Никто не знал, который час. Впрочем, для многих время уже не имело значения. Часы сошли с ума. Техника давно начала выходить из строя. Сегодня отказал двигатель. Для всех находящихся на корабле это было бы огромным потрясением, но капитан предотвратил распространение ужасных новостей. Вероятно, он единственный еще сохранил рассудок в этих обстоятельствах. Он держался храбрецом, стойко выдерживая взгляд пустоты на себе каждый день. Многие бы не справились с этим — впрочем, и не справлялись. Неужто он особенный? Скорее, на нем была куда более тяжелая ноша, чем бремя скорой смерти: все эти люди зависели от него и верили только в своего капитана. Он не мог их подвести. Ему было тяжело, даже слишком, но он грезил скорым упокоем. На том свете и отдохнет. Если «тот свет» вообще будет. Как может быть еще какой то «свет», если ничего уже не осталось?
Звезд не видно. Последняя затухла в непроглядной тьме совсем недавно. Тьма — всюду тьма. Лишь их корабль, как лучик надежды, еще горит рядом с огромным Оком. Совершенно крошечный лучик. Совершенно малюсенькая надежда. Экипаж корабля пережил уже достаточно кругов ада. За убийство тут не судили. Всему находилось оправдание. Все достаточно намучились за время их блужданий по пространству.
Паники уже не было. Все как то смирились. Тревога — вот что теперь не отпускало корабль ни на миг. Вечная тревога, взволнованность перед неизвестным. Под взглядом Ока любые мирские проблемы уходили на второй план, затмевая собой все ссоры и грехи. Под этим грузом все страдали в тишине, погруженные в свои раздумья.
Конечно, нашлись более буйные. Но таких было немного. Тех, кого окончательно не сломили апатия, депрессия или даже шизофрения, работали на благо корабля до тех пор, пока еще могли это делать. Сейчас всех работников отправили чинить неисправные механизмы. К счастью, мало кто вообще понимал, что же именно отказало — двигатель гудел, как надо, поле было статично и вообще ошибка была куда более глубокая, и не было на нее бортового компьютера, что помог бы проанализировать систему. Чем ближе становилось Око, тем серьезнее становились поломки, все изощренней, будто сам великий левиафан пытался убыстрить их конец. Ради помощи или наоборот, во вред — неясно. Бог не разговаривает с людьми. Даже сейчас. Но сколь же велико рвение к жизни, когда все неизбежно — как это объяснить? Люди всегда все чинили. Или пытались. Как сейчас. Попытки были напрасными. Казалось, что все было в полном порядке. «Впрочем, — думал капитан, — оно и к лучшему. Скоро все закончится. Вот бы выпить лимонаду.»
Пир во время чумы — так это называется? Капитан ежедневно устраивал трапезы, достойные древних королей их бывшего дома, Земли. Планета канула в бездну одной из первых, вместе со всей молочной галактикой. Наблюдать тогда это никому из присутствующих не довелось, сменилось с тех пор уже много поколений. Это событие уже крепко забылось. Ковырять больные раны в таких напрягающих условиях было нестерпимо.
Скоро в капитанской каюте собралось несколько человек. Как всегда пришли осведомиться, на сколько приблизились к дыре за сутки. Пришли они вовремя, опоздали или, наоборот, пришли заранее, их не волновало. Последние измерения, которые капитан произвел до поломки чертового устройства, показали, что они приближаются, нет, летят навстречу Оку со страшной, по сравнению с недельными данными, скоростью. Именно исходя из этих данных, он понял, что двигатель приказал долго жить. Вздыхая, капитан соврал о показателях, самостоятельно настроив их на более приемлемое значение. Он сделал это, конечно, во благо людям. Где-то в душе он боялся видеть правду и сам и ужасно жалел, что был в курсе обо всем. Он проводил их взглядом, чувствуя, как за ним следит кто-то незримый. Кажется, в последнее время, как он начал все скрывать, наблюдение за ним усилилось. Паранойя? Чувство вины дает о себе знать. В таком режиме прошло несколько дней, а быть может, и месяцев или часов. Капитан мучился бессонницей, безотрывно глядя в Око. Может, он и спал. Он перестал что-либо понимать, хотя верил в обратное. Пришел в себя, когда затрещал металл корпуса. Удивительно, как не треснули иллюминаторы. Тут то тревога и переросла в страх: то, что было так далеко и недоступно, теперь стучится в буквальном смысле, ласково прося разрешения поглотить корабль. Уже? Нет. Это длилось слишком долго, но позволяло еще людям чувствовать, что они еще существуют, раз слышат этот треск. Несколько пластов оторвало и унесло в бездну вперед корабля. С особым грохотом обламывались антенны защитного поля.
