В книжном как всегда пусто: только Димас копошится где-то за кассой, вскрывая картонные коробки и с грохотом вываливая их содержимое на пол.

— Прости, но я правда не могу, — доносится через привычный шум торгового центра и Катя снова мучительно выдыхает. — Я уже с боссом договорился и… ну… настроился, в общем.

      Не знаю, радует ли меня наличие всего одной сомнительной причины, по которой он нам отказывает: с одной стороны, шанс переубедить его значительно увеличивается, а с другой — будет очень обидно, если Дима всё-таки свалит к своей бабушке в деревню из-за единственного «ну, настроился, в общем».

— Ты же сказал, что не очень-то и хочешь ехать.

— Да, но если это единственный шанс отдохнуть от родителей, то выбор у меня невелик, — Димас всё-таки вылез из-под кассы.

      Надо было ехать сюда одной — Катя вся на взводе и вот-вот просто свалит домой, не дождавшись момента, когда нам с Димасом удастся прийти к консенсусу. Я и сама становлюсь нервной, потому что чувствую некую ответственность за свои действия, от того в который раз иду на отчаянные жертвы.

      Катю я попросила сходить за кофе для нас троих, а сама выволокла Диму в подсобку, прижимаясь спиной к закрытой двери, обрезая таким образом пути отхода.

— А если, скажем, у меня есть лишняя комната в квартире? Поживёшь у меня, отдохнешь, поможешь нам с Катей, а заодно не нужно ехать к своей бабке на две недели, подставляя меня очень плотным графиком работы.

      Это ведь самый оптимальный вариант, будто звёзды сошлись.

— Ага, чтобы меня заебала твоя мамка, — уже жалею о том, что я так открыта с окружающими людьми. — Не, Алис, прости. Я могу вам помочь, но давай всё-таки через две недели. Это тоже оптимальный вариант.

— Дима, нет, — провыла и сползла на пол. — Это очень долго. У нас концерт восемнадцатого числа. Нам дали чуть больше месяца, мы же не успеем.

      Он немного задумался, но через какое-то время всё равно отрицательно закивал головой и стыдливо отвёл взгляд, также оперся спиной о стену. Выжидала драматическую паузу и продолжила, уже более одухотворенно и даже как-то маниакально:

— А если я тебе квартиру сниму?

— Что?

— Ну, рядом с работой, где-то на две недели или на месяц.

— Алис, — Димас как-то напугано осведомился, — ты чё, ебанулась?

      Нет, ну, а что? Идея ведь неплохая, правда более дорогостоящая и нерентабельная.

— Я бы правда на такое согласился, будь бы я плохим человеком, потому что если ты не видишь очевидного — цель не оправдывает средства — то у меня со зрением всё хорошо, — да, он частично прав. — Знаешь, если бы мне та девушка такое предложила — я бы ещё понял, — пальцем указал мне за спину, на прикрытую дверь, снова сложил руки на груди. — Но тебе-то какая выгода от этого? Не ты ведь поешь, да и, боже, ну споет она плохо, ну повозмущаются ваши преподы немного. Катастрофа случится что ли?

— Ну… я…

      А никак не оправдать такие смутные предложения снять для кого-то квартиру на месяц около центра. Не знаю. Действительно выглядело как-то глупо, даже стыдно и заведомо стрёмно.

— Да, ты прав, — сникла и повернула ручку двери. — Лучше нанять профессионального вокалиста, это намного проще и рациональней.

— Так! — теперь выйти не давал уже Дима. — Ты шутишь или что?

— Что? — звучало больше как ответ, чем встречный вопрос.

— Алиса, блять. Какой смысл тебе тратить свои, — на последнем слове он сделал какой-то нереально громкий акцент, — ресурсы и сбережения? То что тебя затащили в какое-то дело не значит, что ты прям обязана полностью ему отдаться. Не ты же выступаешь, очнись, а.

— Ну, не знаю, я просто не умею по-другому, — я выскользнула из-под строгого взгляда Димаса и таки вышла в торговый зал, где мирно и вежливо обслуживала клиента Катя.

