— Ну, я понимаю, что Агата и сама сейчас может жалеть о своём поведении в молодости, корить себя, извиняться передо мной, но осознание своих ошибок не сделает её матерью в моих глазах, — я поднимаю глаза и осознаю, что Аронский даже не смотрит на меня, просто лениво откинувшись на стуле наблюдает за закатом весеннего солнца. — Она для меня чужой человек, — договариваю я уже, скорее, себе, а не своему собеседнику.

Весь оранжево-жёлтый, будто цирроз печени пережил. Но, на самом деле, выглядит он более чем прекрасно и восхитительно. Ну, конечно, солнце всё делает лучше, даже конченных садистов.

Не знаю сколько мы здесь уже сидим, но домой мне вообще не хочется. Три стакана кофе и поспевающий к ним четвёртый помогают немного медленно вернуться в сознание и выглядеть уже как нормальный человек. К сожалению, на мышление кофе никак не влияет — я всё так же, как умственно-отсталая, запинаюсь, несу чушь, озвучиваю то, о чём предпочтительнее было бы молчать, но Аронскому нравится, он не закатывает глаза в привычной ему манере, а просто одаривает таким покровительственно-высокомерным и снисходительным взглядом, которым обычно смотрят на наивных детей или вусмерть пьяных школьниц на выпускном. Иногда проникновенно улыбается: в такие моменты я и понимаю, что сказала что-то максимально идиотское и откровенно лишнее.

— Она ведь вернулась после смерти твоего дедушки, — Аронский подносит стакан к губам, а я неловко отвожу взгляд, потому что наблюдать за ним — противоестественно и неприемлемо в данный момент. Когда он весь такой светлый, не загруженный делами и попросту расслабленный.

— Не сразу. Агата не вернулась, она, блять, грандиозно и с актерским изяществом вкатилась в квартиру, обещая дедушке заботиться обо мне. И не из благих и материнских побуждений, а потому что перед смертью он составил что-то вроде завещания: «опекун» получит трёхкомнатную квартиру и ехидную посудомойку в моём лице, а я получу деньги на обучение в университете. Но так как мне удалось поступить на бюджет — их забрала Агата и спустила на ремонт в квартире. Наверное, поэтому она и не хотела, чтобы я поступала на криптографа — с математикой действительно были проблемы и шанс поступить на бюджет был невероятно низок.

Снова рассказываю то, что никому не интересно слушать. Надо бы вмонтировать себе в голову фильтр мыслей, чтобы обсуждать с другими только те сферы жизни, которые кажутся интересными не только мне одной. Так, глядишь, и новые друзья появятся, и парни шарахаться не будут от моей нелюдимой и сложной личности.

— Так ты действительно завалила математику? — он таки оторвался от созерцания заката, посмотрел на меня с такой грустью и печалью, аж захотелось резко отвернуться и избежать зрительного контакта.

— Нет, не завалила. Просто набрала меньше баллов, чем нужно было, — я развела руками. — Так получилось, что аккурат перед экзаменами я забила на учёбу из-за личных проблем,  — Аронский вопросительно выгибает бровь. — Ну, из-за парня, ладно.

А вот про Игоря я ему точно рассказывать не буду. Ныть о парнях своему преподу — это уже что-то за гранью нормального. Я удивлена вообще, что мы таким непонятным образом дошли до столь тесной взаимосвязи, когда можно просто тихо сидеть в кофейне и нагло обсуждать мою жизнь. Да, боже, буквально пару дней назад я услышала на Морзе его неловкое «я за высококачественный арийский секс». И мы вообще никак наш диалог на паре не обсудили, будто его и вовсе не было. И я не хочу ничего спрашивать или рассказывать первая. Пока сам не полезет — буду молча смотреть на полу-летние пейзажи и допивать кофе. Если мы действительно так похожи, то он и сам скоро будет страдать от неопределенности и пытаться узнать что скрывалось за непонятными шутками про арийские отсосы.

