Неубиенный

— Неужели моё затянувшееся отсутствие оскорбило тебя? — без тени шутки и насмешливости спросил Томас с порога, беззвучно закрывая за собой дверь. Тихо щёлкнул замок, а после ключ переместился в карман цветастого сюртука – стало ясно, что настроен он действительно серьёзно.

Джеймс вздохнул и, отложив перо, поднял на друга взгляд. Того передёрнуло – столь любимые глаза нездорово посверкивали, а зрачки расширились настолько, что полностью скрыли радужку, и в этой затягивающей тьме он видел невыносимую печаль, беспомощную тоску и самую настоящую боль.

— Тебе лучше присесть, и, желательно, как можно дальше от меня, — прозвучал сиплый от болезни голос, и мужчина, сжав губы и проглотив вставшие в горле вопросы, опустился на стул для посетителей, сложил руки на набалдашнике трости и устроил сверху подбородок, внимательным взглядом вперившись в невысокий силуэт на том конце кабинета.

Он стал замечать странности в поведении своего ближайшего друга сразу после возвращения: внезапно появившуюся страсть к длинным рукавам и высоким воротникам, грустные вздохи без причины, неожиданно сильную агрессию в отношении Гамильтона – нет, разумеется, тот мог вывести из себя даже святого, но всё же... не настолько раздражающим он был, не столь плох и ужасен – просто нужно было, чтобы кто-нибудь спустил этого воробья, возомнившего себя орлом, с небес на землю. Однако по какой-то причине Мэдисон этого не понимал (или не желал понимать) и, стоило министру казначейства вновь начать вещать о том, что они обязаны оставить что-то после себя, что он не собирается сидеть на месте, пока жизнь проносится мимо пулями, строчками газетных статей и обрывками фраз – иными словами, стоило ему начать обсуждать столь любимую им (параноидальную) мысль о наследии, Джеймс менялся в лице, и Джефферсону приходилось крепко стискивать его плечи, хотя обычно удерживать от драк с наглецом нужно было его. Но сильнее всего прочего поразило Томаса резкое изменение, произошедшее в их отношениях: до невероятного искренний и по-своему ласковый в переписке Джеймс с первого же дня его возвращения всеми доступными способами демонстрировал, что совершенно охладел к своему дражайшему товарищу и – зачем лгать самому себе? – объекту куда более нежной симпатии, чем позволено двум мужчинам. Никаких разговоров, кроме как о работе, никаких прикосновений, кроме как дружеские – рукопожатия и те редкие моменты, когда нужно было удерживать от применения силы. Он отклонял приглашения и всячески избегал ситуаций, в которых они могли остаться наедине. Объяснений не было, причин для подобного Томас тоже не видел, и это не злило, не раздражало, но беспокоило безумно.  Потому-то он и пришёл сам под конец рабочего дня, морально готовый абсолютно ко всему – в конце-концов, если Джеймс решил разорвать их связь, то повод должен быть веским, верно?

— Для начала я должен напомнить тебе, что всегда старался держать себя в руках, — несколько неуверенно начал Мэдисон и поднял руку в останавливающем жесте, заметив, что слушатель приоткрыл рот. — Не перебивай, пожалуйста. Я знаю, что ты знаешь, но стоило напомнить лишний раз, чтобы ты понял, что всё, что я расскажу сейчас, не померещилось мне спьяну и уж тем более не вызвано курением или ещё чем-то подобным.

Он глубоко вздохнул и будто бы нервно ослабил шейный платок.

— Это случилось вскоре после возвращения Нью-Йорка...

...в тот злополучный вечер Джеймс и помыслить не мог о том, что всего через несколько жалких минут его жизнь изменится окончательно и бесповоротно. Он грелся в лучах заходящего солнца, расположившись на балконе выделенной ему резиденции, и перечитывал очередное письмо от мистера Джефферсона, пропитанное извечной самоуверенностью, граничащей с наглостью, и каким-то европейским парфюмом – определить, каким именно, не удалось, потому что болезненность снова взяла своё и единственное, на что был способен раскрасневшийся нос – понять, что что-то пахнет чем-то знакомым или не очень. Работа, французы, работа, французы, работа, готовящийся переворот, работа... «Мой милый Джейми». Невольно губы расползлись в несколько смущённой улыбке, а усталый взгляд потеплел. Где-то на переферии сознания проскользнула мысль о том, что однажды их обоих постигнет за это кара свыше... и тут же была отогнана платком – всё будет хорошо, ведь этим отношениям не суждено перерасти во что-либо серьёзнее платонических.