      Вообще будучи единственными в магазине консультантами нам не стоило покидать зал на целых две минуты, но такие правила нередко вылетают из головы, когда у вас есть дела поважнее.

      Мы на рефлексе, вдвоем, подскочили к кассе, но Катька сдержанным и мимолетным жестом дала понять, что всё нормально, всё под контролем и она знает, что делать. Ещё бы — разницы между консультантом в книжном и консультантом в магазине со шмотками не так-то и много. Товар просто разный.

      Ну, а мы с Димасом присели рядом и замолкли на долгих двадцать секунд. Это не так-то и просто, когда есть что сказать, когда тема разговора не закончена и не выходит из головы, а сам диалог в любую секунду может покинуть тебя и твои сформированные в паутину мысли.

— Спасибо за покупку, приходите ещё, — заканчивает Катя и присаживается к нам под кассу, высота которой всегда меня озадачивала. Зачем их делать такими высокими? Чтобы потом просто сидеть втроём, как напуганные мыши? — Я взяла только два кофе, третий не унесла бы, — она отдала нам стаканчики и мирно положила руки на колени. — Ну что?

— Что? — я не совсем понимаю, что она хочет знать: моё мнение насчёт отсутствия третьего стаканчика с кофе или о разговоре с Димой на повышенных тонах в подсобке.

      Ладно. Проблема как раз в том, что сказать-то и нечего: мы вроде как не закончили. И когда я уже хотела уведомить об этом Катю и начать разговор сначала, Дима меня заткнул и начал первый:

— Я согласен вам помочь, — и ещё раз посмотрев в мою сторону, добавил. — И платить за это мне не нужно. Слышишь, мышь?

— Слышу, — угрюмо ответила я.

      Умеют же в краску вгонять одним простым предложением.

— Теперь давай о, непосредственно, самих занятиях. Где они будут проходить?

— У нас в актовом зале.

— Я свободен только по понедельникам, вторникам и четвергам. Пойдёт?

— Вполне, — отвечает Катя и обращается уже ко мне. — А ты когда, Алиск?

— А мне что, обязательно присутствовать при всём этом?

— Ну, да. Ты же знаешь французский, будешь как-то руководить всем процессом, — видно, насколько отчаянно она пытается довести мою пользу в таком мракобесии. — Да ладно тебе, Алис, классно время проведём, будет о чём вспомнить.

— Мне и без вас есть о чём вспомнить, — иногда бывает такое, что задумываешься о том, что сказал уже с запозданием. — Боже, конспекты по английскому! — я молниеносно выпрямилась и попыталась встать, но больно ударилась головой о стол, выдавая мучительные стоны и медленно направляясь к выходу. — Мне… идти надо.

      Воистину счастливый день. Что-то мне подсказывает, что предсказания по картам таро Катьки доходят до моей жизни с запозданием, будто сущность, доставляющая их, на самом деле уже давно забила на мою бренную жизнь и повторяет себе каждый раз при виде моего письма что-то вроде «она и так знает, что там нихуя классного» и просто кладёт на меня свой астральный хуй.

      Достаю часы. Уже полчетвёртого, господи. Мне дико повезёт, если я вообще застану его на кафедре, но в такую удачу мне всё меньше и меньше верится. Ехать до университета где-то минут сорок пять, а я уже на минус морали. Страшно представить, что будет, когда я окажусь непосредственно возле ВУЗа.

      Отслеживать каждую минуту, срезать в малейшем повороте, беситься от доселе незамеченной медлительности окружающего мира — самое безобидное в таком вот состоянии. Дима во многом прав: делать катастрофу из любой неприятной ситуации — уже что-то вроде моего фирменного почерка. Но тут я в самом деле чувствую огромную ответственность и мне уже не хочется думать о том, что я буду делать, оказавшись перед Аронским. Вряд ли таким людям как он нравятся оправдания. И учитывая насколько он пунктуальный — вряд ли он обрадуется моему появлению спустя где-то два часа.

