— Мне больше нравится ретро, — задумчиво произношу я консультанту, глядя на эти вульгарные кожаные ботинки. — Туфли там, балетки.

— Хуетро, — отвечает продавец-консультант Екатерина, злостно бросая обувь обратно в коробку. — Алиса, ты меня заебала. Я тебе обещала скидку не на всю обувь, а только на эти.

Снова опускаю взгляд на ботинки, лежащие у меня прямо под ногами, и думаю. Безбожно думаю о том, могу ли я морально позволить себе носить откровенное порно на ногах. Потому что, клянусь, эти ботинки я видела два раза в жизни: в пореве категории «б» и сейчас.

Когда твои родители владеют магазином — давать скидку только на один тип обуви для подруги — ушло и жадно. И самое обидное — все шутки про еврейские корни летят в мою сторону.

— Катя, ответь мне только честно, — я наклоняюсь к коробке, не осмеливаясь её даже в руки взять, — их купили на барахолке, где ещё продают всякие найденные паспорта фашистов, палённое оружие и дедовские медальки?

— Не знаю, — горе-консультант тоже садится на корточки, отчаянно смотря на товар. — Но я начинаю понимать, почему скидку дали именно на них.

Мы дуэтом вздыхаем.

— Ладно, — сдаюсь. — Иди пробивай их.

Катька довольно ускакала на кассу, а я наконец-то облегченно выдохнула. Не сказала бы, что это самый худший мой выбор в одежде, скорее, мне не с чем их носить. Они грубые, вызывающие и, возможно, даже нелепые, а это сильно противоречит моему вкусу, моим принципам и даже взглядам. Хотя, стоит признать, у нас есть одна общая особенность — мы две крайности современного мира. Только вот один грустный нюанс: они крайность мира обуви, а я мира человеческого.

— Ты сейчас к психологу, душевнобольная? — спрашивает Катя, заворачивая мою покупку в пакет.

— Я уже месяц не появлялась у неё. Видела бы ты эту жабу в кресле, — плюхнулась на пуфик рядом, по пути стягивая с Катькиного коллеги очки. — «Алиса, перед тобой два стула, представь…»

— Пики точеные и ху…

— «…своё женское инь и мужское ян сидящих на стульях». Если бы она шутила так же как и ты, Кать, я, может, и не пропускала наши с ней встречи.

— Так и знала, что нужно было идти на психолога, а не лингвиста, — мечтательно протягивает подруга, ударив кулаком в грудь. — Держи свои ботинки.

В наш разговор решил вмешаться ещё один товарищ — Иван — тот самый парень, у которого я забрала оптический прибор. Второй консультант лихо обошёл кассу, выхватил у меня из рук очки, осуждающе изрекая:

— Если тебя родители сплавили к психологу, то явно не просто так.

Ну спасибо, Иван. Лучше бы ты дальше молча брелоки за прилавком раскладывал.

— Эх, Ванёк, знал бы ты как там всё сложно, — вступилась за меня Катя. — Прям как в книге «Отцы и дети». Только не «отцы», а мамки, и вместо Базарова — Вайсман.

— Да мне плевать.

Мы недоумевающе переглянулись и улыбнулись друг другу. А после вышли из магазина, оставляя его на несчастного Ивана. Катя, вопреки правилам, всегда провожает меня до автобусной остановки и уходит обратно в свою модную сычевальню, впаривать не менее модный шмот загулявшимся малолеткам. Иногда мне стыдно за такие шутки, но ничего не могу с собой поделать. Магазин Катьки на самом деле убогий и увидеть меня там в качестве клиента — настоящая редкость. Становится вдвойне неловко, когда вспоминаешь владельцев магазина — родителей Кати. Ну, я хотя бы знаю, что мои деньги уйдут на благое дело — оплату учёбы в университете этого горе-консультанта.

В общем, для моей подруги магазин что-то вроде отдельного десятого круга по Данте и вряд ли она когда-нибудь выберется из этой Геенны Огненной. Даже если мы получим долгожданное образование лингвиста — дешёвые юбки и блузки из «Katty & Lucy» её точно не отпустят.

— Агата знает, что ты деньги для психолога тратишь на это? — она поднимает мою руку с пакетом и многозначительно кивает, указывая на него.