В комнате что-то звонко разбилось, и мужчина страдальчески вздохнул. За минувшую неделю девушка, только пополнившая его штат прислуги, уничтожила по меньшей мере четыре вазы, три чашки и одну сахарницу – сплошные неоправданные расходы, что в условиях воцарившегося кризиса отнюдь не радовало. Сложив письмо вчетверо и убрав в нагрудный карман, Мэдисон скользнул напоследок взглядом по багровому диску, наполовину скрывшемуся уже за горизонтом...

—...я многое бы отдал сейчас, чтобы снова иметь возможность взглянуть на солнце без боли.

Томас удивлённо вскинул бровь.

— Смотреть на него больно всегда, разве нет?

— Не настолько, поверь.

Господин госсекретарь покосился на зашторенные тяжёлыми портьерами окна и чуть кивнул собственным мыслям. Происходящее постепенно прояснялось, но деталей всё ещё было недостаточно.

— Значит, служанка? Я слышал, ты решил на какое-то время обосноваться здесь, поближе к работе, и оставил почти весь штат с женой... — Расплывчатая догадка зазмеилась в океане обрывочных мыслей, и Джефферсон слабо нахмурился. Нет, да нет же... быть не может. — Эту девушку ты оставил с собой?

Рассказчик рвано выдохнул, а в следующее мгновение на стол обрушился такой сильный удар кулака, что он словно бы даже прогнулся немного.

— Никогда! Эту ведьму, монстра!.. ты понятия не имеешь, о чём говоришь!

Вскочив с кресла, Джеймс стал нервно расхаживать по кабинету, теребя в руках какую-то замызганную бумажку.

— Чудовище... тварь... но слушай, слушай! — остановившись напротив выпрямившегося Томаса, непривычно активно замахал рукой больной («Не тронулся ли ты умом, дорогой друг?»). — И помни – я говорю истинную правду, даже если поверить в это невозможно!..

...на сей раз жертвой нерасторопной горничной стало зеркало – только купленное и, вообще-то, предназначенное в подарок жене. Осколки противно заскрипели под ногами, и Джеймс возвёл глаза к потолку, молча вопрошая, за какие пригрешения ему досталась эта девчонка. Ответ нашёлся почти мгновенно, и пришлось признать, что повод достаточно весомый и оспаривать его бесполезно. Наверное, надо просто... смириться и разобраться с этим самому? Движимый самым что ни на есть милосердным стремлением всё же возлюбить ближнего, несмотря на его (её) катастрофическую неспособность ни дня провести без разрушений, мужчина стал аккуратно собирать осколки – мелкие он складывал в платок, крупные же осторожно опускал на стол. Виновница происшествия, по всей видимости, решила тактично удалиться куда-нибудь и переждать вполне ожидаемую грозу в безопасном месте... вернее, так он думал.

—...я помню, что в одном из осколков что-то сверкнуло... помню, что посчитал это странным – в комнате кроме стола и дивана не было ровным счётом ничего, клянусь тебе, даже часов. Я обернулся, и...

Краем глаза Томас заметил, даже в царившем полумраке, что его собеседник крепко стиснул край длинного рукава – нервничает?

— Обернулся... и?

Джеймс снова взглянул на него, точно так же, как и в самом начале разговора: до невозможного несчастно и беспомощно.

— Она была там. Она ждала меня.

...внезапная вспышка боли в области шеи, громкий крик в ушах – он даже не понял сначала, что кричал он сам. А после – агония. Холодный пол, колючий ковёр, и красный, красный, красный везде, куда бы ни упал взгляд. Красные губы, красные руки, красные лужи, красные юбки, красные глаза...

— Она посмела напасть на тебя?! — негодованию Томаса не было предела. Рывком поднявшись и бросив трость у двери, он в два шага пересёк разделявшее их расстояние и сжал плечи неожиданно поникшего друга. — Почему ты не мне написал об этом?!

— Потому что я уже не тот человек, которым был до... до этого, — глухо отозвался тот. — Я не уверен, что я вообще человек теперь...

— То есть?

— Она что-то сделала со мной. Что-то ужасное. Она превратила меня во что-то ужасное.

Мягким движением отстранив чужие руки, мужчина жестом попросил их обладателя вернуться на место.

— Ты поймёшь, что от меня стоит держаться подальше, как только услышишь, что было потом.

...а потом был мрак с убаюкивающим запахом привычных с детства лекарств и пугающим привкусом соли и железа. Порой он рассеивался, и тогда Джеймс различал белое пятно снующего вокруг него передника, тихий голос, зачем-то просящий его ответить и сказать хотя бы своё имя (какой в нём смысл, в этом имени, если он едва ли может вспомнить, как пишется фамилия Томаса?)... так прошло два месяца.

