Глаза у Ванды были испуганные и недоверчивые, и Вижн немного стушевался. Не будь его кожа и без того пурпурной, он бы обязательно смущённо покраснел. Ему было трудно справиться со своими эмоциями и странными чувствами, которые то и дело накатывали на него волной. Это было непривычно и казалось противоестественным. Что для обычного человека нормально, то для такого, как он, — абсурд. Синтезоиды не чувствуют, не улыбаются, не понимают шуток и никогда не лгут. Вижн невольно прикоснулся к камню на своём лбу, и он тут же засветился янтарным светом. Вот она, штука, которая заставляет его мыслить.

Ванда прикоснулась к его запястью, убирая его пальцы от камня. Она завороженно наблюдала за тем, как он медленно гаснет. Девушка столкнулась со взглядом Вижна: глаза у него были холодные, серые, на их дне покоились микросхемы, омываемые ледяной водой. Но Ванде нравилось ловить на себе его нежный тёплый взгляд, улыбкой отвечать ему на это.

Вижн был слеплен из другого теста, он не был человеком, и общаться с ним было в разы труднее. Он напоминал ей слишком умного ребёнка: наивного, не понимающего простых шуток, но слишком эрудированного, рационально мыслящего. Он знал слишком много об этом мире, но при этом так мало о человеческих чувствах. Они казались ему чужими, они ломали его, заставляли прятаться в себе, но Ванда это замечала. Она учила его жить, не плыть против течения, а спокойно принимать всё, что с ним происходит.

Ванда была для него гидом в мире чувств, и она прочно ассоциировалась у него с любовью и заботой, красотой и нежностью, смущением и стыдом. Он не признавался самому себе в том, что испытывал и страх, боялся, что она его отвергнет. Ужас сковывал его, показывая, что он не имеет право чувствовать.

Вижн не знал, почему Ванда с ним так мила и добра. Почему с завидным терпением объясняет ему элементарные вещи и нисколько не злится, когда он употребляет непонятные ей термины. Невероятно трудно был осмыслить то, что творится у него внутри. А она понимала, будто впитывала это кожей, утешала. Его тело словно погребли под завалами камней, а она медленно освобождала его из-под булыжников.

Поначалу Вижн не понимал, почему внутри так яростно всё теплело, когда он смотрел на неё. Почему начинали дрожать пальцы, когда он прикасался к её волосам. Почему хотелось упасть навзничь оттого, что ноги начинали подкашиваться, как только Ванда входила в комнату. Он запинался, когда начинал разговаривать с ней, и это замечал каждый, кто был рядом. Он думал, что у него барахлят чипы, что это камень разума изнутри его убивает. Что это проклятие, как бы парадоксально суеверно это не звучало из его уст. Из уст машины. Как он мог, не имея человеческого сердца, влюбиться в обычную девушку? Как она смогла ответить ему взаимностью?

Их связывало вместе нечто незримое, будто руки опутали красной заговорённой нитью. Её сила была дарована ей камнем, что сейчас медовым оттенком горел на его лбу. Она читала его мысли ещё до того, как он появился на свет. Она присутствовала на его рождении, была одной из первых, кого он увидел.

Ванда.

Это имя цветными буквами врезалось у него под веками, он мог дотянуться до них рукой.

Он считал себя недостойным, неправильным, жутким, а она всё равно его любила. Нежно, по-детски робко, а он не умеючи, неуклюже, дико. Их чувства были сумбурными, как и прикосновения, поцелуи, объятия.

Он впервые узнал о том, что такое объятия, от неё. Он впервые почувствовал на своей обнажённой коже, такой яркой и чудовищно странной, её горячее дыхание. И нервные окончания словно взбесились: Вижн впервые испытал возбуждение и восторг.

Ванда была для него не просто светом, а смыслом жизни. Он бы хотел раствориться в ней, исчезнуть, но чисто физически это было неисполнимо.