      Тяжело бороться с желанием просто уехать домой и принести эти треклятые конспекты с лекциями по английскому завтра пораньше с утра. Чем дольше я еду, тем больше уровень стресса поднимается и заставляет нервно вертеть головой и считать секунды в уме. Не люблю быть… такой безответственной, и не люблю доставлять другим людям проблемы.

      Троллейбус прибыл уже тогда, когда город начинал понемногу тонуть в розовом закате. Оптимистично, конечно, всё ещё иметь желание завалиться в такое время на кафедру. И я была права — оказавшись на родном седьмом этаже, обнаружила, что тут всего-то людей пять, и, к сожалению, Аронского среди них нет.

— А вы не знаете, где он живёт? — я навязалась Заречной, уже предчувствуя её раздражение и небрежное «свали-ка ты, а».

— Знаю, но давать такую информацию студентам без согласия другого преподавателя — неправильно.

      А ведь и правда. На что я надеюсь? Я могу попросить настоящий номер Аронского у Кати, но опять какие-то крайности, будто навязываюсь, да ещё и после того, как бросила его и уехала в торговый центр за Димасом. Ох, чувствую, что завтра меня выкинут через то окно, возле которого стоит папоротник на кафедре.

— Всё равно спасибо, — я грустно улыбнулась и взвалив свою тушу на стену, по инерции направилась к лифту.

      Мне стало ещё хуже, едва я оказалась на свежем воздухе: хочется пнуть что-то со всей дури, а потом тихонечко лечь рядом, поджав колени и просто устроить самую охуенную депре-тусу с неконтролируемыми рыданиями и фрустрацией. Но в итоге я просто, устало сгорбившись, медленно шла по зеленному парку, рассматривая тетрадь Аронского с конспектами по английскому.

      Было бы логичней оставить их на кафедре, прямо у него на столе, но мне почему-то захотелось взять тетрадь с собой. Классный у него почерк, кстати, такой паутинный, но не острый. Я бы тоже с таким талантом всё от руки писала. Если красивый почерк вообще можно назвать талантом.

      Всегда когда плохо — идём с Катей в кофейню, так сказать, «зализывать раны». Потому что место действительно уютное и атмосферное, а ещё этот приятный запах кофе, обжаренных БЛТ и плавленного сыра. Только от этого становится уже лучше.

— Латте и зефирки, — я опрокинула голову на кассу и пальцем конкретизировала объект своего заказа.

— Это маршмеллоу, — уточнил парень за прилавком.

— Я сейчас, блять, уйду, — теперь уточнила уже я.

      Кассир примирительно поднял руки и достал мне эти чёртовы зефирки, а через секунду подал и приготовленный кофе, выжидая оплаты. Не так то просто достать деньги из бездонного и захламленного кармана одной рукой, поэтому копошилась я долго, пока кто-то сзади не поднялся из-за стола и не подошёл со спины, оплачивая заказ за меня.

— У меня есть деньги, — ну, естественно, где же он ещё может обитать. Это даже случайностью не назвать. — Не надо за меня платить.

— Что, не достойна? — я уже поняла, что ты разговариваешь со мной только сарказмом и иронией, хватит уже, а.

      Можно попытаться насупиться и высказать своё недовольство, но какой в этом толк, если через секунду снова будешь выглядеть крайне разбито. Потому что, да. Не достойна, не заслужила и вообще больше на унижение похоже, чем на доброжелательный и милый жест. Вроде должна радоваться факту, что застала его здесь и всё-таки отдала злополучную тетрадь с конспектами по английскому языку, но эмоции в большей степени всё равно отрицательные. А ведь даже уйти не смогу под предлогом «я вам просто тетрадь принесла». Он ведь не просто видел, как я делаю заказ, он ещё за него заплатил. Чёрт, а если он специально это сделал? Ну, чтобы обременить там или… боже, Алиса, хватит, паранойя не самый приятный диагноз.

