Примечание
Некогда было проще, лучше. Трава казалась зеленее, небо безоблачнее, воздух чище и глобальное потепление не грело голову. Некогда дети резвились на улицах и улыбались мультфильмам, которые крутились два раза в день по телевизору с микроскопическим экраном. Все когда-то было другим.
Конечно же, мало кто вспомнит времена, когда эти же дети переставали ими быть, вырываясь добровольцами туда, откуда прежним никто не возвращался, если мог вернуться вообще. Никто не скажет, что лучше жилось под обстрелами и в страхе перед мародерами, без хлеба и воды. Все будут молчать, как привыкли, как хотели бы кричать, но побоялись сказать хоть слово против или за.
Некогда в эфемерном и фантастическом «до» жил Мин Юнги, который был счастлив, который не был пуст. Некогда жил Мин Юнги и рядом был прекрасный Ким Тэхен. Но рядом его больше нет, есть только пустота и крик в нее, отскакивающий от стен собственной черепной коробки; есть кожа, горящая в местах его касаний и пузырящаяся в ожогах памяти, которые не залечиваются мазями; есть только его голос в голове, который сверлит дыру, как пуля пролетевшая навылет.
У Мин Юнги осталась память разбитого на осколки сердца, которое перерезает все сосуды и внутренние органы, превращает их в месиво, но не дает спокойно умереть. У него остались письма, которые вытягивют Юнги из гнезда кукушки* и параллельно хоронят его там.
***
«Юнги, прости меня. Я понимаю, что это уже ничего не изменит и сейчас это письмо — единственное, на чем ты можешь срывать злость, но я люблю тебя».
Это «прости» было в каждом письме, разрушало на каждой странице и размывало акварелью и без того не способный сконцентрироваться взгляд.
Почему придумали так много успокоительных, транквилизаторов и прочей ненужной лабуды, но не смогли вывести одну-единственную таблетку от воспоминаний, от необъяснимой боли в груди. Юнги бы за такую таблетку душу отдал, но все еще пытается жить с ней. Только попытки жизнью называть запрещено, это порочит ее.
Юнги мечтает сгнить в этом гнезде кукушки, потому что, черт возьми, он все еще любит. Ким Тэхен, ты слышишь, Юнги тебя все еще любит и будет любить до конца своего существования. Жил он только с тобой.
***
«Котеночек, я буду писать тебе, пока могу, пока не истощусь или не умру. Ты — это все что у меня есть, все от чего я сам отрекся и не уверен, что ты захочешь меня дождаться и сможешь ли. Я только сейчас понял, что могу не вернуться, что могу быть погребенным под тысячами слоев земли и меня никто не найдет. И в самые тяжелые моменты я достаю твою фотографию из кармана своей куртки и думаю о том, какой же я идиот. Хотя ты это и без моих утверждений знал, ведь так? Я плачу за свои ошибки, так и единственное, на что я могу надеяться — плата будет не слишком высокой.
Ты помнишь, как мы познакомились? Я сбил тебя на своем велосипеде, когда ты шел с гранатовым соком. Та белая футболка ведь так и не отстиралась, а ты ее до последнего держал у себя в шкафу. Не знаю, держишь ли сейчас, но я был действительно горд, что смог привлечь внимание «самого холодного человека в городе», как мне тогда сказал Чонгук.
Кстати, я с Чоном в одной части и попросил его написать тебе, если я больше не вернусь. Я люблю тебя и прости.
К.Т.»
А Юнги продолжает хранить эту футболку. В этом гнезде у него есть свой уголок Ким Тэхена, где хранятся особо памятные вещи вместе с юнгиевой душой. Как только можно было подумать, что Мин забудет-разлюбит-будет жить дальше? Прошло четыре года, но ничего не забыто, только земля из-под ног уходит при упоминании запретного имени и сердце по-старому болит. Эту боль невозможно излечить и проигнорировать, хочется это сердце собственноручно из своей груди вырвать и больше никогда не возвращать обратно. Хочется сдаться, но Юнги держится.
