Примечание
Идеально заточенный карандаш ловкими движениями скользит по бумаге, оставляя после себя чёткие линии. Чимин рисует это лицо уже далеко не первый раз, поэтому даже не задумывается, он с закрытыми глазами может изобразить точно такие же, как в жизни, круглые глаза, ровный нос, манящие губы…
Он скучает, определённо. Чонгук смотрит на него лишь из собственноручных творений уже несколько дней, а это, между прочим, очень долго для влюблённой пары!
Они влюблены? Жить друг без друга не могут, на самом деле. Поэтому признаются искренне, что скучают, ещё даже не попрощавшись.
Смех Чонгука — это единственное, что Чимин хочет слышать. С тех пор, как они начали встречаться, он даже музыку перестал слушать, хотя раньше не представлял и дня без неё. Кажется, музыкой стал для Чимина смех его парня. Такой искренний, заразительный и сладкий. Особенно, когда по итогу их губы находят друг друга, всё ещё улыбаясь в поцелуй. Наверное, одна из причин того, почему Пак сейчас сидит в полнейшей тишине — смех Чонгука. Он так давно его не слышал, что мозг уже сам воспроизводит невольно. Получается довольно неплохо, но всё же —
это не то.
Совсем не то. Карандаш уже выводит контур губ, конечно же, растянутых в улыбке, а после чертит ряд ровных зубов. Чимин, сам того не замечая, улыбается во все тридцать два, как и портрет перед ним. Хоть так.
Уютную тишину нарушает телефонный звонок, Чимин хмурится, потому что не любит, когда его отвлекают от дел, но потом на экране он видит долгожданное «Сорвиголова». Наконец-то. Да, он так подписал собственного парня, совсем не мило и не ласково. А всё потому, что его ненаглядный действительно такой, и другим словом его описать сложно.
Чонгук часто водит Чимина в места, куда, мягко говоря, он бы ни за что на свете сам не сунулся. Например, на гонки. Разные. Машины, байки… Не важно. Одного взгляда на то, что происходит на тех трассах, достаточно для того, чтобы мысленно умереть десять раз, потому что, чёрт подери, страшно. Особенно, когда его за руку Чон тащит в серенький астон мартин его друга Сокджина. Это значит лишь одно — придётся сидеть с закрытыми глазами, пока они не доедут до финиша. С открытыми — не вариант. Даже такое нежное:
— Чи, всё же хорошо, — не успокоит.
Или же Чонгук может вдруг после работы забежать в университет к Чимину, прямо на пару ворваться, чтобы воодушевлённо сообщить:
— Сегодня мы едем заниматься банджи-джампингом!
— Банджи… Ч-что? — и ответ не нужен, потому что, если у Чона так искрятся глаза — это что-то очень стрёмное. Возможно, даже похуже гонок.
А ещё Чонгук профессионально занимается конным спортом. Конечно же, Чимин его поддерживает, посещает с ним разные мероприятия, но, когда старший пытается обманом усадить его на лошадь, рьяно сопротивляется. Невозможно объяснить этот страх, но он явный. То ли Чимин за животное переживает, то ли за своё здоровье, но он сразу сказал, что-то типа: «Меня даже скалолазание так не пугает». И ладно. На следующий день они едут на скалодром…
И кто Пака тянул за язык?
Хорошо, что хоть не настоящие горы, с ума бы сошёл. И нет, не подумайте, Чимин не трус, он не боится всего на свете, он даже храбрым бывает. Иногда. Но у Чонгука сейчас на экране светится такое слащавое «Моя размазня», а в динамике слышится долгожданное:
— Я так соскучился! — и, о боже, Чонгук тоже. Даже слишком. Пак ложится на кровать, бросая своё рисование, потому что появилось занятие поважнее, и прикрывает в блаженстве глаза, потому что наконец-то слышит:
— Как ты там, Чи? — и этот голос звучит так по-взрослому, когда его хозяин не перед глазами. Просто личико его уж слишком милое, отчего он кажется совсем мальчишкой, особенно улыбаясь, хотя и сейчас Гуку всего лишь двадцать три.
— Без тебя — не очень, честно говоря, — вздыхает в ответ мятноволосый.
Да, именно так. Когда Чимин покрасил шевелюру в этот цвет, Чонгук одобрил сразу же, а мама прикрыла в изумлении рот, слова нашла только на второй день: «А что люди скажут?». Неужели так важно общественное мнение? Почему Чимину нельзя покрасить волосы в мятный цвет, да хоть в небесно-голубой, просто потому, что ему так хочется? Почему его желания не имеют ценности перед мнением окружающих? Но не это важно, а тот факт, что мама не поддерживает его. Волосы — ерунда, мелочь, но и в более масштабных делах у неё одно на языке: «Так никто не делает». Но разве все должны действовать одинаково? Разве это правильно? Чимин вдоль и поперёк не как все — хотя бы потому, что его волосы мятного цвета, в правом ухе серёжка, на ключице татуировка, а встречается он, на минуточку, с самым настоящим парнем. Стыд и срам.
— Потерпи немного, малыш, — шепчет Чонгук.
— Как твои соревнования? — решает отвлечься младший. И Чон ему рассказывает обо всём, без утайки. Между ними — полное доверие, поэтому он с лёгкостью узнаёт о том, что какая-то девица положила на самого лучшего в мире парня глаз.
— Если бы ты был тут, то с лёгкостью объяснил ей под чьей я протекцией, — хихикает Чонгук. Он смеётся и всё в мире прекращает своё существование, потому что, как уже ранее упоминалось, это музыка, услада для ушей, истинное наслаждение.