Многое для него было невозможно: у него не было вкусовых рецепторов, он не мог понять, почему Ванда жмурится от наслаждения, когда ест сочные ягоды; он не нуждался в кислороде, и не понимал, почему Ванда вечно открывает окна, когда душно, и подолгу стоит там, свесившись с подоконника. Он не испытывал потребности в пище, и совместные ужины выходили у них всегда неловкими: Вижн не понимал, почему она воротит нос от пиццы с анчоусами, но при этом так любит есть мороженое.

Вижн подолгу проводил время во всемирной паутине, блуждал там, путаясь в многочисленных липких ниточках, что искусно сплёл коварный паук, и всё равно ничего не понимал. Он не хотел спать и ночи напролёт смотрел обычные фильмы и сериалы, пытаясь наконец постичь человеческую сущность, но попытки были тщетны. Игра актёров была для него фальшью, их чувства — обманом, и Вижн всё чаще впадал в отчаяние, не понимая, чего такого в нём нашла Ванда.

Он ведь не мог дать ей то, что нужно всем женщинам: крепкую семью, дом, полный детей. Он даже физическое наслаждение подарить ей был не в состоянии. Он всё смотрел и смотрел те странные фильмы, в которых люди так ожесточённо совокуплялись, и его нежная, почти что детская психика всё никак не могла успокоиться: он считал это отвратительным. Секс, даже это слово, звучащее так жёстко и грубо, вызывало у него чувство чего-то омерзительного. Вижн понимал, что это часть жизни: без секса не будет потомства, люди вымрут. Это обычная биологическая потребность, которую люди возвели в ранг чего-то удивительного и великого. Теперь это стало не просто необходимостью в продолжении рода — сущностью людей.

Вижн понимал, что неправильно мыслит. Он слишком мало жил, чтобы так судить, он слишком мало знал. Но также он знал и то, что Ванде необходимы не просто поцелуи, а нечто большее. Он и целоваться-то научился только благодаря ей и до сих пор стеснялся, стыдливо пряча взгляд.

Он знал, что рано или поздно человеческие отношения выходят на новый уровень, Вижн понимал, что они с Вандой не могут просто топтаться на одном и том же месте. Это скучно, это неправильно, это приедается. Он всё смотрел и смотрел эти странные фильмы, делая звук тише, чтобы никто не узнал, чем он занимается. И всё чаще ощущал новое непонятное чувство, разрывающее его изнутри. И имя этому чувству было зависть. Зависть, что у него нет того, что есть у каждого мужчины. Зависть и стыд, неполноценность и гнев. Он подолгу смотрел на свои пальцы, длинные и дрожащие, набирался опыта из фильмов и понимал, что не сделает этого никогда.

Ванда была слишком невинна и прекрасна для всего того, что он почерпнул из интернета. Такую надо беречь и лелеять, сдувая пылинки, и ни в коем случае даже намёком не дать понять, о чём он думал. Но каждый раз навязчивая странная мысль не давала ему покоя: она ведь наверняка сама этого хотела бы. Просто не повезло влюбиться в такого, как он, немощного, фригидного.

Он по ночам любовался спящей Вандой, заботливо укрывая её тёплым одеялом. Она так смешно и мило морщила нос, сонно отмахивалась от комаров, одёргивала, а то и вовсе скидывала одеяло на пол, выставляя длинные голые ноги на обозрение. Волосы падали на лицо, путались во рту, она неудобно подворачивала руку, сладко шевеля пухлыми губами. Переворачивалась в горячей постели, бесстыдно обнажая краешек трусиков, сминала между ног комок одеяла, и Вижн смущённо лицезрел девичью грудь под тонкой футболкой.

Она злилась, что он приходил охранять её сон, ей было неловко, она кричала на него, замахиваясь подушкой. И тогда Вижн понял, что сон — это слишком интимно, чтобы выставлять его на всеобщее обозрение. Как и влечение.