— Я их купила, между прочим, на свои кровные. За её деньги я даже аскорбинки в аптеке не возьму.

— Таки не сочетается с твоей еврейской натурой, — начинает в одесской манере ехидничать Катька. — Вот за что ты с ней так? Она милая, добрая, пытается с тобой контакт наладить.

— В том то и дело, как она пытается наладить этот контакт.

Я тяжело упала на скамью рядом с торговым центром, снова и снова прокручивая свой первый поход к психологу. Хотелось бы сказать, что это было ужасно нелепо и унизительно, как у многих других девочек, чьи родители потащили их к специалисту, но это было… отвратно.

«У неё мужской нрав. Я в её возрасте увлекалась шитьём, рукоделием, любила краситься и интересовалась мальчиками с кафедры истории, а не книжки про шифры читала».

«Никто из парней в группе ей не нравится. Алан Тьюринг — единственный мужчина, который ей хоть как-то интересен».

«Она совсем меня не слушает и не понимает. Иногда мне кажется, что мы вообще говорим на разных языках: я с ней на обычном, а она со мной на этой азбуке Морзе, которой её научил мой отец».

«Помогите. Я совсем не знаю, что с ней делать».

Хотелось бы сказать, что я это подслушала. Но это сказали при мне совсем без угрызений совести и хоть какого-то чувства уважения. Просто злостно выплюнули в лицо более длинную версию фразы «я осуждаю тебя и твой выбор». И как бы Агата не лезла вон из кожи, пытаясь делать вид хорошей и понимающей матери — она никогда таковой не станет.

«Что с ней делать». Заменить «ней» на это «этим» и всё встает на свои места. Я просто неугодная вещь, запутанный комок из чувств и эмоций, который проще выкинуть, чем распутать. И не нужно быть психологом, криптографом или девочкой с лингвистики, чтобы увидеть подноготную всего образа хорошей мамочки-Агаты, пришедшей в твою жизнь после шестнадцати лет отсутствия.

— Знаешь, она хотя бы пытается. А ты и этого не ценишь, — Катька ободряюще пихает в бок с привычным ей осуждением.

— Не находишь немного неправильным тот факт, что к психологу должна ходить только я?

— Нахожу. Но разве не стоит об этом просто сказать?

— Когда моё мнение будет что-то да значить для Агаты, тогда и скажу.

Договариваю я уже залезая в трамвай. Мы даже попрощаться не успели, отчего я немного виновато машу Кате рукой через грязное стекло транспорта и устало улыбаюсь. Она уже даже не смотрит, ишь. Вот и всё — продала паршивую обувь и больше я ей не нужна.

Осталось только придумать, в чём я завтра заявлюсь на пары.

***

В какой момент жизни мне показалось хорошей идеей надевать эти ботинки под юбку? Хотя это ещё полбеды. Стоит винить себя за то, что мне не хватило смелости вернуться обратно домой и переодеться до того, как я села в троллейбус.

Когда я держала их в руках — они не казались такими тяжёлыми. Сейчас же я чувствую себя настоящим фашистом, пытающимся выбраться из болота или зыбучих песков — ну вот настолько мне тяжело ногу оторвать от земли. Вот я балда. Может, там клей?

И будь моя воля, я бы уже давно начала ползти на коленях, но это не так уж и легко, когда ты что-то вроде социализированной ячейки общества.

— Вайсман, давай быстрее, — в коридоре мне даже повезло нарваться на свою преподавательницу по истории лингвистики. — Сделаю вид, что ты пришла раньше меня.

— Святая вы женщина, Светлана Васильевна.

— Быстрее!

Я делаю несколько рывков к двери и оказываюсь уже в затихшей аудитории со всей группой, ожидавшей увидеть ту самую Светлану Васильевну, но никак не мою сонную физиономию.

— Ну ты даешь, — встречает такими словами меня Катька. — Доброе утро, проститутка.

— Ты видела расписание?

— А ты видела себя в зеркало? Я, кажется, начинаю понимать, где ты берёшь деньги на аскорбинки.

— Это всё эти ботинки. Боже, чем я думала, когда одевалась.

— Я вам не мешаю общаться, Вайсман?