— Ну, а вы? Откуда у вас тяга к криптографии?

Как резко переполошился от вопроса. Если переход из безмятежного состояния в напряженное можно пронаблюдать, то мне только что удалось. Забавно, первый раз вижу Аронского сосредоточенно-сбитым. Катя говорит, что он обычно собранный, его вообще невозможно застать врасплох. Маленькая победа для меня.

— У нас с тобой разное, я бы даже сказал, противоположное, отношение к криптографии, — как оно вообще может быть противоположным, если ты хорошо в ней разбираешься, пес? — Я никогда не ставил себе цель выучить и знать шифры. Вышло случайно, и как бы глупо это не звучало, особого желания и стремления у меня не было.

— Странно тогда, что вы курируете моё обучение в столь ненавистной для вас науке.

— Как бы мне не была безразлична криптология — я ей во многом благодарен, потому что не смог бы работать преподавателем английского, если бы не начинал с шифров и кодов.

Ага, так вот кто виноват во всех моих неудачах по первому иностранному языку.

— Кстати, — надел очки, а я тяжело вздохнула, потому что они внезапно начали меня раздражать.

Без очков Аронский воспринимается не как преподаватель, а как обычный сас-парень со своими интеллектуальными загонами. Ловушка.

— Я хотел тебе отдать ещё одну записку с шифром, — забрал мой стаканчик с кофе и отставил его в сторону, чтобы ничего не отвлекало от его «невероятно важного» задания. — Если сразу не расшифруешь — не удивляйся.

— Там тоже ошибка?

Сейчас нахуй пошлёт.

— Нет, там непопулярный шифр, — ох, по больному. — Я не требую от тебя расшифровки записки сейчас. Расшифруешь как-нибудь потом, когда наберёшься опыта.

На первый взгляд — шифр Цезаря или Атбаш, но когда пробую подставлять — ничего не выходит. Да и нет причин не верить Аронскому: там может быть лично его шифр, в тонкости которого просветит меня чуть позже, после «пройдённой внеплановой практики по криптологии». Ну, хорошо, потом так потом. Под напором моих пальцев лист с шифром легко складывается вдвое, а дальше аккуратно ложится между страницами ежедневника, рядом с красной лентой-закладкой. Главное вовремя о нём вспомнить, а не совершено случайно найти на одной из пыльных полок дома в двадцать пять лет.

— Хорошо, — я делаю последний глоток и нехотя вылезаю из-за стола.

***

— Катя? — встречаю подругу я совершенно случайно, у входа в университетский парк, с кофе и телефоном в руках, рядом с трамвайной остановкой. — Что ты делаешь здесь так поздно?

Меня приветственно хотели обнять, но опыт подсказывает мне, что объятия с горячим кофе в руках заканчиваются весьма непредсказуемо и, возможно, с катастофически непереносимыми травмами. Потому что когда на тебя проливают кипяток — хочется очень сильно и с чувствами дать человеку в нос.

— А ты?

Вот же, а на мой вопрос не ответила.

— На свидании с Аронским была, — могу так шутить, потому что хожу на его пары с такой же завидной регулярностью, как и на злоебучие свидания. А фраза «отсутствие парня уже два года» хоть о чём-то, но должна говорить. — Он не такой уж и противный — заплатил за весь выпитый мною кофе, — заговорчески-тихо договариваю. — А я выпила очень много.

Наверное, зря я это сказала, будучи в глазах Кати чистым евреем.

— А с шифром что?

— У него была ошибка, — достаю листы и смотрю на злополучное «ультрамарин». — Завтра будет учить правильно на Морзе общаться. Сказал, что у меня паузы между буквами тяжело разобрать.

— Ну, тут он прав, — гневно перевожу взгляд с иссиня-черной полоски моря на Катю. — Ну, а что? Ты слишком быстро иногда стучишь, я ничего не понимаю.

