Я на негнущихся ногах прохожу в гостиную. Неприятно поражает ее опустелость: нет шляпы Гантлоса на спинке кресла, книг Огрона на столе, да многих привычных мелочей нет на своих местах. Немного спасают положение гитара, стоящая на подставке в углу, и дырявый до безобразия дартс на стене. 

Как ни странно, на журнальном столике действительно исходит паром огромная чайная чашка, и терпко-сладкий аромат приятно щекочет ноздри.

Я присаживаюсь на край потертого клетчатого дивана – о, сколько пятен могло на нем остаться, если бы я не владела в совершенстве бытовыми чарами! - и Думан входит следом. От его присутствия в комнате становится тесно, но деваться уже некуда, так что я сцепляю руки в замок, вздыхаю и готовлюсь слушать.

- Ну?

Голос тяжелый, как каменная глыба. У меня закрадываются подозрения, что Думан все четырнадцать лет репетировал этот тон, чтобы встретить меня им и раздавить в порошок.

Четырнадцать лет. Четырнадцать лет… Я и представить не могу себе этот срок, а он даже не изменился, все такой же хищный и молодой. Я сейчас была бы зрелой женщиной, даже старше Гриффин, когда она взяла меня под свое крыло. Я ходила бы в строгих платьях, практиковала магическое искусство, пережила и забыла бы весь тот ад, из которого меня выдернули прямиком в царство холода, а Думан так и остался бы вечным юнцом, и конечно, он бы смеялся над тем, как я медленно старею, а я бы смеялась над тем, какой он молокосос…

Я думаю об этом, и меня уносит в бездну своих фантазий, так что анимагу приходится перефразировать свой вопрос:

- Ты ничего не хочешь мне сказать?

- Ты совсем не изменился.

Я выдаю это совсем рассеянно и не подумав, и сразу же прикусываю язык, потому что ну разумеется, он ждал совсем другого ответа, и разумеется, я должна была извиниться. Исправлять ситуацию поздно, потому что Думан уже шипит ядовитой змеей:

- Да что ты говоришь!

Я обреченно опускаю голову и начинаю слушать.

- А ты не подумала, что изменилось все остальное? Все! Ты спустила в унитаз столько времени – ради чего? Тебе настолько хотелось показать нам, что ты крутая и самостоятельная? Ты показала. Выставила идиотами четырех, мать его, матерых магов, потому что решила, что ты умнее их!

- Неправда.

- Тогда зачем ты это сделала? Мы защищали тебя вчетвером! Вчетвером, понимаешь? Даже Огрон, которому ты никуда не уперлась, присматривал за тобой! Мы с Анаганом прочесали весь Магикс, когда не нашли тебя дома! Чтобы на следующий день узнать, что ты приговорена к заключению в Омеге! О твоей поимке писали все газеты! Ради Дракона, Хель! Оно того стоило? Ты пробыла в этой сраной морозилке четырнадцать гребанных лет, теперь ты довольна? Я говорил тебе, я просил тебя сидеть тихо и не высовываться, но нет, ты же у нас самая умная, тебе виднее! Гораздо интереснее было сцепиться с Фарагондой и загреметь туда!

Перед глазами пролетают описанные Думаном события, и я сникаю, сдуваюсь, как воздушный шарик, потому что все было совсем не так и точно так одновременно. Я осознаю, как выглядел со стороны мой побег, и мне хочется застонать от досады, потому что парень просто не понимает, что случилось, он не был в моей шкуре в тот день. И все то время, пока я изображала из себя вмерзшего в ледник мамонта, он действительно винил меня в неблагодарности!

Я решаю внести немного ясности и осторожно вклиниваюсь в обвинительную тираду.

- Я не собиралась с ней драться, просто потеряла контроль над силой.

Что меня, конечно же, не оправдывает, потому как обуздать свою магию – задача каждого умелого волшебника. Но это я могу понять задним числом – все же длительный отдых от реальности позволил эмоциям успокоиться. Или я настолько сорвалась с цепи в тот день, что перестала что-либо чувствовать? Как бы то ни было, сейчас меня от той боли отделяет плотным пуховым заслоном: я помню, как это было, но уже не чувствую. И слава Дракону. Помнится, ощущение, что мир рушится по кусочкам, было таким явственным, что я практически  в и д е л а, как осыпаются стены и проваливается мостовая. Сомневаюсь, что я в тот момент была достаточно разумным существом, чтобы хотя бы воспринимать и воспроизводить человеческую речь, не то что анализировать ситуацию.