***
«В моем сердце нет ощущения выполненного долга, есть только страх за свою жизнь, за множество других жизней. Я трус, Юнги. Я даже не уверен, что смогу в случае чего спасти Чонгука, а ведь он совсем еще ребенок! Глупый ребенок, если пошел за мной, а я глупый невзрослый раз сюда его заманил даже, не хотев этого.
Глупо было винить тебя за то, что пустил; глупо винить молчаливое общество идиотов, которое довело до этого, ведь я не меньший идиот, раз пришел сюда сам. Винить кого-то в своих собственных ошибках было глупо. Ты ведь меня не пускал, кричал, бил посуду, за что я называл тебя истеричкой. Мне стыдно, потому что истеричкой и обиженным ребенком был я. Прости меня, Юнги.
Я здесь часто тебя вспоминаю, часто плачу, хоть и знаю, что мужчинам не положено. Но ведь выше я уже оправдался, что не мужчина. Я идиот, самый большой идиот на свете.
Почему-то здесь я стал отчетливее вспоминать, что ты пьешь этот невыносимый американо без сахара, ненавидишь кошек и безумно любишь меня. По крайней мере, любил. И я пишу в прошедшем времени потому, что знаю, что твоей любви недостоин, и хочу, чтобы ты меня разлюбил, хоть я и не знаю, сделаешь ли ты это.
Я вспоминаю, как тащил тебя в караоке и ты кричал, что ненавидишь шумные места, но ради меня потерпел и даже спел со мной пару песен. Помню, как ты не говорил мне в первый месяц наших отношений, что ненавидишь шоколад, а я тебе дарил его каждое свидание. Ты не хотел меня обидеть, а я хотел тебя любить. И сейчас хочу.
Я здесь живу своей любовью к тебе, Юнги.
Твой К.Т.»
Юнги ненавидит шоколад, но ест его последние четыре года каждый день и не может забыть. Ким Тэхен, почему ты был таким эгоистом и не думал о последствиях. Ты хотел, чтобы Юнги тебя разлюбил, но он по глупости продолжает тебя любить.
Во всей этой истории, где один сглупил, виноватым себя чувствует живой. С мертвого нечего спросить, его можно только любить. Можно ли считать, что Юнги живет своей любовью к давно ушедшему человеку? Он не просто ею живет, она не дает ему продолжать свободно дышать.
Один похоронил себя на фронте, второй закопал себя в чувствах, которые никогда не найдут того, кому они предназначены.
***
«Здесь нет картин и нет того самого пианино, которое борется со мной за твое внимание и любовь. А можно ли было вообще сравнивать твои улыбки, адресованные мне, и мечтательные взгляды на черно-белые клавиши и собственноручно исписанные листы нот? Моими мечтами был ты, а после я сам разрушил свои воздушные замки о кирпичи неисчерпаемых амбиций.
Война — двигатель технического процесса и стоппер психо-эмоционального развития. Ты когда-нибудь чувствовал, что у тебя ничего нет внутри, там только большой булыжник, который тянет тебя на дно некогда нормального социального положения?
Мне бывает стыдно за свою черствость к тому, что происходит вокруг. Стыдно за уже привычный вид смерти, оторванных конечностей и постепенную потерю чувства ответственности за Чонгука.
Иногда я забываю, что мне есть для кого жить, для кого и за кого бороться. Я боюсь того, что мне не страшно умереть, что меня не колет тысячами иголок чувство жалости к маленьким детям, которых убивают. Я ни одного малыша не убил лично, но я прекрасно понимаю, что мое присутствие здесь в целом убивает. Если не физически, то морально. Я убийца, Юнги, и больше не плачу.
Прости меня за то, что я такой. Все еще люблю тебя, хоть еще больше хочу, чтобы ты меня разлюбил.
Твой К.Т.»
Даже после таких откровений, даже если бы он убивал, Юнги продолжает любить и истязать себя изнутри. Эти чувства несут в себе ту боль, которая заставляет чувствовать, внушает сюрреализм душевной пустоты.