— Я хотя бы буквы не путаю, — насупилась и села на лавочку рядом.

Катю даже немного задело: она театрально развернулась и продолжила копаться в телефоне, будто меня здесь и нет.

— Кать…

— Чего?

— А давай к морю, а?

— Там вода ещё холодная.

А я не плавать хочу. У меня в желание «пойти вечером к морю» входят сразу два под-желания: побыть в тишине, спокойствии и заняться чем-угодно, лишь бы не ехать домой к Агате. Кате я не оставляю выбора, заворачивая обратно к парку, через который в легкую и без проблем можно добраться до выбранного мною места.

Так вышло, что университетский парк год назад решили немного расширить и вполне сносно обустроили маленькую каменную террасу с арками и пляж. Преподаватели и сам ректор не очень хотели, чтобы «высокопрестижный университет» превращали в «плешивый отель», обустраивая пляж, на котором можно «прийти, позагорать, оставить мусор, который будут убирать наши несчастные студенты на субботниках», поэтому место решили сделать более культурным, без возможности созерцать на переменах всяких беззаботно отдыхающих женщин размера XXS в ужасно узком леопардовом купальнике.

Но какой бы сильной моя любовь не была к архитектуре — я предпочитаю другое место. И оно не такое прекрасное, как прибрежная часть парка.

Пока мы браво шли наперекор здравому смыслу к дальней части рощи — успело окончательно стемнеть и с каждым пройденным поворотом становилось всё мрачнее и мрачнее. Ну, зато я успела в мельчайших подробностях рассказать всё о встрече с Аронским Кате, сдержанно выслушивая все летящие в меня еврейские шутки, фразы «вот видишь, он неплохой мужик, зря ты к нему не ходила на пары» и просто нейтральные, поддерживающие разговор, слова. Только благодаря своевременной подаче темы для разговора мне удалось покорно и без возражений завести подругу к дальней части парка, расположившегося почти на краю утёса.

— Алиса, блять, ты видишь что на мне? — когда мы добираемся до нужной цели и стоим вплотную к забору, коим ограждён парк, Катя всё-таки начинает протест.

— Стринги? — озорно улыбаясь и спрашивая низким голосом, пытаюсь перелезть через ограждение.

— Нет, платье, — ого, а я её, похоже, смутила.

— Кать, я тоже в юбке, расслабься, — забор немного шаткий, чем-то напоминает кладбищенские ограждения. — Вот, смотри, перелезла, — оказалась по ту сторону изгороди, смотря через ограждение на Катю, как на обезьянку в клетке.

Правда поцарапала кожу на внутренней части бедра, но ничего. Хорошо, что погода позволяет ходить без колготок, потому что это была самая бездарная из потерь, на которую я только способна.

Университет и парк находились возле плавно-высокого утёса — со стороны города это обычная улица, идущая вверх. Дома здесь немного косые, потрепанные, без изысков. Дороги нет, вместо неё — грязевая тропинка с недавно оставленными следами шин: где-то рядом должны быть гаражи, что объясняет наличие таких вот следов. Катя все ещё находится в парке, а я, можно сказать, на краю города — если сделаю десять шагов назад, то точно упаду с откоса, ведущего вниз на захламлённый морским мусором кусочек пляжа.

— Если мы умрём — я больше, блять, с тобой никуда не пойду.

— Хорошо.

Похоже, в аду у меня не будет друзей.

Катя делает глубокий вдох, нервно закрывает глаза, собирает волосы в обычный хвост и перелазает ко мне, аллилуйя. Будет ныть — скину её отсюда в воду.

— Мы вниз или наверх? — она показывает сначала на обрыв, а потом на небо.

Я бы с удовольствием прыгнула вниз, особенно после заданий Аронского, но сейчас нам вообще-то влево.