— Ого, она ещё жива, — я подняла голову, сначала подумав, что это он так про меня, а когда уже увидела как он разглядывает свою драгоценную тетрадь, снова склонила голову над стаканом кофе.

      Больше не сяду с ним за один стол.

— Не переживайте, у меня ещё есть время пролить на неё кофе, — чтобы у нас всё было, как в дешёвых фильмах.

      Аронский после моей тупой шутки, даже не посмотрев на тетрадь, поднял её и медленно положил себе в портфель, в конечном итоге всё же переводя усталый взгляд с холодного моря за окном на моё унылое лицо.

— Целесообразно ли вообще спрашивать у тебя, почему ты вернула тетрадь и себя только сейчас?

— Если вам нравится слушать оправдания и смотреть, как кто-то морально страдает, то почему бы и нет.

      Неудивительно, что в ответ я получила экспрессивный безмолвный жест «не надо», потому что Аронский не походит на человека, который в такое верит и готов с трепетанием души улавливать каждое произнесённое слово, каждый жест и каждый звук, чтобы человек снял с себя хотя бы моральную вину. Он так же заебано продолжал смотреть в окно и пытался нащупать рукой стоящий прямо перед ним стаканчик с горячим кофе, ну, потому что мельком посмотреть и без проблем взять его в руки — дело бесполезное, как ему, похоже, кажется. Поэтому правильным решением было не доставать Аронского с большей интенсивностью, а так же вальяжно откинуться на стуле и меланхолично смотреть на заходящее солнце.

      Завидую таким людям, как он. А завидую потому, что не могу сидеть и ничем не заниматься: очень быстро появляется чувство дискомфорта и хочется хоть чем-то забить и пустую голову и кривые руки. Наверное, такое нервозное состояние можно вполне обыденно назвать «неусидчивостью», но мне всегда казалось что дело в чём-то другом.

      Первое, что под руку попалась — записка с шифром. Вот, Аронский, спешл мастер-класс для тебя. Научу правильно тупить над легкими и простыми заданиями, наслаждайся.

— Ну не при мне же.

      Как он, не отрывая взгляда от созерцания моря, увидел, что я достала его же записку и начала её дешифровать я, к слову, не поняла, но откладывать начатое дело уже как-то неправильно.

— Кстати, — всё-таки отложила шифр в сторону, — я вам тоже шифр написала.

      Теперь страдать в три часа ночи над масонскими секретами буду не одна я.

      Последний в тетради лист характерным приятным звуком отозвался, когда я, придерживая саму тетрадь, вырвала его и зачем-то аккуратно согнула, положив в уже протянутую руку Аронского. Он медленно и тихо надел свои круглые очки в золотой оправе, развернул предоставленный ему лист, нахмурившись и впервые за долгое время с непониманием посмотрев на меня. Забрал у меня карандаш, сначала пристально изучив послание.

— Тут извинение за кражу тетради.

— Ого… вы можете так быстро в голове определять и переводить шифр?

— Нет, — записку он, к слову, обратно не отдал. — Я просто не идиот.

      Блять, а ведь я действительно в этом плане очень предсказуема и выдаю себя же. Он ведь это «тут извинение за кражу тетради» больше с вопросом спросил, чем с утверждением. Надо было написать там, что он пидр. Хотя, он бы и это угадал.

— Выходит, для успешной дешифровки приоритетнее знать человека, а не сам шифр.

— Вовсе нет. Шифр, по крайней мере раньше, использовали больше для работы, нежели для повседневного общения.

— Но если у человека есть определенный стиль написания, то, получается, большинство слов можно угадать?

— Ты эссе на шифре хочешь написать или кратко изложить информацию? Одна из весомых проблем шифрования — на кодирование информации нужно больше времени, чем на обычное сообщение. Поэтому, к слову, мне больше нравится учить иностранные языки: да, у криптографии и лингвистики совершенно разные цели, но факт очевиден — если бы мы общались на французском в Сибири — вряд ли бы кто-то понял в чем суть беседы.

— А если во Франции? А? Шанс, что кто-то поймёт твоё общение на шифре в любой точке мира намного ниже, чем с тем же французским языком.