Смерть мозга наступает при нехватке кислорода в течении двадцати минут. Сколько времени может находиться Юнги без кислорода? Эксперимент проходит удачно, Мин Юнги не может умереть уже четыре года.
***
«Я перестал бояться тишины. Все обычно боятся шума, за ним творится беззаконие и взрываются ракеты, под шум мчатся танки и стреляет автоматная очередь. В тишине не спрячешь технику или оружие, но в ней можно спрятать человека, его мысли.
Я раньше боялся шума, как истинный дурак. А в тишине убивал сам себя. Так война отражается на нас: мы начинаем бояться потаенных темных участков нашей души и начинаем мечтать умереть здесь.
Я продолжаю жить своей любовью к тебе, продолжаю носить твою фотографию в кармане возле сердца. Просто я не хочу возвращаться. Юнги, я уже не тот. Такого полюбить невозможно. У меня остался шрам от того, что меня проткнули открывашкой для консервов, когда я пришел отобрать для провизии еду у какой-то семьи. Я расстрелял их всех.
Я говорю это скорее как констатацию факта, мне не жаль. Шрам украшает мое тело, ему подобные покрылись коркой вокруг моего сердца, моей души. Я болен, Юнги. Война заражает опаснейшим вирусом без названия, но постепенно я перестал чувствовать светлые чувства и начал тонуть в черной слизи своих потаенных грехов. Я хочу утонуть один, и не омрачать тебя столь грязным собою.
Я тебя так сильно люблю, но любовь эта, увы, меня больше не спасает.
Твой К.Т.»
Ким Тэхен, а ты знал, что любовь — не панацея? Это средство наподобие змеиного яда, который может лечить, а может убивать. Тебя было не спасти, но этот яд продолжает течь по венам Юнги, он палит сосуды изнутри и сжигает все стенки, насыщает орагны токсинами и давно не дает крови перенести кислород. Ким Тэхен, а ты знал, что был у Юнги единственным глотком кислорода?
Ты оставшимися кусками любви, даже неживой, истязаешь его и не даешь израненным легким сделать хоть один глубокий вдох. Словно рыба, выброшенная на берег, Юнги борется, бьется о твердую землю, истощая себя, но прекрасно знает, что не сможет выжить. Он умирает, стараясь дышать кислородом. Только рыба не может дышать вне воды, а Юнги не может дышать вне Ким Тэхена.
***
За территорией гнезда слышны шумы, но Юнги от них уже не вскакивает. Он прекрасно знает, что бояться стоит тишины, которая бьет по перепонкам волнами раскаленной лавы. Юнги привык в этой лаве купаться, если не тонуть. Все равно его некому вытаскивать из жерла вулкана.
Чонгук приходит каждый день, он пытается вернуть Юнги, но сталкивается только с пустым сосудом, большим напоминанием, что когда-то существовал некий Мин Юнги.
Когда-то Юнги много улыбался, ждал Рождества, чтобы нарядить с Тэхеном елку и целоваться бессчетное количество раз за просмотром какой-то глупой комедии. Когда-то Мин Юнги был счастливым с не менее счастливым Тэхеном, когда они оба лежали в парке и смотрели беззаботно на облака и обнимались до хруста в костях; когда Тэхен палил яичницу, а Юнги ее переделывал, мило ворча, пока младший обнимал его со спины. Когда-то Мин Юнги был счастливым, небо было голубым и даже воздух имел свое имя. Это когда-то было до того, как по почте пришло нещадное:
«Мне жаль.
Чон Чонгук».
В бесцветном и бесполезном нынешнем Юнги сидит в гнезде кукушки, ест ненавистный шоколад, поклоняется богу с лицом Ким Тэхена на своем личном алтаре и мечтает однажды не проснуться, чтоб не быть слабаком и не умирать от собственных рук.
Ким Тэхен, несмотря на это, он по-прежнему благодарен тебе за то, что когда-то жил, хоть и умер четыре года назад. В гнезде кукушки воскресать не хочется.
Прости.
И, эй, Ким Тэхен,
он любит тебя.
Твой М.Ю.