— Боже, чувствую себя пацаном шестнадцати лет с баллончиком краски в руках, но никак не девушкой двадцати, — продолжает сетовать Катька, пока я аккуратно вывожу её за руку к улице с домами. — Это гаражи?

— Да, мы уже здесь были. В прошлом году.

— Точно. Это же где-то здесь ты мне про Морзе рассказала.

— Именно.

Вот с чего и началась история нашего великолепного списывания на экзаменах. Почему-то нравится вспоминать тот теплый момент. Катя ведь первый человек, который, узнав про общение на Морзе, искренне проникся идеей общения с помощью шифров и по своему желанию начал изучать их. Наверное, приятно видеть, как ты можешь вдохновлять и менять людей, сразу самооценочка повышается.

— Ты, кстати, что делала так поздно в университете? — надо её отвлечь пока идём, чтобы не пугалась всякой херни.

Но, похоже, мой вопрос напугал её ещё больше, чем все эти мрачные тени, силуэты кошек, ветер, ощутить который можно здесь постоянно и почти всегда он неистово воет. Всё-таки место очень близко к морю, оттого и такие постоянные пытки ветром.

— Алиск, — я даже останавливаюсь, когда мы выходим к фонарю какого-то из домов. Выглядит как обычная сельская местность, но есть в ней что-то чарующее. — Ты же знаешь, что у нас скоро «танцевальная лихорадка».

— Да.

— Мне декан предложил ещё и спеть. А я дура, боже, — Катька выдернула руку и начала ходить кругами, — согласилась, не подумав. Вот мне и выбрали какую-то французскую песенку. А у меня акцента нет, да и петь я не умею.

У людей же есть списки, ну, эти, куда бы они хотели сходить. Так вот. У меня есть похожий. Список мест, куда я ни за что не пойду. И первым пунктом там всегда стоит концерт Кати.

На первом курсе ей предложили выступить с песней от нашего факультета в честь дня рождения ректора, но получилось не очень хорошо. Репутацию «артистичной танцовщицы» инцидент, конечно, не затмил, но Аронский и Заречная ещё долго троллили её на парах и просили поработать над своим произношением английских слов, потому что для них английская речь Кати, как флэшбеки из Вьетнама — очень долго не отпускают. Я их шутки, конечно же, не поддерживала, и как человек-справедливость вступалась за непутёвую певицу, в последствии чего мы стали больше общаться с Васильевой. Первый курс на то и первый — ты ничего не умеешь делать и только учишься, а преподаватели, как дети, будто бы не понимают такой простой истины.

— Ты же помнишь что было в прошлом году, — слезливо провыла подруга. Именно, что помню. Такое уже никогда не забудешь. — Алиск, помоги, а. Может, со мной выступишь? Вдвоём споем и станцуем. Классная же идея!

— Катя, я не умею петь.

— Да не переживай ты, — меня толкнули в бок, — я не заменю тебя в последний день на девку из параллели, — Катя неловко хихикнула, а я насупилась ещё больше. — Ну Алиск, мне без тебя никак.

— Прости, но я правда не могу помочь.

— Ну, а французский. У тебя же есть акцент, ты в языке разбираешься. Помоги хотя бы с ним, прошу.

— Попроси Тимофеева, у вас как раз очень доверительные отношения, — уже я начала обиженно и с пассивной агрессией нападать на подругу. — Можешь заодно уговорить его вместе с тобой спеть. Вы будете отличным тандемом, отвечаю.

Обидно просто, что близкий человек тебе не доверяет и ничего не хочет рассказывать. Я же от неё ничего не скрываю, даже зная, что тайны и секреты она хранит так себе.

— Ах ну простите, госпожа Вайсман, что не посвящаю вас в подноготную своей личной жизни, — фыркает Катя и я уже предчувствую, насколько пиздецово дальше будет. — Что ты хотела услышать? Что я с ним трахаюсь? Ну извини, что не могу порадовать тебя такой вот информацией. Я, между прочим, тебя действительно о помощи прошу, а тебе, конечно, совсем не это интересно.