Продолжить самобичевание мне не дала преподавательница, успевшая за время нашего с Катей диалога появиться в аудитории. Я полностью сползла под парту во избежание дополнительных комментариев на тему моего внешнего вида, на этот раз, от одногруппников и преподавателя. Меня вполне устраивает текущая репутация спокойной и интеллигентной девушки. Звание «благородной еврейской давалки» мне, конечно, соответствует больше, но это только сегодня. Грустно.

И вот я снова смотрю на сегодняшнее расписание, состоящее из четырёх пар и мне становится морально плохо. А когда я вижу в этом расписании злополучное «второй иностранный язык» — мне прямо-таки хочется плакать.

Этот дед точно не оставит просто так мой внешний вид. Он обычно любит… такое. Ну, я всегда могу отшутиться тем, что я действительно проститутка, болеющая ВИЧ или чем-нибудь похлеще, что дает возможность плеваться разъедающей металл субстанцией. Он, конечно, не такой дебил, но поверить может. Я всегда пытаюсь утешить себя тем, что дед обычный латентный шизофреник и псих, но каждый раз он выкидывает всё новые и новые странности. Таких людей обычно называют эксцентричными, но, по-моему, он просто ебанутый.

— Поговорим? — с ехидной улыбкой на лице спрашивает Катя.

— Давай не сейчас.

Как бы небрежно я не относилась к учёбе, я пытаюсь. Пытаюсь не убить в себе интерес к языкам и пытаюсь не вылететь с этого университета со сверхзвуковой скоростью. И дается это весьма и весьма сложно, учитывая, что лингвистика — это явно не моё.

Но первую пару все же удается как-то высидеть.

— Давай я помогу тебе дойти, — меня буквально потащили на себе, будто я раненный солдат.

— Катя! — весьма экспрессивно отпрыгнула в сторону, уходя вперед. — Половина группы и так уже думает, что мы лесбиянки.

— Это всё решается высоким и красивым парнем с пейсами, — надеюсь, её источник шуток про евреев когда-нибудь иссякнет.

— Парни не входят в мои планы криптографа.

— Алиса, ты лингвист.

— Вот съеду от Агаты и пойду на айтишника. Не нравится мне вся эта филологическая мишура.

— Да зачем тебе это айти! Парень с пейсами — всё, что тебе нужно после окончания университета.

— Ты уже как моя мамка.

— Значит ли это, что ты не будешь есть за мой счёт?

Увы, Катя, но нет.

Какая там пара дальше? «Первый иностранный язык». Чёрт, я чисто физически не могу высидеть на лекции у Аронского. Он слишком авторитарный, а я слишком тупая для того, чтобы не косячить у него на парах. Собственно, поэтому я на них и не появляюсь. Терпеть его не могу. И самое ужасное, что это не взаимно! Он будто весь вечер сидит и пилит математические исчисления на каждую шутку в мою сторону, вычисляя уровень её оскорбительности, унизительности и удачности. В общем, я дартс ему заменяю, да.

Лучше провести три лекции с похотливым дедом-французом, чем одну с Аронским, потому что дед подкатывает обычно не ко мне, а к Катьке, за чем всегда увлекательно наблюдать.

Путь к нужной аудитории был весьма непростым, в частности, из-за новой обуви. Это первый и последний раз, когда я их надеваю, клянусь себе. Потому что именно из-за них мне приходится каждых два метра останавливаться и завистливо залипать на мимо проходящих студентов, в ожидании восстановления сил. Ох, представляю, как после подошвы будут болеть ноги.

Этот стрёмный сыч уже в аудитории, стоит у входа, болтает по телефону и его никак не обойти незамеченной.

— Вы только посмотрите, кто решил посетить мои лекции, — мр-разь, даже телефон отложил, чтобы поиздеваться. — Да ещё и в таком виде. Учти, отрабатывать будешь как и все.

— И на том спасибо.

— Аронскому понравилось, Алиск, — шепчет Катя, когда мы уже минуем его. — Может, у него тоже какой-то фетиш на фашистов?

— «Тоже»? — недоуменно спрашиваю я и поглядываю на подругу.

Та пожимает плечами и тащит меня к последней парте.