Нет, по их прошествии он не выздоровел окончательно. Явно недоумевающий врач сообщил, что у мистера Мэдисона, кажется, на нервной почве началась странная реакция на солнце – при контакте с прямыми лучами кожа больного покрывалась пятнами, подозрительно похожими на несильные ожоги, и болели они соответственно. Немного позже Джеймс к собственному ужасу осознал, что даже смотреть на златое светило он теперь не может – глаза тут же начинали слезиться, но вместо прозрачных капель на платке оставались пугающие кровавые разводы...

—...она исчезла, не доведя начатое до конца.

Томас чуть склонил голову к плечу, прищурившись – пока он слушал странный рассказ, вечер вступил в свои права и мягкий полумрак сменился почти абсолютной темнотой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Она не убила меня, хотя была должна. Она только заразила меня... — больной горестно вздохнул и, вернувшись к столу, зажёг подсвечник. — Я бы никогда не поверил во что-то подобное, а ты – тем более. Потому я и не...

— Я всё равно не понимаю, — недовольно перебил его слушатель, заставив обернуться с растерянным видом. — Не понимаю, почему теперь я должен избегать тебя и почему мы больше не можем...

Он запнулся, снова поймав на себе взгляд Джеймса. Всё столь же печальный, но определённо изменившийся – в чём? Из-за чего его на миг пробил холодный пот, откуда липкий страх и почти паническое желание покинуть кабинет как можно скорее?

— Ты жив, Томас. Ты жив, — снисходительно улыбнулся Мэдисон, и не было в этой улыбке тепла – лишь горечь и отчаяние. — Тебе не место рядом с несостоявшимся мертвецом.

Мужчина хотел было возразить, но дверь дёрнули со стороны коридора, и послышался голос президента, перебиваемый звонким настойчивым бредом Гамильтона. Во взгляде, улыбке и самой позе Джеймса что-то незримо изменилось при звуке извечного «Вы не понимаете, насколько это важно для будущих поколений!», и на долю секунды Томаса снова окутал беспричинный, как ему казалось, страх.

—...а что насчёт него?

— Он тоже жив. Живёт из последних сил, цепляясь за каждое мгновение. Если бы я был таким же...

—...ты бы не так жалел о произошедшем? — тихо зашелестела ткань от соприкосновения с ключом, Джефферсон вставил его в замок и выжидающе (выискивающе) взглянул на хозяина кабинета.

— О, нет, — невесело усмехнулся тот и зачем-то скользнул кончиком языка по губам. — Тогда бы она добралась до меня гораздо раньше.

Щёлкнул ключ в замке, дверь отворилась. Господин госсекретарь вежливо раскланялся с прибывшими, перехватил трость из правой руки в левую и удалился, чувствуя, что его постепенно охватывает истинный ужас.

На Гамильтона Джеймс смотрел с почти животным голодом.

~~~

Боль в шее, кровь вокруг, итог произошедшего – светобоязнь и почти явный интерес к людям как к еде... Сомнений не было: Джеймс пострадал от действий монстра из старых европейских легенд. Но разве стать таким же можно, всё ещё будучи живым?

Томас налил в рюмку ещё немного из пузатой бутыли и сделал глоток.

У них верили, что стать подобным – "вампиром" – можно только после смерти. Мэдисон был необычайно болезненным и довольно тихим, но сомнительно, что он мог умереть незаметно для всех, тем более что в таком случае его рассказ терял всякий смысл. Не подходит.

Ещё один глоток, несколько мутный уже взгляд падает на тёплое зарево в камине. А тёплый ли Джеймс? Из-за болезней его температура часто была непостоянна и Томас привык не заострять на этом внимание, если, разумеется, у друга не было явного жара...

В Европе в таких существ верили в основном на востоке, но истории о них дошли и до Франции: ряженые в пух и прах цыгане со сверкающими золотыми зубами всегда были готовы рассказать за пару монет ледянящие кровь легенды об ужасных кровопийцах, и в них тоже для того, чтобы стать одним из этих монстров, требовалось сначала умереть. Снова не складывается.

Тёплый или нет?.. Томас опрокинул в себя ещё одну рюмку.

Жажда крови. Есть ли у Джеймса жажда крови, или это пламя свечи неверно отразилось в потемневших от боли глазах? Действительно ли он теперь нуждается в такой отвратительной пище? Если да, то как он до сих пор питался?

Так бьётся ли у него сердце?..

~~~

Мэдисон поднял удивлённый взгляд на дверь, а после покосился на часы, чтобы убедиться, что это не он потерял чувство времени и сейчас действительно около трёх часов ночи.