— Катя, ну ты чего, — я примирительно поднимаю ладони и отступаю назад. — Я хуевый учитель, особенно по французскому. У меня самой с ним проблемы.

— Ага, конечно, — она разворачивается и договаривает. — Хуевым учителям по французскому не ставят охуительные оценки за семинары. Более того, действительно хуевым ученицам не советуют подойти к лже-хуевым учителям и попросить их о помощи.

И на этой охуительной ноте Катя уходит вперёд и скрывается за поворотом на главную дорогу, к трамвайной остановке. А у меня ступор, потому что я совсем не понимаю какого хера и почему мы поссорились. Чем я её задела? Тем, что пожаловалась на недоверие в мою сторону? Потому что сказала, что не готова быть ебаным учителем вокала? Боже, как хочется залезть некоторым людям в голову и покопаться во всей той мутной каше, что там плавает. Потому что неприятно, когда вроде ты должен был эмоционально развернуться и хлопнуть дверью, а не человек, который тебя задел.

Ну и к чёрту её. Завтра уже будет вести себя так, будто ничего и не произошло.  Не собираюсь я бежать за ней следом.

***

Здесь даже лавочку поставили, судя по всему, недавно. А может и нет: последний раз я приходила сюда той осенью, когда погода была такой же теплой и комфортной. Зимой тут лучше не появляться, потому что довольно-таки опасно и банально холодно от морского ветра, не утихающего даже в минус двадцать. Несмотря на то, что сижу здесь уже больше часа — уходить совсем не хочется. Наоборот, я бы с удовольствием уснула под шум прибоя и лай собак где-то за спиной, но страшно. Небезопасное место: возле лавочки валяются использованные шприцы и прокуренные до фильтра сигареты.

Иногда корабли проплывают: торговые, круизные — чёрт его знает. С некоторыми даже общалась на Морзе, некоторые не отвечали. Дедушка рассказывал, что связывался так с отцом, когда тот находился на службе и проплывал рядом с городом. Приходилось под вечер сломя голову ехать с фонарём на другой конец города, чтобы просто поговорить с близким человеком. Вдохновляющая история для меня и, признаться честно, я даже завидовала дедушке в детстве, потому что ощущалась история воистину тепло и чудесно.

— Я сяду здесь, ладно? — возле меня упал какой-то парень в очень скверном, пьяном, состоянии.

Вот, пожалуйста. То, о чём я говорила. Пора валить.

— Не пугайся, я тебя не трону, — слабо в это верится, но когда вижу проплывающий недалеко корабль — всё-таки останавливаюсь, возвращаюсь на место.

Подплывет немного ближе — достану фонарь.

Когда села обратно и посмотрела на своего невольного соседа по лавке — стало немного легче, потому что на асоциального маргинала он явно не походил. Обычный парень, моего возраста, кстати. С бутылкой пива в руках, и, похоже, сейчас он достанет сигареты.

— Будешь?

— Больше не курю.

— Я про пиво, — поднял бутылку и занес над головой, буквально показывая, что он имел ввиду. — Сигареты нынче дорого стоят, а я не настолько щедрый.

Ну, а почему и нет. Принимаю бутылку с какой-то непонятной осторожностью, будто мне не дешёвый пивас дают подержать, а хрустальную антикварную вазу, уронить которую будет непозволительной роскошью. И пока думала о таком сравнении — поздно вникла в проблему ситуации, останавливаясь и убирая горлышко бутылки от губ.

— У тебя никаких инфекций нет? — низко и хрипло спросила я.

Он отрицательно закивал, после чего я таки сделала глоток и отдала пивас обратно. Вкус очень противный и вообще после пива почему-то жёстко начало сушить горло. И что-то мне подсказывает, что так быть не должно.

