы ревности вместе со счастьем, любуясь картинами их единения. А сейчас мы будто снова остались одни во всем мире.  

У меня замирало сердце от ее улыбки и захватывало дух от ее слов и рассуждений, в хорошем смысле. И мне кажется, так бывает у каждого родителя, когда он вдруг, в очередной раз, замечает как же выросло его чадо.

Вечером, вернувшись в отель, мы по очереди приняли душ, но Мелек не дождалась меня и уснула. Я позволила себе расслабиться, снять маску и почувствовать все эмоции, что крепко запирала в себе. Усталость, как гудят мои ноги, одиночество. Мне было неуютно с самой собой. И спать еще совсем не хотелось. Из развлечений в номере был телевизор, но мне не хотелось пялиться в него. Может позвонить Эльван? От этой мысли на душе становиться тепло.

Беру телефон, толстовку и ухожу на небольшой открытый балкон. Там стоит маленький журнальный столик и два кресла. Закрываю за собой дверь, проверив плотно ли она захлопнулась, и опускаюсь в кресло. На улице свежо, и я натягиваю свою толстовку, подтягиваю колени к груди. Смотрю на ночь, которая опускается на город, любуюсь. Она, как заботливая мама, плавно накрывает темным одеялом улицы и дома. Дает передышку от зноя и духоты, даря прохладу и темноту. Но город, как строптивый парнишка, тут же зажигается тысячами фонарей и вывесок. Люди, как миллион песчинок, вываливаются на улицы, смеются, разговаривают, пьют и просто гуляют. Ночная жизнь города прекрасна. Но абсолютно чужда мне.

Глубоко вдохнув, набираю номер Эльван и слышу несколько гудков. Она сбрасывает, но тут же перезванивает мне в одном из месседжеров.

— Девочка, я с ума сошла, как соскучилась и напереживалась! — она так пронзительно и радостно визжит, что я невольно улыбаюсь и отодвигаю трубку дальше от уха, чтобы не оглохнуть. — Разве можно?! Так долго не выходила на связь, я вся извелась здесь! Как моя Мелек? Где вы находитесь? Хотя, подожди, не говори! У вас день или ночь? О, не молчи, скажи хоть слово, сестрица Наре!

— Скажу, скажу, Эльван, если дашь вставить слово, — тихо смеюсь ей в ответ и понимаю, что мне действительно приятно ее слышать. — Мелек хорошо, мы провели чудесный день вместе, и она, вроде, довольна. Но скучает по родине и всем вам. Сейчас у нас время ближе к полуночи, я сижу на балконе.

Говорю будничным тоном, и моей собеседнице это совсем не нравится. Она фыркает, как недовольная лошадка, и нудно тянет:

— О, совсем скучно говоришь!

— Верно, Эльван, ты расскажешь лучше, — моя безобидная шутка ставит ее в неудобное положение, и она тяжело вздыхает. Поэтому я тут же спешу ее успокоить, я не звоню ей для разборок. — Я не злюсь, сестра Эльван.

— Правда? Прости, Наре. Я просто не была готова к его приходу. Вы только уехали, а он тут как тут, будто вовсе не уходил. Еще и запугивать начал Санджаром! — от ее возмущенного голоса я покрываюсь мурашками и почти вижу, как ее волосы шевелятся от гнева.

— Ничего, ничего, я…

— Но я ему сказала, чтобы оставил тебя в покое! Разве можно? Не успела еще в себя прийти, а он уже летит! Знаешь, Наре, мне эти его полеты…

Я оборвала ее на полуслове, как только поняла, о чем она начнет говорить:

— Эльван, это невозможно, Гедиз другой человек, и мне он настоящий друг. Да и, послушай, я никому не нужна: на мне вечно будет клеймо «Наре Санджара» или «пестрая птица». Но ведь это не важно, ведь у меня есть Мелек, правда? Я не останусь одна.

Моя подруга грустно вздыхает на том конце и это немного подкашивает меня, к глазам подступают слезы.

— Наре, не думала, что и тебе скажу это, но… Человек влюбляется только один раз, на всю жизнь. Живет с этой любовью и с ней же умирает…

—Та девочка, что полюбила Санджара, разбилась о скалы, умерла, покончено, — отчеканивая каждое слово, обрываю подругу. Сказав это вслух, мне становиться легче. Будто камень с души. Девушка молчит, видимо я ее озадачила. — Той девочки больше нет, но есть я. И я не хочу быть «Наре Санджара» или птицей, что улетела. Хочу быть просто Наре, быть собой. Разве это много?