Пара ещё не началась, а я уже хочу с неё свалить. Не зря говорят, что усвоение предмета наполовину зависит от преподавателя. И, нет, я не хочу перекладывать всю вину за моё раздолбайство на него. Преподаватель он хороший, наверное. Точнее, по словам Кати. А как человек, ну… он больше пугает, чем вызывает симпатию.

— Вайсман, Домалевский, рокируйтесь, — едва услышав голос Аронского в свою сторону  можно уже впасть в глубокую депрессию, — ты идёшь к Васильевой, — говорит он Игорю, мирно обитавшему на первой парте, — а ты ко мне, — это уже было ласковым обращением в мою сторону.

— Зачем?

— Хочу полюбоваться нашей новой Евой Браун, — ну точно фетишист. — К тому же, я питаю надежду, что ты хоть капельку начнёшь меня слушать, Алиса.

Мы же не в школе, ну что за абсурд. И, стоп, он меня по имени назвал? Я поражена даже тому, что он мою фамилию помнит, а тут прямо по имени. Пугающе.

Холодная рука опустилась на моё предплечье. Катя что-то хочет сказать.

— Поговорим, — осторожно шепчет она.

Я киваю. «Поговорим» всегда подразумевает как раз то, что говорить никто не будет. И это забавно — общаться с кем-либо без помощи слов, используя всего лишь магию коротких и длинных звуков. Неудивительно, что Катя — моя единственная подруга. Кто же ещё согласится ради тебя выучить код Морзе? Хотя, я более чем уверена, что выучила она его только чтобы без проблем списывать у меня на контрольных и экзаменах.

Катя даже на Морзе продолжает шутить про сменную обувь, мои еврейские корни и похотливые взгляды препода. Верх развития — учить код шифровки, чтобы просто без палева трещать о всякой ерунде на парах.

Короткий-длинный, короткий-длинный-короткий и вот я снова слышу фамилию «Аронского», только на этот раз в более примитивном варианте. Там какая-то очередная шутка про него, заставляющая скромно улыбнуться и посмотреть в сторону подруги.

Он изредка поглядывает на нас, останавливается рядом, а потом снова продолжает бродить по аудитории, как павлин, рассказывая что-то про сочинение в английском языке. Иногда кладет свою лапку на плечо, сам даже не замечая этого. Если бы у него действительно был павлиний хвост, он бы никогда его не складывал и наслаждался каждым взмахом этой перьевой тряпки.

Когда не хватает смелости сказать человеку что-то в лицо — такая особенность пагубно влияет на мысли, изощренно искажая их. Я тоже шучу про то, что всё равно буду просить отработать пропуски с помощью высококачественного арийского минета. Для него это всего лишь раздражающий звук щелкающей ручки, не более.

Но почему-то подозрительно в этот момент он останавливается рядом, на секунду замолкает, кладёт руку мне на плечо и продолжает говорить как ни в чём не бывало. Тебя заклинило что ли, бес? А глаза-то как сверкают. Будто перед парой лицом лежал в ящике со стразами.

Тем временем его рука всё ещё у меня на плече. Одногруппники уже нездорово поглядывают на нас. Аронский просит что-то записать, а мне тяжело даже ручку взять в руки: после того, как он подошёл, подступило странное чувство тревоги и… ну сними же ты свою руку, животное, не могу правой записать твой поток сознания. Я даже на сообщения Кати перестала отвечать, вот настолько его присутствие всё может похерить.

И это было правильно. Потому что едва все опустили головы, нависая над конспектом, его пальцы зашевелились. Будто скорпион ползает по телу.

Мои двенадцать айкью не сразу поняли в чём вся соль.

Три коротких, один длинный, три коротких. Я делаю вид, что тоже пишу конспект, правой рукой криво вырисовывая буквы, которые он отстукивает у меня на плече. Боюсь что-то упустить, забыть, потерять. Длинный-длинный, три длинных, короткий-длинный-короткий. Я с ужасом понимаю, что это не бред, не случайное совпадение, а полноценный вопрос.

«Это код Морзе?»

Что?

Чертыхаясь, нагло скидываю его руку и резким движением закрываю тетрадь с расшифрованным сообщением, пытаясь дышать. На сей акт все смотрят непонимающе, будто это он мне предложил минет, а не я ему.