Думан, кажется, мне не верит – это сквозит во всем его виде, и тон, которым он говорит, тоже пропитан сомнением.

- Поэтому ты пошла громить направо и налево, а потом напала на директриссу Алфеи?

Пожимаю плечами. Мне нечего сказать в свое оправдание кроме того, что я была уверена, что задела всего пару домов. Магия тогда рвалась из меня неровными всполохами, пока не вышла почти вся, и я ничего не могла с этим поделать.

- Это вышло случайно.

Спустя секунду вспоминаю сухую старушечью фигурку с облаком седых волос и досада берет верх. 

- Фарагонда вообще непонятно как там оказалась!

Думан одаривает меня взглядом, в котором отчетливо читается жалость к моему слабоумию, а затем шипит так ядовито, что с клыков едва не капает на ковер:

- Она искала тебя, идиотка. Именно поэтому ты должна была сидеть дома! Фарагонда грохнула Валтора, ты не думала, что она могла поступить так же и с тобой?!

Думан говорит что-то еще, но его слова перекрывает противный звон в ушах. Щекам вдруг становится очень горячо, словно я по неосторожности сунула голову в раскаленную духовку. Сердце сжимает чья-то пламенная рука, и оно отчаянно бьется в надежде выжить. 

Громкий, оглушительный стук.

Такая невыносимая тяжесть. 

Как в тот день, когда он умер. 

Хели. 

Какой странный набор звуков. Почему он повторяется сейчас, когда нет ничего, кроме его смерти, тянущей боли в груди и этого оглушительного стука? 

Хели?

- Хели, черт возьми! 

Меня трясут за плечо, и я обнаруживаю себя сжавшейся в комок на краю дивана, до хруста в ребрах зажимающей несуществующую дыру внутри. Она пульсирует свежей болью, выталкивая наружу густые, тягучие капли тоски, и они падают на пушистый ворс ковра, оставляя там невидимые пятна. 

- Хели, что с тобой?! 

Перевожу мутный взгляд в направлении голоса. Все плывет и двоится, но я узнаю Думана, который совсем близко, его лицо всего в десятке сантиметров от моего. 

Он выплевывает ругательство - я это понимаю по тону, слов не разобрать - и почему-то эта картина кажется мне до жути знакомой. Не успеваю обдумать. Мне на спину ложится крепкая ладонь, а потом приходится выпрямиться, потому что Думан непреклонен, он прижимает меня к себе, словно вдавливает в каменную стену, так крепко, что нет никакой возможности отстраниться. Отчасти это и к лучшему, потому что дыра в груди, будучи надежно прижатой, больше так не болит, и я могу наконец глубоко вздохнуть и ощутить кое-что ещё. 

Мерные, убаюкивающие толчки сердца под кожаной курткой. Тепло рук на спине. Голос Думана над ухом, который говорит что-то успокаивающе-бессмысленное, мешая это с извинениями, и я правда чувствую себя лучше. Ровно настолько, чтобы почувствовать прилив нежности к темному магу, который четырнадцать лет ждал меня, чтобы отчитать за безрассудство. Анимагу, который пережил полет на флаере, чтобы меня встретить. Самому лучшему другу, который позаботился о том, чтобы у меня был дом. 

Осторожно глажу его по обтянутым кожей лопаткам. 

- Я в порядке. 

Он замолкает, и в молчании его отчетливо слышится скепсис. 

Мы с ним оба знаем, что последний раз я была в порядке только когда Валтор был жив. 

Наконец анимаг выпускает меня - позвоночник благодарно хрустит, освобождаясь от его стальной хватки - и мы оказываемся лицом к лицу. Думан смотрит пристально и как-то... печально, и я тоже вглядываюсь в его глаза цвета чая и вижу глубоко-глубоко в этих звериных зрачках его истинный возраст - ветхую мудрость толстого фолианта в истертой кожаной обложке. Кажется, копну чуть глубже и увижу Думана ребенком – котенком, хтоническим монстренком, кем бы он ни был в своем мохнатом детстве – но он отводит взгляд, и этот тонкий мостик рушится, а я остаюсь с тем, что имею сейчас. 