Боже, столько странного в жизни происходит, а я веду себя так, будто всё нормально, всё хорошо и меня вообще не ебет. Мой преподаватель ответил мне на Морзе прямо во время пары? Не ебет, давай учить криптографию вместе! Подруга мутит с каким-то полоумным старым шизофреником? Не ебет, просто не надо от меня ничего в тайне держать! Незнакомый человек предлагает тебе пивас? Вовсе. Не. Ебет.

— А тебя не волнует то, что я чем-то могу болеть? — настороженно снова спрашиваю.

— Не ебет, — теперь понимаю, почему мы нашли общий язык. — Но вот след от помады не сильно-то и радует, — он вытер губы и посмотрел на палец, коим и вытер помаду. — Это можно считать поцелуем?

А он забавный. Разговор настолько неоднозначный и странный, что чуть не забыла посигналить проплывающему кораблю. Фонарь, как на зло, валялся на самом дне сумки, и когда я его таки смогла вытащить, попутно запихивая обратно лекционные тетради, обыденно спрашиваю у своего собеседника следующее:

— Морзе знаешь?

— Не-а, — удручённо.

Ну, что ж, пора лишать парня шифровой девственности. Четыре коротких, три длинных, короткий-длинный-короткий, три длинных и дальше, игнорируя словесное восхищение в примитивной форме «охуеть» и незначительную боль в большом пальце, коим и нажимаю на включатель фонаря.

— И что это значит? — сажусь обратно на лавочку и кидаю фонарь в сумку.

— «Хорошего плавания».

Ответа от корабля не последовало. А жаль.

— Прикольно, — я откинулась на спинку лавочки и на секунду перевела взгляд на звезды. Их здесь всегда хорошо и чётко видно. — Кто-то из родственников на корабле?

— Нет, — меланхолично вышло. — Просто приятно такими вещами заниматься.

— Он ответит? — указал пальцем на корабль.

— Чаще всего не отвечают.

Но в этот раз мне повезло намного больше. Хоть с палубы ответили не сразу, но всё-таки ответили. Три коротких, короткий-длинный-длинный-короткий, короткий-длинный и я по-детски радуюсь, водя пальцем по поверхности фонарика. Приятно, когда кто-то в этом мире вообще поддерживает с тобой разговор на Морзе.

— И что они передали?

— «Спасибо», — улыбнулась и поднялась с лавочки, разминаясь и вглядываясь в даль.

Уже пора домой, да и… сколько я не спала? Сутки? В таком дурном состоянии очень сложно считать, особенно часы без сна — соблазняет как-никак. Не знаю как я завтра пойду на пары, но своевременное напоминание от телефона, что наступила пятница — меня радует.

— А моё имя можешь на Морзе показать?

— Нет, не могу, — обессиленно смеюсь и почему-то достаю из незакрытой сумки шифр Аронского. — Я ведь его не знаю.

— Я Стас.

Пальцы соприкасаются с холодной поверхностью деревянной лавочки и отстукивают три коротких, длинный, короткий-длинный, три коротких. Стоило его сначала предупредить, наверное, а то он вряд ли поймёт такой спонтанный порыв без уточняющего контекста. И зря я достала шифр, его сейчас ветром унесёт.

А что если… я посмотрела на ключ, тот самый фальшивый телефонный номер Аронского. «34329151916» — я уже знаю, что расшифровываться комбинация цифр должна как «ультрамарин», но в чём у него заключалась ошибка? Он так и не ответил в чём была проблема и как он пришёл к её осознанию. Достаю второй лист с пронумерованным алфавитом. Буква «у» — действительно третья, «л» — четвертая, мягкий знак — третий, все остальные тоже подписаны правильно. Боже, как это достало, зачем я вообще согласилась на репетиторство по шифрам? Потому что мне не с кем разделить бремя странных увлечений?