— ...он говорит, что это нечто очень важное, — прибавила тихонько девушка.

— Пригласи его, — всё ещё растерянный, позволил хозяин. — И ложись спать – я сам провожу.

Кратко поклонившись, служанка убежала вниз. Спустя несколько минут в дверях показался Джефферсон – немного пошатывающийся, в наспех повязанном шейном платке, без жилета. Обострившийся нюх помог мгновенно понять причину такого несоответствия внешнего вида статусу владельца.

— Ты же вусмерть пьян!

— Всего пара бутылок, — почти незаплетающимся языком заявил неожиданный гость и направился прямиком к объекту своих глубинных размышлений. Тот поднялся и, вздохнув, перехватил нетвёрдо стоящее на ногах тело на середине пути, развернув в сторону дивана.

— Я же просил не приближаться... ты же понял уже, что это чревато. Не будь самоубийцей.

Вместо ответа Томас развернулся и на удивление крепко прижал к себе друга, ссутулившись и уткнувшись носом в очередной идиотский высокий воротник, закрывающий шею.

— Ты дышишь. И пульс есть. Ты живой, — безапелляционно заявил он, и Джеймс почувствовал, как погибающее в вязкой чёрной субстанции сердце ухнуло куда-то вниз.

Нельзя, нельзя, подпускать его к себе. Для его же блага, для блага их обоих...

Джефферсон, выпивший гораздо больше "всего пары бутылок", не стал тратить время на пуговицы, а попросту рванул на себя ворот рубашки, обрывая их, внимательным, пусть и чуть замыленным взглядом вперился в тёмно-лиловое пятно, расцветшее почти над самыми ключицами.

— Болит?

— Что?.. нет... Что ты вообще творишь?! — вскинулся Джеймс, запоздало отпихивая мужчину и пытаясь вернуть воротник в исходное положение. — Я же сказал – не подходи лишний раз!

— Но ты живой! — настойчиво повторил нарушитель с претензией на самоубийцу, и спешно схватил товарища за плечи, не позволив отстраниться.

— Я почти мертвец, Томас! Это даже хуже, чем быть таким, как она!

— Твоё сердце бьётся, ты можешь дышать и почти спокойно перемещаться днём, тебе не нужна кровь, и!..

Он запнулся, заметив, как сверкнула в туманно-серых – наконец-то он снова увидел их цвет – глазах боль.

—...или нужна?

— Тебе лучше уйти, — пытаясь освободить плечи, не приказал и не попросил – почти взмолился Джеймс.

— Если ты не можешь без неё, то мы что-нибудь придумаем. Мы умные люди, и вместе...

— Немедленно, Томас.

Они обменялись серьёзными взглядами. Мужчина разжал пальцы и, чуть пошатнувшись, отошёл.

— Ты можешь на меня положиться. Не заставляй меня чувствовать себя беспомощным.

— Не ты один не можешь ничего с этим сделать... ох, чёрт, — неожиданно шикнул больной и, выхватив платок, утёр покатившуюся из уголка губ рубиновую каплю. — Тебе лучше поторопиться, знаешь...

Горячие ладони сжали лицо Мэдисона и подняли вверх, заставляя взглянуть прямо в подёрнутые пьяной поволокой глаза.

— Я не собираюсь молча стоять в стороне и делать вид, что мы друг другу никто. Открой рот.

— Это всего лишь клыки, я постоянно забываю о них...

— Открой.

Сопротивляться бесполезно – сил не хватит на то, чтобы вырваться. Не кусать же его?.. пришлось нехотя выполнить указание.

Джефферсон не смог сдержать рваного выдоха. В верхней и нижней челюсти явственно выделялись клыки – не такие уж и большие, но острые даже на взгляд. Губы несчастного были покрыты множеством маленьких проколов – вот вам и причина ставшей ещё более заметной, почти мертвенной бледности... Он мягко огладил скулы новоиспечённого вампира большими пальцами.

— И часто ты сам себя так?

— В последнее время почти перестал уже. Пусти.

Усмехнувшись, Томас шутливо поцеловал друга в нос и крепко прижал к груди.

— Не отстраняйся от меня, Джейми. Это бесполезно, ты же знаешь.

— Я сорвусь однажды, — не предположение, а уверенное утверждение.

— Я всегда могу поймать тебя и сунуть в клыки... допустим... — взгляд скользнул по комнате, выискивая что-нибудь подходящее. — Книгу какую-нибудь?

— Конституцию, — хмыкнул тихо Джеймс, окончательно смирившись с тем, что оградить от себя возлюбленного не сможет, и осторожно приобнял того за пояс, прикрыв глаза и вслушавшись в стук живого сердца.

Будь что будет.