— Я так скучаю по тебе, так скучаю… — хнычет Чимин, ему мало этого разговора по телефону, что длится уже почти час. Он хочет видеть, трогать, чувствовать. Хотя всё равно не сможет насытиться этим парнем. Нет, мужчиной.
— Мы не виделись пару дней, — хохочет старший, — но я тоже очень скучаю, — произносит на выдохе.
За окном у Чимина — дождь, сильный такой, что капли громко бьются об окна, а потом спускаются вниз. Если бы рядом был Чон, то они бы, как маленькие дети, выбрали себе по капельке и следили за тем, чья доберётся до финиша первой, а потом победителя обязательно — поцеловать. И не только… Такие гонки Паку по душе.
— Скоро мы встретимся и я буду тебя очень-очень долго целовать, малыш, — мурлычет Чонгук, а Чимина от этого предложения незамысловатого кроет не по-детски, потому что…
Да потому!
Он мучительно вздыхает и рукой тянется к уже ощутимому возбуждению, от одного голоса такого родного хочется собакой выть, желая близости.
— А ещё что?.. — получается хрипло, проворные пальцы ныряют под кромку белья, обхватывая аккуратный член.
— А ещё я бы прошёлся ладонями по твоему телу, не оставил бы нетронутого места, — и Чимин включает громкую связь, проводит второй рукой там, где его любит касаться Чон, а правой, что на члене, делает на пробу несколько плавных движений. — Ты такой горячий у меня, что я теряю всякий контроль, — в динамике слышно, как тяжело глотает слюну Чонгук, и теперь Пак теряет всякий контроль, особенно после:
— Трогай себя так, будто я рядом, наблюдаю, — приказным тоном говорит старший. — И озвучивай свои действия, малыш.
Чимин послушный, очень. Он проводит рукой по впалому животу, интенсивнее себе надрачивая вместе с этим, а потом касается чувствительных сосков совсем невесомо, постанывая в процессе. Его голос срывается, когда он говорит, а тихие стоны перерастают во всхлипы, когда Чонгук произносит:
— Громче, ты же умеешь, — да, чёрт, он умеет. Член болезненно ноет, желая разрядки, а тяжёлое дыхание сбивается ещё сильнее, когда Пак большим пальцем слегка надавливает на сочащуюся смазкой головку.
Он представляет, что, если бы сейчас был рядом его такой желанный, такой родной… Он бы навис сверху, вдавливая в матрас, мокро целовал, раздвинул стройные ноги и начал растягивать своими невозможными пальцами, что создали сами боги. Он бы шептал на ухо, прикусывая иногда мочку, что-то вроде: «Ты такой узкий, Чи», «Ты просто нереальный»…
— Самый лучший во всём грёбаном мире, — повторяет снова и снова Чонгук, упиваясь стонами своего мальчика. — Самый-самый…
Если бы сейчас он был рядом, то вошёл бы в заветное тело незамедлительно, тихо выругиваясь, потому что без мата вытерпеть подобное блаженство невозможно. Он двигался бы сначала медленно, давая время привыкнуть к друг другу, а после быстрее, размашисто, рвано… Чимин бы уже кричал от удовольствия, не пытаясь сдерживать слёзы в уголках своих миндальных глаз, насаживался бы сам, прося ещё
и ещё.
— Ч-чонгук… — еле слышно хнычет, рукой лаская член грубее, сжимая его так страстно, будто и правда его возлюбленный рядом, смотрит.
Под хваткой отчётливо ощущаются вздутые венки, а левая рука очерчивает такие же на взмокшей шее, собирая бусинки пота. Без остановки:
— Чонгук, Чонгук, Чон…
Ничего сейчас не имеет значения, кроме этих утех, кроме образа Чонгука перед зажмуренными от удовольствия глазами. Если бы он был рядом, то:
— Кончи для меня, малыш, — и кто такой Чимин, чтобы его ослушаться?
Он изливается себе в ладошку, содрогаясь всем телом, до мнимого хруста прикушенных пальцев во рту, что яростно посасывал секунду назад. Он мычит так сладко, что Чонгуку там, на другом конце провода, дурно. Рядом бы оказаться побыстрее, целовать его взмокшую кожу, чувствовать солоноватый привкус на губах, горечь возбуждённого члена, который для Чона самая вкусная сладость.
— Ты моя умница, — и Чимин сквозь пелену оргазма чувствует всем нутром улыбку в этом голосе, нежность в этой фразе. Он ещё сказать ничего не может, дышит тяжело, веки подрагивают заметно, а руки не могут найти своего пристанища. Им нужен Чонгук. Очень нужен.
— Так люблю тебя, — наконец-то подаёт голос Пак, собирая себя по частям после всего. Рядом с Чонгуком иначе не получается, даже по телефону.
— Я сильнее, — радостно говорит и Чимин невольно тоже растворяется в улыбке. В своей и той, что подкидывает ему всё ещё затуманенный разум.
За окном у Чимина — дождь, сильный такой, что капли громко бьются об окна, а потом спускаются вниз. Если бы рядом был Чон, то они бы, как маленькие дети, выбрали себе по капельке и следили за тем, чья доберётся до финиша первой, а потом победителя обязательно — поцеловать. И не только… Такие гонки Паку по душе.
— Я слышу дождь, — задумчиво говорит Чимин, прислушиваясь к звукам в телефоне.
— Да, потому что я стою под твоим окном, — смеётся.
Пак подрывается с постели и немного шатается сначала, потому что в глазах темнеет, а потом забирается на подоконник со скоростью света, удивлённо вниз глядя. И правда, мокрый, наверное, до трусов, но такой счастливый — Чон Чонгук, собственной персоной.
Наконец-то.