Капитаном было принято решение покинуть корабль и занять более тесные, но зато надежно укрепленные капсулы. Через полдня, отмеренные допотопными песочными часами, люди перебрались с корабля в свои новые дома. Две капсулы занимали где то одну шестнадцатую всего корабля. Когда то он был больше, еще до потери деталей в нем было множество дополнительных отсеков, а сам корабль был, скорее, межгалактической станцией. Здесь было оживленно еще половину столетия назад. Со временем, для сохранения энергии и топлива, его облегчили, «скинув» ненужные части. Сейчас же, бросив и сам корабль со сломанным двигателем, который многие-многие годы защищал их от Ока верой и правдой, люди смотрели, как тот уносится во тьму. Кто-то даже смог увидеть, как он утонул в черной воде. Свет, исходящий из его нутра, навсегда затух.
В такие часы, оставаясь с богом буквально наедине, люди обретают веру в него. Может, именно за то, что они возгордились и покинули созданный им рай, который они сумели превратить в замусоренный и отравленный ад, он был так зол на них? Был ли он зол? Был ли он вообще? Капитан, глядя в Око и не различая его границ, уверенно бы ответил: бог перед нами. Единственное, что сейчас не давало ему впасть в безумие или, наоборот, уснуть от полной апатии, было именно Око. Оно будто разговаривало с ним. С ним единственным. Капитан был спокоен. И лишь самую малость разочарован.
Зачем же бог настолько с ними жесток? Неужели по-другому нельзя? Умирать не хотелось. Еще верилось, что мир вновь выйдет из Ока, что корабль сейчас вернется целым из бездны, что они вернутся в свой дом. Но есть ли у них дом? Как и вопрос о боге, он оставался, скорее, риторическим, но капитан бы дал на него отрицательный ответ. Дом потерян в пустоте Ока.
С этим ничего нельзя было поделать. Их ждала смерть — или, лучше сказать, вечность без ничего. Хотя совершенно ничего бы не осталось. Левиафан ведь есть? Огромный, всеобъятный, бесконечный. Ведь именно в его честь назвали это сверхмассивную черную дыру. Вероятно, кто-то знал исход наперед, давая ей название. Это и было око всевидящего существа. Оно глотало все и никак не могло насытиться. Или, быть может, оно вовсе не было голодным? Да, левиафан был по горло сыт грехами этого мира, что сейчас казались настолько ничтожными, насколько ничтожны две одинокие светящиеся капсулы в полной темноте. Он пожирал все миры до этого, чтобы создать новые. Новые, чистые, прекрасные миры.
Но в чем смысл? Этот мир был таким же. Невинным, девственным, новым. И что же сейчас? От него осталась пыль, а точнее, две пылинки. Одна из которых почти касалась ока, будто боясь зайти в ледяную воду, неуверенно поместившись рядом над поверхностной пленкой, словно мокрица. Еще мгновение — и ножка «мокрицы» проваливается в толщу. Выбраться не получается. И как же было тихо в тот момент...
Испугались ли люди, что были там? Что они чувствовали? О чем они думали? По щеке капитана покатилась скупая слеза. Нет, не от горя. Он слишком долго не моргал, глядя в Око. Наконец, закрыв их, он понял, что напрасно пытался спрятаться он взгляда левиафана. Во тьме, за закрытыми веками он различал только Око, которое уже оказалось не за оболочкой капсулы, а в нем самом. Неуловимый голос бога был все громче. Новый мир должен был стать для всем раем. Это — то самое светлое будущее. И главной его жемчужиной вновь станет жизнь. А знал ли Левиафан, что его попытки сделать из своей «жемчужины» сокровище напрасны? Капитан пытался узнать ответ у него, но каким громким был его голос, таким и тихим он оказался. Конечно, левиафан знал все. Но, быть может, он так же, как и люди, умел мечтать?
Но почему мечты бога стоят жизней невинных? Капитан сейчас очень хотел жить. Он просил у бога разрешения на свое освобождение от этих мук ожидания — в его душе наконец расцвело желанное принятие. Вздохнув, он решил не открывать глаза. Его трясли в стороны члены бывшего экипажа, но он не поддался искушению вновь посмотреть в Око через их глаза. Его оставили в покое. Настала тишина. И не осталось тревоги. Было не тепло и не холодно. А после пришла боль…
***
Боль. Кто бы мог подумать, что умирать так больно. Лёгкие разрывало на куски. Он пробовал кашлять. Выходило с трудом. Дыхание застыло, словно грудную клетку зажало в тисках. На уровне инстинктов он начал пытаться вдохнуть вновь. Все его нутро сжалось в изюмину, а после вновь успокоилось. Приблизившись к Оку настолько, что он и сам стал частью его, капитан смог вдохнуть полной грудью. И вновь попросил о покое. Вечном покое души, о котором писалось в книгах когда-то.