— Да, конечно, — иронично начал Аронский. — Именно поэтому я и узнал как ты пары по английскому собираешься отрабатывать.

— Это просто совпадение! — экспрессивно выпалила я, скрещивая руки на груди и откидываясь на деревянном и скрипучем стуле.

      И не буду я их минетами отрабатывать, чё ты, блять, прицепился.

      В какой-то сложно ощутимый момент мы оба поняли, что дискуссия, переходящая на личностные отношения вряд ли будет полезной, поэтому моментально заткнулись. Да и обидно, когда тебе пытаются довести бесполезность дорогого для тебя дела. Ох, ну меня прям понесло. Опять-таки, если криптография тебе настолько неинтересна и противна, то чё ты, пёс, вообще мне эти треклятые записки про Африку, Латону и ультрамарин отдаёшь? Делать, что ли, больше нечего? Ага, а как же — важный я для него человек. Он просто пытается донести самому себе, что криптография ни для чего не нужна, кроме как для тупых подъёбывающих записочек друг другу, а я не более, чем удобная экспериментальная мышь для таких охуительных доводов.

      Сейчас я возьму себя в руки и постараюсь максимально спокойно и миролюбиво закончить мыслительные конвульсии и задать уже давно волнующий сознание вопрос:

— Какая вам выгода-то от занятий криптографией? — и, немного погодя, добавила. — Только честно. Пожалуйста, — уже менее раздражительно и более жалостливо.

      Если после первой части сказанного он ещё как-то намеревался съехать и отшутиться, то после второй ему откровенно стало хуёво: он страдальчески нахмурил брови, тяжело вздохнул и тоже нервозно скрестил руки на груди, снова переводя заёбанный взгляд на тупое море. Боже, ну хоть раз сделай вид, что ты не с ним общаешься, а со мной, а.

— Уверяю — беспокоиться тебе не о чём.

      Повторить вопрос хоть и очень хочется, но, похоже, смысла нет. Очевидно же, что ничего Аронский не расскажет.

      С тяжёлым выдохом ушла вся спонтанная злость. Осталась только обида. Впервые в лицо встречаюсь с человеком, которому не нравятся мои увлечения. А больно, наверное, потому, что криптография — огромная часть меня и если эту часть не принимают, то вместе с ней не принимают и тебя. Я вспомнила о своей второй записке, которую написала ещё после первого сычевания с ним в кофейне. А что если…

      Потянулась к портфелю. Достала свернутую страницу и положила на стол, пальцем передвинув её к Аронскому, предварительно осмотрев своё «Абщуьриро трв юр ыяех. Сй цшу ыбпь. Ж шиуётуй ирд жец жхйсд. Сэъгс». Такое и «детищем» стремно назвать будет.

— Что это?

      На этот раз уже не угадаешь. И, возможно, не расшифруешь.

— Шифр не сложный, думаю, сами разберётесь, — очень надменно получилось. — Но если окажется не по зубам, то вот мой номер, — взяла чёрную ручку и притянула к себе руку Аронского, выцарапывая заветный «номер».

— Что-то мне подсказывает, что по нему я точно никуда не дозвонюсь, — Аронский сначала осмотрел написанное, а потом со скептическим взглядом поднял ладонь, украшенную изящной надписью «пидр».

      Напрасно так думаете, мсье А.А., я уверена на все сто, что если попробовать, то можно дозвониться моему бывшему.

— Мне пора, — я забрала зефирки и недопитый кофе, закидывая рюкзак на плечо и на прощание махая Аронскому. — До завтра.

— Стой.

      Я развернулась на каблуках в таинственном предчувствии. Он сейчас может сказать всё что угодно: по насколько охуенно-тонкому льду я хожу, выдавая такие шутки, всё-таки ответить, зачем ему эти занятия криптографией или, если уж совсем повезёт, признается в своих чувствах, чего мне меньше всего хочется услышать. Я с трепетанием смотрела на него и ждала, ждала того, когда Аронский таки поставит эту необходимую для разговора точку.