Аронский тоже хорош: вместо того, чтобы объяснить, где проебалась я, он берёт вину за невыполненное сложное задание на себя. Ты же, мать его, преподаватель, ты должен знать, что не выучит человек заданный материал, если не будет работать над своими ошибками. Возможно, я слишком сильно к нему придираюсь, но что за скрытность? В чём проблема посвятить меня хоть в малую часть того, что происходит?

— Ты учишься на шифровальщика?

— На лингвиста. Хотя, шифры и другие языки имеют одну и ту же концепцию, поэтому не суть важно, — я убрала листы обратно, пока окончательно не завелась и не порвала их с целью запихать в рот Аронского.

— Ого, — я сдержанно улыбнулась. — А кем работать хочешь?

— Проституткой, — нахмурила брови и раздраженно ответила.

Не знаю я. Думать о будущей профессии сил и фантазии нет. Логичней было бы ответить, что работать хочу переводчиком, ну, раз поступила на лингвистику. Путешествия там, новые знакомства. Но когда проговариваю, даже мысленно, основные преимущества будущей работы — чётко понимаю, почему чувствую себя в не своей тарелке. Активные передвижения, социальные связи — не моё это. Я забитый и мизантропный сыч, мне и здесь хорошо. Другого образа жизни я никак не выдержу.

— Но листы были с шифрами? — парень вопросительно выгибает бровь, а я многострадальчески стону от осознания того, какую предысторию придётся выложить.

— Мой преподаватель по первому иностранному языку предложил помочь с практической криптографией. Ну, я и согласилась. Бесплатно же, а он вроде как намного опытнее меня в этом деле, — попыталась рационализировать свой поступок, но, давай будем честными, Алиса, «бесплатно же» — не самая первая причина в списке «почему я согласилась на шифроеблю с Аронским».

— Должно быть, ты ему очень дорога.

— С чего это?

— Ну, а какой смысл предлагать помощь незнакомому человеку без явной выгоды?

— Это как подавать милостыню безнадёжным людям — получаешь моральное удовлетворение.

Да, да, я, да. Безнадёжная унтерменш. Хотя кто знает Аронского: может, он в конце мне выставит чек с оплатой услуг. И, надеюсь, валютой у него будет не арийский минет. Проще отработать двадцать пропусков, чем расплачиваться отсосами за каждый час практической криптографии.

— Не, это совсем другое, — мой пьяный собеседник выкинул сигарету и сделал ещё глоток пиваса. Чёрт, может, купить на обратом пути и в тихую пронести домой? — Есть разница между тратой десяти рублей и тратой охуенно-огромного количества времени на одного человека.

Не люблю, когда люди настаивают на своём, совсем не зная общей ситуации.

— Вряд ли бы ты согласилась помочь незнакомому человеку с покраской стен за просто так, — кажется, я начинаю его понимать. — Потому что времени всегда намного меньше, чем денег, а это значит, что тратим мы его только на важные вещи.

Парень встал, размялся и с высокомерием посмотрел на меня сверху вниз, ставя жирную и неоспоримую точку в своих рассуждениях.

— Ты его знаешь? Нет, не знаешь, — я тоже поднялась, потому что такой «взгляд Бога» начал немного раздражать. — А это, в свою очередь, значит, — отвечая в его же манере, закидываю рюкзак на плечо, — что предположения вряд ли можно назвать правильными.

Надо уходить, потому что две ссоры за день — как-то слишком. А тут ещё и с незнакомым человеком, боже. Но парень устало моргнул и обратно упал на лавочку, устремляя свой взгляд на море. Я не вижу что у него там на лице, потому что давно уже нахожусь у него за спиной с навязчивым желанием уйти и не слушать бредовые и поверхностно аргументированные предположения о личности Аронского, но на деле выходит медленно пятиться назад в ожидании чего-либо ещё.

— Когда он признается тебе в любви — приходи сюда, — я ещё громче выдохнула, потому что слышать и не отвечать на такие провокации было мегасложно. — Будет приятно услышать, что я всё-таки прав.