— А Санджар? Ты с ним это обсудила?

Ее замечание пробуждает во мне лишь раздражение, и я сдерживаю себя, лишь бы не нагрубить Эльван.

— Он женатый человек, у него скоро ребенок будет, Эльван! Почему, почему я должна что-то обсуждать с ним? Да, он отец моей дочери. Всегда им будет, но я не позволю распоряжаться моей жизнью так, будто я навсегда теперь зависима от него. Не желаю!

— А ты мать его ребенка, и он…

— Не хочу это обсуждать или мы поссоримся! — грубо обрываю ее. — Расскажи лучше о себе и о других, но не говори мне о нем, пожалуйста. Как Каврук? Скоро его свадьба? А Гедиз? Расскажи подробно, что ты ему сказала, и что ответил он.

«Милая, ты опять выясняешь о том, кого решила не впутывать в свою жизнь?»демон скрипит от смеха, и мне становиться стыдно, но я не прерываю Эльван, которая перечисляет события, случившиеся в Мугле.

— А я по-старому… — голос грустный, но она тут же притворяется веселой, звонко отчеканивая слова. — Что мне будет? Брат Санджар не даст мне умереть с голоду. Скоро я начну спокойную жизнь.

— Яхъя что-то говорил о разводе или что-то вроде этого?

— Ох, я думала, что выйду из дома Эфе только в саване… Нет, мне не приходили документы, а сам он не осмелится появиться передо мной, уж я его знаю, — глубокий вздох. Она моментально меняет тему, а мои щеки заливает краска. — Брат Гедиз… Я не знаю, что тебе сказать, Наре. Ты моё отношение знаешь. Но я не скажу тебе о легенде, где ты несчастна. Я ему сказала дать тебе время, объяснила причину. И, видимо, он тебе его дал, раз ты донимаешь меня вопросами о шутнике. Невольно испытываю к нему уважение за это… Он ничего не ответил, схватил письмо и вылетел пулей из дома.

«А ты так ждала подробностей: во что он одет, как смотрел на письмо и что было в его глазах? Неверная!» 

Трясу головой, судорожно выдыхаю. Голос прав.

— Дал, он не тревожил меня. Но знаешь, Эльван…

— Дорогая, когда ты вернешься, ты ведь вернешься? Я не верю твоим словам и деньгам, что ты мне оставила. Ты сделала это на эмоциях. Правда ведь? — перебивает меня в очередной раз подруга.

— Правда, не могу так поступить с Мелек. Там ее родина и ее отец. У меня не было отца, он не полюбил меня. Пусть хоть у дочери будет папа. Но, Эльван, — спешу, пока она не перебила меня, — я не готова пока к этому. Мелек я все рассказала, и мне надо побыть вдали от ваших мест.

— Хорошо, хорошо. Сколько нужно, только возвращайся.

Мы обмениваемся теплыми, ласкающими мое сердце словами и прощаемся. Экран гаснет, и я с глупой улыбкой уставилась на него. Да, Эльван не меняется. И все же жаль, что преданность не гарант счастья. Я еще некоторое время сижу уткнувшись в колени лицом и размышляю об этом. Потом в голове мелькает идея, и я, пока не успела струсить набираю номер. Гудки тянутся долго, хотя прошло всего три, и когда я уже собираюсь струсить и бросить трубку, в динамике раздается:

— Слушаю.

Голос усталый и напряженный. Чужой. Со мной он таким голосом никогда не разговаривал, и я с непривычки ежусь. Внутренний голос едко смеется надо мной, будто подтверждает мои страхи. Но ведь это его голос, и мне нечего бояться. Набираю воздуха в легкие и на одном выдохе вываливаю:

— Гедиз, это я…

Судорожный выдох на том конце провода, а мое сердце гулко падает вниз, и мне вообще кажется, что оно останавливается.

— Аллах–аллах! Вы в порядке? А Мелек? С тобой, с тобой все хорошо?

Улыбаюсь, слушая его голос и тому, что этот голос мне говорит. Отмечаю в голове, что от него мне так комфортно и хорошо на душе, я будто расслабляюсь. И еще он всегда очень трепетно относился к моей дочери. И меня это удивляло.

— Да, я хотела поговорить с тобой. Прости… что снова это письмо. Я не должна была так, снова. Просто боялась, что поговорив с тобой, я передумаю… Не важно. Прости, что не попрощалась как следует, — меня всю потряхивает от волнения, демон в голове уже клокочет от хохота и злости, шипит, что уже поздно извиняться, и я уже потеряла своего друга. Сердце бьется где-то в горле.