— Раз уж ты встала, купи мне то белое печенье в виде звёздочек.

— Да вы… ох-х, — выдохнула я раздражительно и грубо, а после выхватила деньги, которые Аронский мне протянул.

***

      Удивительным фактом оказалось то, что Дима вправду подошёл к репетициям с небывалой ответственностью и сам нас перехватил в коридоре на седьмом этаже, дабы затащить в отведённый актовый зал.

      Хорошо, когда всего две пары: есть бескрайнее количество времени перед работой, которое всухую можно слить на хуеву тучу расточительных, но приятных, дел, заняться которыми при обычном дневном расписании не позволяет ехидная совесть. К сожалению, Катькины репетиции приятными назвать нельзя. Но уж лучше, чем сидеть в гордом одиночестве и пить кофе где-то у входа на кафедру лингвистики с охуительной возможностью нарваться на деда-фашиста-Тимофеева.

— А где наша сверхновая в стиле ретро? — Димас за руку вытащил из непрерывного потока студентов Катю, как утопающую душу в реке Стикс. А меня они, похоже, забыли.

— Выступаю я, а сверхновая она?

— Ну да. Если бы ты была астрономическим объектом, то точно Ланиакея.

— Это ещё почему?

—Потому что у тебя тоже есть охуенно-огромная аномалия в виде стремной чёрной дыры, — вовремя вклинилась в их разговор я, пробившись через легион голодных лингвистов, филологов и этих… ну… с международных отношений.

— Тоже хотел пошутить про великий аттрактор, — Димас отбил мне пятюню, но под пристальным взглядом Кати немного сник и оправдался. — Ты просто очень притягательный человек, Катьк.

      А Катя долго и не думала злиться: после вполне искренних слов мигом оттаяла, смущённо улыбнулась и поблагодарила. А когда наша компания негласно перешла в статус «банда» задала новый вопрос, таща за собой, как истинный Моисей, в сторону лифта.

— Ты астрономией занимаешься?

— Занимался. Меня выперли из академии на третьем курсе, а снова поступить как-то духу не хватает. Я же на платном был, столько денег впустую. Вот родители и пилят из-за того, что «не оправдал ожиданий», «разочаровал» и просто «подвёл».

      Я в их разговор старалась меньше включаться по многим причинам: непутёвую биографию Димаса я и так знаю, Катькин концерт не очень-то и хочется обсуждать, а другие темы вряд ли будут интересны им обоим. Всё что нас троих пока что связывает — это злоебучие репетиции три раза в неделю и моё сопливое нытьё об Аронском. И не удивительно, что у меня такая апатия к проходящему в данный момент разговору.

      Благо в коридоре повезло ни на кого не нарваться из тех единственных двух преподов, с которыми меня так удачно свела судьба. После того, как вышли к лифту и добрались до заветного второго этажа с актовым залом — даже немного расслабилась. Катя всё никак не могла угомониться и продолжала лить на Диму бесконечный поток вопросов.

— Когда у тебя день рождения?

— Двенадцатого октября. А что?

— Повешенный, — многозначительно закончила Катька.

— Чё?

— Аркан твой, — пояснила я, всё-таки решив включиться в дискуссию. — Она на таро гадает и за гороскопы шарит.

— Вау! Можешь обо мне что-то рассказать? — Катя на вопрос Димы кивает. — Давай!

— Ну, ты очень понимающий, милосердный и заботливый, но замкнутый человек.

— А у неё какой аркан? — даже сканирование рентген аппаратом о моей личности больше расскажет, чем третий глаз Катьки, но Диме, похоже, просто интересно.

— Второй. Она жрица. Жрицы обычно очень таинственные и покладистые девушки в отношениях.

— А у тебя?

— Шестой. Аркан…

— Шлюхи, — и за сказанное моментально получила пинок в бок, как напоминание о том, что таролог здесь не я. — Ну, а что? Сама же ныла, как тяжело быть роковой женщиной, манипулирующей парнями.