Дева Мария, я никогда ничего у тебя не просила. Просто сделай так, чтобы он не слышал хотя бы половину того, что мы передавали друг другу.

Аронский не унимается, снова кладет руку, теперь уже на предплечье, всё так же безучастно рассказывая другим о распространенных ошибках при написании сочинения. В паузах продолжает меня добивать своей чертовски несвоевременной демонстрацией умений в области криптографии и дешифровки.

«Я больше за высококачественный арийский секс».

Да пошёл ты.

Преподаватель одобрительно хлопает по плечу и уходит дальше… ходить по аудитории. А я падаю лицом на парту и просто сдерживаю желание кинуть ему пеналом в лицо. Не учили, что некрасиво подслушивать и вливаться в чужой канал?

<tab>Улыбался всю пару. Рада, что хоть настроение ему подняла.

— Алиса, ну ты чё на меня забила, — громко падает рядом Катька.

— Катя, это конец, — хватаясь за голову, произношу я. — Он всё слышал.

— Вайсман, подойди, — морально повис над моей тушей, как коршун. — Поговорим за твои пропуски.

Катю же он взглядом просит покинуть аудиторию и провожает глазами до самого конца. А меня принуждает сесть ещё ближе, прямо перед ним. Надо было засунуть в эти ботинки нож для самообороны, как раз поместился бы. Или, в крайнем случае, я могла бы ультра-неожиданно вскрыть себе вены прямо после окончания пары. Хороший метод избежания таких вот разговоров. Универсальный, я бы даже сказала.

— Ой, я забыла, — оглушающим эхом отражается фраза Катьки в аудитории. — Алиса мне срочно нужна. Простите, Александр Анатольевич, она к вам подойдет после пар.

<tab>О, моя бравая валькирия! Ворвалась обратно, как гром в ясную погоду, впилась в меня своими разноцветными когтями и утащила восвояси. Даже глазом не моргнула. Аронский ничего сказать не успел, что-то недовольно промычал и пригрозил, что сам меня найдёт, если не выполню обещание прийти после занятий.

— Страшно, — после долгого молчания начала я и покосилась на своего Геракла.

<tab>Катя сосредоточенно (или обеспокоенно) смотрела вперед и тащила меня за руку в сторону лифта.

— Надеюсь, он не слышал твою шутку про отсос, — не надо было это озвучивать в лифте, забитого доверху студентами и преподавателями, но это же Катя.

— В том то и проблема, что слышал. Кто же знал, что он радист чёртов, а?

— Алиса! С твоей морзянкой, ох-х. Надеюсь, никаких проблем не будет.

— Катя, не тупи! Ну не пойдёт же он к ректору с жалобой, что какая-то тянка предлагала ему отсосать на лекции, шифруя это в код Морзе! — чуть ли не крикнула я.

<tab>После этой фразы за нами наблюдали уже все стоявшие в лифте. И я их прекрасно понимаю.

— Ну, то есть, не предлагала. Это была шутка, я его вообще вижу раз пятый или шестой, — попыталась сбито оправдаться, но, похоже, вышло ещё хуже.

<tab>Пользуясь замешательством толпы, мы выползли из лифта на два этажа ниже. До нужного доехать не хватило бы выдержки.

— Чтобы подошла к нему сегодня после пар и объяснилась. Если не придёшь — я тя лично заставлю ему отсосать. Поняла, криптограф хуев?

— Не усугубляй, — грузно отозвалась в ответ. — Ну вот почему каждый раз, когда я появляюсь у него на парах — происходит что-то ненормальное. Может, я в прошлой жизни была доктором Менгеле?

— Тогда сейчас ты не была бы такой колоссально тупой.

— И то верно.

Мы присели на ступени. Мне вроде как подарили мозг, но вот инструкцию из коробки будто намеренно вытащили, чтобы посмотреть как девочка будет крутить в руках непонятную вещицу со взглядом неандертальца и звуками «ыыыыы прикольна». Это хорошо, когда ты можешь быстро решать задачки, хорошо понимаешь и запоминаешь материал, но это совсем не круто, когда твой социальный интеллект стремится к абсолютному нулю. Может, мне душу Сатане продать в обмен на умение ладить с людьми?

— Алиса, я не шучу, — Катя внезапно серьёзно начала. — Подойди к нему после пар.