Тишина вокруг. Отчего же так тихо? Тик-так, тик-так…
«Тик-так»?
Капитан, закашлявшись, открыл глаза, в поисках источника тикания. Часы на стене. Ну, что же еще. Он упал головой на подушку, избавившись от кашля и облегченно вздохнув. Подушка? Кашель вновь сдавил горло. Откуда-то возник силуэт. Все трясясь от судорог в груди, он не мог разглядеть, кто же это. Наконец, когда ему надели маску, что, оказывается, сползла с его лица и была на шее, он смог вздохнуть и отдышаться.
— Сколько осталось? — первое, что произнес капитан.
— Что? — парень наклонился над ним. — Извините, я не расслышал?
— Сколько до Ока?
— Я все равно не понимаю. У вас шок наверное. Вы знаете, где вы?
— На корабле
. — Хм… Ну, почти. Мы на МКС.
— МКС?
— Международная космическая станция, да, — членораздельно сказал он.
— А где корабль? Он состыкован с МКС? — капитан хотел еще было спросить, откуда позыв дать название в честь первой международной станции.
— Вас нашли… В открытом космосе. Причем в неисправном скафандре. Еще немного и… У вас почти кончился кислород, ваши легкие сейчас, должно быть, в ужасном состоянии.
— А корабль?
— Мы думали, вы нам скажете, откуда вы. Мы не знаем ни про какой корабль.
— А Око? Сколько лететь? — он привстал на локте, придерживая маску рукой.
— Какое Око? Хм… — Он задумался, но вскоре решил ему, скорее всего, подыграть или подстроить обстоятельства под его описания. — Скоро состоится возвращение некоторых членов на Землю, вы об этом? Это скоро, и мы собираемся отправить вас вместе с этим. как вы сказали? Оком? Вместе с ними. Там вас осмотрят более квалифицированные медработники, а там и выясним, откуда вы взялись. Наверняка из-за отсутствия должного количества кислорода у вас сейчас возникают провалы в памяти… Что с вами?
Капитан уже не слушал его. Потихоньку, въезжая в суть разговора, он начал паниковать. Он вновь свалился на подушку, простонал что-то неразборчивое. Наконец, приметив иллюминатор, он сорвался с койки и на ватных ногах поспешил к нему, оттолкнув незнакомца и по дороге потеряв маску и катетеры, вколотые до того в запястья. Кашляя, как и прежде, он прильнул к окну, разглядывая огромное Око, но не черное, как обычно, а яркое, горящее синим, белым и зеленым. Это была не черная дыра. Это была планета. Этот человек назвал ее Землей.
— Зе… Земля? — кашляя, капитан свалился на пол, съехав по круглой стене. — А оста-а-альные?!
— Вот, вот маска. — Незнакомец заботливо прикатил к нему стойку с газом и протянул маску на трубках.
— А они? Что с ними? Мой экипаж? А вторая капсула? Они здесь? — вопросы сыпались из него, как песок.
— Что вы, вы были один.
— Нет! Должен быть еще кто-нибудь!
— Мы бы увидели. Наверное у вас все в голове перепуталось. Давайте ляжем.
Он помог капитану встать, пройти до койки и уложил его, укрыв одеялом, если таковым можно было это назвать. Капитан был обескуражен, он ничего не понимал, глаза его бегали туда-сюда. Как же он выжил? Почему? Куда делось Око? Почему Земля — да, это же та самая Земля! — еще существует? Значит ли это…
Но почему он сейчас жив? Он, пожалуй, один принял Око и смирился со своей участью. Ведь все они — весь его экипаж и прочие люди — хотели жить, просили о еще одном шансе, что, кажется, капитан слышал перед тем, как все затихло. Почему он жив? Это нечестно, несправедливо. Разве богу положено так обходиться с людьми? В чем он так провинился? Он тонул в чувстве вины, глядя в потолок, желая провалиться от стыда и мук совести под землю, если это возможно. За что же это все ему. Еще мгновение, и он бы утонул с ненависти к богу, самому себе и своей судьбе, но его вдруг отрезвил вопрос:
— А откуда вы родом? Вы помните?
— Я… Я помню.
— Так откуда?
— Из будущего. Там, на окраине вселенной, все погибнет и вновь пойдет по кругу... Мы ничего не можем сделать?
— Тут ничего не попишешь, — хитро улыбаясь и не мигая, кивнул он в ответ. — Начало жизни полагает ее конец.