      Ключ под напором пальцев два раза обернулся в замочной скважине и дверь в актовый зал с характерным ей скрипом наконец отворилась, пропуская нас внутрь. Надо не забыть вернуть связку обратно Тимофееву, а то перспектива оказаться виновной перед ним не сильно радует. Не хочу закончить как Катя и оставаться наедине с ним аж до шести часов вечера.

— У Аронского, кстати, первый аркан, маг. Умненький, интеллигент и лидер. Он идеальная пара для тебя, Алиск.

— У Жанны Д’Арк тоже первый аркан. Может, мне лучше её склеить?

— Аронский по крайней мере жив.

— Это легко исправить, — сваливая рюкзак на сцену и занимая место в первом ряду, отвечаю Кате.

— У Альберта Сергеевича пятнадцатый аркан, он дьявол. Парни с арканом дьявола умеют хорошо манипулировать и вообще те ещё черти.

      Ну тут даже спорить не хочется.

— Почему ты вообще помнишь когда день рождение у Аронского?

— Ну, я как-то спросила, он ответил. Оказалось, что у Аронского день рождения первого августа, а у тебя второго, сразу после его.

      Это смешно и ужасно одновременно, потому что будто сам Бог хочет, чтобы я морально страдала. Класс. Теперь когда у Аронского день рождение знаю и я. А знать такую занимательную деталь очень и очень напрягает.

      Подключиться к звуковым колонкам было не так-то и просто, когда ты человек, живущий, буквально, всем древним и старым. Но не без помощи Димаса эту адскую аппаратуру всё-таки удалось приручить и таки включить, чтобы наконец приступить к подготовке.

— То есть, ты знаешь арканы всех преподавателей, друзей и родных? — судя по испугу Димы, его это смущает в такой же степени, как и меня.

— Хех, да. Помогает правильно со всеми отношения строить.

      Пока голубки страстно обсуждали уже приевшиеся арканы, магию и звёзды — я всё-таки решила поискать ту самую песню под гордым названием «Илья». Всё-таки чтобы курировать Катькиным обучением ему было бы неплохо услышать как должен звучать неподражаемый оригинал, который нам и предстоит халтурненько спеть.

      Песня очень даже милая, тихая, эфирная, я бы даже сказала, и даже мои скудные познания в музыке и вокале подсказывают, что спеть её не так-то и просто. Начинаю ещё больше уважать нашего декана. Нужно, наверное, немало таланта иметь, чтобы это придумать, перевести, да ещё и спеть. Но с такими задатками идти на лингвистику — это… конечно… хотя… кто бы говорил, Алиса, кто бы говорил. У нас, оказывается, много общего, глядишь, тоже деканом стану.

 — А ну-ка промычи это, — Димас садит Катю напротив себя и показывает упражнение, которое Катя повторяет. — Постарайся пропеть это настолько высоко, насколько сможешь.

      Что-то мне уже кажется, что всё идёт по пизде.

— Ну не, Кать, прости, — он аж встал, отшагнув назад и махая руками в знак протеста. — Ты так никогда не споёшь. У тебя контральто, а тут голос пиздецки высокий. Да и ты не виновата. Что за дебил вообще ей партию выбирал?

      Именно в этот невероятно удобный момент дверь актового открылась, пропуская нашего любимого деда-фашиста.

— Он, — я медленно перевела палец на двигающийся силуэт Тимофеева. — Скорее не Кате выбрали партию, а партии выбрали Катю, — саркастично подметила я, из-за чего шкала раздражения этой самой Кати нагрелась ещё на один градус.

— Ну, как успехи?

— Хуёво, — прямолинейно заявил Дима, поднимаясь и забирая портфель. — Дайте ей нормальную песню, под её голос.

— Молодой человек, кто вы такой и как вы вообще разговариваете с преподавателем, который старше вас?

— Это мой друг, он согласился нам помочь в подготовке, — вмешалась я, пока они не решили, что лучшим решением в споре будет набить лица друг другу. — Его зовут Дима и он окончил музыкальную школу.