Поэтому он молчал, не решаясь сказать об этом Ванде. И она тоже молчала, кажется, всем довольная. Лишь мило улыбалась, когда герои на экране начинали целоваться, но странно замирала, краснея, когда показывали постельные сцены. Она кидала на него кроткий взгляд и тут же его отводила, будто бы думая, что он ничего не понимает. И Вижна это невероятно раздражало, ну он ведь не неразумное дитя, которому втолковывают, что детей находят в капусте.

И когда он наконец признался в этом Ванде, то она так сильно выпучила на него глаза, что Вижн испугался, как бы они не выпали из орбит. Она смущённо отвернулась, и юбка её, придавленная тяжестью бёдер, слегка задралась. Щёки пылали, и девушка никак не могла найти в себе сил взглянуть на Вижна, терпеливо ожидающего хоть какого-то ответа.

— Но разве это главное в отношениях? — прошептала она, и Вижна будто оглушили: он и не задумывался об этом. Какие всё-таки люди противоречивые.

Он расстроенно вздохнул и встал с кровати, чтобы уйти, но Ванда схватила его за запястье. Посмотрела в глаза и аккуратно положила его ладонь себе на бедро. У Вижна перехватило дыхание, и он облизал губы, хотя совершенно в этом не нуждался — чисто человеческая привычка. Ванда улыбнулась, так нежно и искренне, и ему стало неловко. Пальцы дрожали, а девичья кожа под ними была такая мягкая, приятная на ощупь. Ванда коснулась металлических пластин на его груди, прохладных и гладких, и Вижн ощутил, как по его коже табуном пронеслись мурашки.

Ванда растерянно отняла руки: под ладонями не билось сердце, но Вижн был живым, мыслящим, родным.

Его пальцы проворно заскользили вверх по внутренней стороне её бедра, и Ванда задохнулась, настолько его прикосновения казались обжигающими. Вижн смотрел ей прямо в глаза, с неким испугом наблюдая, как девушка откинулась на подушки. Он пил её взглядом, впитывая каждое движение, каждый вздох и полустон. Её ресницы трепетали, отбрасывая на щёки тёмные тени, и губы дрожали. Он скользнул пальцами в складки, и Ванда инстинктивно отдёрнула юбку, и Вижн испугался, что сделал что-то не так.

Она кусала губы, хмурясь, и Вижна бросило в жар, он пальцами ощущал огонь, ласкающий его изнутри. Он искусно знал всё в теории, но на практике это оказалось сложнее. Ванда изгибалась, на её лбу выступила испарина, и выглядела она такой беззащитной, что Вижн растерялся.

Он убрал руку и потупил взгляд, понимая, что просто не сможет довести всё до конца. Ему было стыдно, что он подвёл Ванду, раззадорил, а теперь поджал хвост. Настоящий трус. Девушка тяжело дышала, она сдвинула ноги и присела, пытаясь унять бешеное сердцебиение. Волосы её взлохматились, лицо всё ещё пылало, Вижн видел, как в её глазах медленно тухнут искры.

Она прикоснулась к его щеке, поглаживая пальцами висок. Ванда была напряжена, словно натянутая до предела пружина, и Вижну захотелось провалиться сквозь землю. Он чувствовал вину. Но Ванда нисколько на него не злилась, она лишь снисходительно улыбнулась, целуя его в уголок рта.

— Мне не стоило торопить события, — сконфуженно признался Вижн, глядя на свои сложенные на коленях руки, и Ванда обхватила его лицо в ладонях, заставляя поднять голову.

— Всему своё время, — подтвердила она, ласково целуя его в губы. Медленно, обжигая своим дыханием.

Её пальцы вихрем пробежали по его груди, неловко цепляя ногтями пластины, и она настойчиво, схватив Вижна за плечи, уложила его на спину и улеглась рядом. Он чувствовал в комнате запах неудовлетворённости, собственного стыда и раскаяния.

— Я бы… я бы хотел повторить, — тихо признался он, прерывая поцелуй. — Когда я всему научусь. Чтобы сделать тебе хорошо.

— Мне и так хорошо, — улыбнулась Ванда, и Вижн был уверен, что нет на свете ничего прекраснее, чем эта девушка.