— Наре, это был поступок не лучшего друга, знаешь? Но я не злюсь на тебя, не переживай.

Молчу, слезы щиплет глаза, мне так жаль, что я обидела его снова, он этого совсем не заслуживает. Я так привыкла к вспыльчивости Санджара, что готовилась к самому худшему. Гедиз совсем не такой, а я об этом совсем забыла. Глупая.

— Да, и я сразу знал, что ты вернешься, что прощаешься со мной не навсегда. Ведь так, Наре? — чудится мне или его голос и вправду дрожит? Внутри все рвется скорее сказать ему, что он прав, как никогда. Но я тут же ругаю себя за излишнюю сентиментальность.

— Ты знаешь меня лучше меня самой, дружище? — пытаюсь отшутиться, но от слова «дружище» в груди неприятно колит. Разве друг? Не дав ему ответить, уже без напускной радости продолжаю. — Я успокоилась, насколько это вообще сейчас возможно. И вспомнила твои слова, Гедиз. Помнишь, я говорила, что хочу написать сказку для нас с Мелек? Все верно. Но теперь в ее жизни есть еще и папа. И он ее любит. Как бы я не была зла на него, я не стану делать что-то во вред моему ребенку — не разлучу их.

— А справишься ли? Не подумай, что я отговариваю…

— Гедиз, ради Мелек я справлюсь со всем, — он тяжело вздыхает, готова поспорить, он кивает на мои слова. — Да, и разве ты позволишь не справиться? — бью себя в лоб, от того, как двусмысленно это звучит. — То есть, ты ведь всегда оказывался рядом в трудный момент. Спасибо большое.

— Конечно, Наре. Когда вы собираетесь вернуться? И думаю, что на вопрос «где вы сейчас?» ты не ответишь?

Не хочу ничего от него скрывать. Верю ему как себе. И почему, сама не понимаю. Может потому что он единственный, кто поверил, не требуя доказательств? Или был добр и терпелив, ничего не требуя взамен? Мелькают наши разговоры в голове, его улыбка. Я по этому безумно соскучилась.

— Наре, ты здесь? — он испуганно шепчет мне в трубку, а я испуганно закрываю все двери на засов в своей душе. Нельзя впутывать других людей в мою жизнь. Лишь я и дочь.

— Я пока не знаю, мы решили с Мелек устроить себе каникулы… Гедиз, как ты? Я никогда не спрашивала тебя об этом, прости, — напрягаюсь всем телом, и только волосы взлетают от теплого порыва ветра. Доверится ли он мне?

— Буду многим лучше, когда вы с Мелек будете в поле моего зрения и под опекой тетушки Эльван, — слышу, как он тихо смеется, и радуюсь этому. Он скучает по нам, и так хочется крикнуть, что это взаимно. Но я проглатываю эти слова, это физически больно, мокрые глаза снова застилает пеленой. Стиснув зубы и крепко зажмурив, глаза говорю:

— Гедиз, а он… — не могу закончить и произнести это чертово имя. Но мне все еще важно знать о нем. Да, я приняла решение, но еще не простилась со своей любовью к нему. Голос Гедиза тут же отдает мне сталью и холодом, но мне спокойнее от того, что он мне говорит.

— Я разбираюсь с этим, Наре, будь спокойна. Возвращайся скорее, то есть, как ты будешь готова.

— Спасибо тебе, Гедиз.

— Спасибо тебе, Наре.

Хочу спросить за что, но он коротко прощается со мной, передает Мелек привет и кладет трубку. Живот скручивает тугой болью, которая отдает куда-то в легкие. С недоумением смотрю на телефон. Не понимаю его резкой смены настроения.

«Ты, госпожа, строишь себе воздушные замки. Никому нет дела до тебя. А что твое сердце? Как можно, Наре Санджара, улыбаться словам другого мужчины, его друга? Разве ты забыла? Ваша легенда — все, что тебе осталось.» 

— Нет, у меня есть дочь и друзья, — говорю это вслух и отгоняю голос куда-то далеко. Впервые за два дня мне удалось заткнуть его. Но он как змея проникает в мой мозг и шепчет: «А друг ли он тебе?» И я остаюсь сидеть на балконе, катая эту мысль из стороны в сторону в голове. Не нахожу ответ, как не силюсь. Глубоко вдыхаю свежесть этой красивой ночи, вытираю слезы и иду спать. Закрыв глаза, отмечаю, что мне, наконец-то, легче дышать.