      Я надеюсь, что оттуда его хотя бы не выперли.

— Катя хорошая девочка и она отлично споёт песню. Уверяю вас, я тоже занимался музыкой.

      Дима от такого заявления знатно приохуел. Мне повезло его своевременно ухватить за руку, чтобы он в таком состоянии яростно не подошёл к Тимофееву и не начал ему объяснять кто тут дебил.

— Я не говорю, что она поёт плохо. Я говорю, что партию для сопрано невозможно спеть хорошо, когда ты контральто.

— У неё меццо-сопрано, молодой человек. Не вам решать какие номера будут на концерте, если вас позвали помогать, так помогайте, а не суйте нос в чужую работу.

      Тимофеев, к слову, тоже знатно приохуел. Хотя, ну, а кто тут не приохуел от таких перепалок? Завидую Димасу, он может без зазрения совести хамить преподам, потому что они для него не преподы. Надо будет подсунуть ему записку с матами, чтобы он за меня высказал всё, что я думаю о Тимофееве. Кажется, начинаю понимать, по каким критериям он отобрал меня и Катю на такие роли.

— Не буду вам мешать, занимайтесь дальше, — очевидно, что хотел он сказать нам намного больше, но завидев агрессивного Димаса — стушевался и решил отложить информирование о чём-то важном на потом. — А его чтобы я здесь больше не видел.

      Я отпустила Диму не сразу — только после последнего скрипа закрывающейся двери. А то мало ли, он ещё бросится вдогонку, как злая собака.

      Но удар по выстроенной схеме «натаскать экс-звезду до восемнадцатого июня» пришёл вообще не с той стороны, с которой я ожидала ещё десять секунд назад. Первой сдалась и пала Катька.

— Боже, зачем я согласилась, — она присела и обняла себя руками, склонив голову. — Я же никогда нормально не спою.

— Эй, ты чего, ну, — утешаю я ещё хуже, чем Агата, но стоять и смотреть на то, как медленно Катька теряет уверенность в себе - худшая пытка. — Споёшь классно в своём стиле, не надо вытягивать не на свои ноты.

— Не спою, — вот после этого её просто прорвало: она закрыла лицо руками и согнулась на сидении ещё больше.

      Все слёзы из-за парней. Я, правда, не ожидала, что вспомню эти слова в подобной ситуации, но такие дела. Я обняла Катю ещё больше и повернула голову в сторону Димы, который всё так же злостно пыхтел, как разъяренный кот, нахмурившись смотрел в сторону двери, через которую и вышел дед-фашист. Он мой взгляд перехватил не сразу, а когда услышал тихие всхлипы Катьки.

— Так, не рыдаем, — меня благополучно отодвинули в сторону. — Я у этого мудака выпрошу для тебя другую партию, даже если он будет упираться, как баран.

— Какая разница, если я всё равно плохо спою.

— Катька, не говори так. Низкий и томный голос у девушки — это настоящая редкость. Знаешь как это парней возбуждает?

— Да плевать. Я хочу спеть хорошо, — я поднялась на ноги и ушла за бутылкой воды, лежащей у меня в портфеле, пока Димас обнимал Катьку за нас двоих.

— Ну хорошо. Сделаем из тебя сопрано, если хочешь. Ты только не плачь.

      На Катю слова Димы подействовали намного лучше, чем мои. Двоякие ощущения — вроде обидно, а вроде и рада за неё. И, наверное, только стоя с холодной бутылкой воды и смотря на всё издалека, понимаю — я здесь действительно лишняя. Они и без меня хорошо справятся, я здесь просто, ну… как нитка, которой сшивают две части ткани. И если дальше смотреть на происходящее под таким углом, то я свою задачу выполнила, а значит, больше им не нужна.

      Диме я отдала ключи и попросила закрыть актовый зал после ухода, а ключи отдать Тимофееву или, что лучше, вахтёру. Бутылку поставила рядом с Катей, а сама тихо вышла, направляясь в университетский парк.