- Пей какао,-  коротко кивает на столик парень, а сам наконец уваливается рядом со мной на диванчик, и я тоже позволяю себе расположиться на нем как следует и пристроить на коленях теплую чашку. 

От первого же глотка в груди разливается блаженное тепло, и я с удовольствием жмурюсь домашней кошкой. Думан витает в облаках, пожевывая губу. Какое-то время мы молчим, погруженные в свои мысли, а потом анимаг задает вопрос, до которого, видимо, дошел за время своих размышлений.

- Почему ты потеряла контроль над магией?

Виновато прикусываю губу. Стыдно за свою оплошность, но еще стыднее – признавать, что была так легко облапошена. Давлю из себя:

- Моя планета не была разрушена. Как оказалось. 

Думан смотрит несколько секунд, что-то вспоминая, а потом выдает:

- Кстати, а откуда ты родом? Ты ни разу не говорила.

Забавно, но факт: мы действительно не говорили об этом. Моя жизнь в Магиксе была само собой разумеющимся фактом, я принадлежала этому королевству так же, как дерево принадлежит земле. Кому пришло бы в голову спрашивать дерево, как оно появилось в лесу?

Я чувствую, как краснею до кончиков ушей, и мне уже не просто стыдно, а очень стыдно. За свою глупость, за то, что скрывала и – совсем немного, иррационально – за то, что «понаехала» в крупный магический центр из провинции.

Тишина нависает совсем уж тяжело, так что я внутренне сжимаюсь и максимально ровным голосом ответствую:

- С Земли.

Ситуация до боли похожа на один из тех случаев, когда взрослые балагурные дядьки пристают к школьницам с каверзными вопросами и хохочут над их смущением. Я давно не школьница, но чтобы не покраснеть еще сильнее, прилагаю просто титаническое усилие, а Думан, скотина, сначала молчит так, словно хочет обвинить меня в вероломстве, а потом начинает ржать как заправский жеребец, разве что обращаться в коня ради этого не стал. 

- Ты серьезно? Думала? Что Земля? Погибла? Её даже отсутствие магии не убило, сомневаюсь, что хоть что-то убьет!

Задетая его смехом, защищаюсь:

- Я была уверена, что она заледенела.

Думан все еще хохочет над моим невежеством, словно не он за все время нашего знакомства ни разу не упомянул Землю в настоящем времени, только вспоминал, как славно охотился на земных фей в прошлом. В Магиксе вообще будто не знали об этой планете – она не представляла интереса ни для кого. Вообще.

- Кто тебе сказал такую глупость?

Строю физиономию «а кто еще, по-твоему, мог меня так виртуозно наебать?» и цежу, отыгрываясь за минуту позора:

- А ты угадай.

Думан угадывает - это видно по его вытянувшемуся лицу – и перестает наконец глумиться надо мной.

- Учитывая твой прежний образ жизни, ты могла так никогда и не узнать правды, - говорит он уже без насмешки – зато в глазах горит такой пакостный огонь, что я мгновенно понимаю: аферой Валтора он восхищен до глубины души и изо всех сил надеется в дальнейшем повторить его успех. Ну-ну, наивный комок меха, мы еще посмотрим, кто кого переиграет.

- Ну да, в особняке на отшибе, в окружении древних книг и злобных колдунов, - фыркаю я. – Даже телевизора не было. 

Впрочем, на телевидении Магикса не упоминаются не-магические измерения. Все было гораздо проще – и страшнее. 

В «Палочке мага», где бармен с хитрым взглядом смешивает разноцветные жидкости в один до одури сладкий напиток с поэтичным названием «Слеза единорога», постоянно слышны шепотки. Сюда стекаются все сплетни, не самые свежие, но определенно достойные благодарного слушателя. Я бы и рада таковым не быть, но сплетничающие девушки сидят совсем рядом со мной, ничуть не приглушая голос.

- Помнишь ту страшную катастрофу на Домино год назад? Ходят слухи, что одна из принцесс все же спаслась. Кто-то говорит, она растет сейчас на Земле. Бедняжка, там же совсем нет магии.

Разноцветная жидкость всплескивает в опасной близости от краев стакана, так что я поспешно ставлю его на стол, стараясь унять предательскую дрожь в руках.

- Земля? Она же погибла, - вклиниваюсь в разговор самым равнодушным тоном, на который способна. Безликая блондинка – алые губы на бледном лице, черное платье – одаривает меня мелодичным смехом.

- Земля? Слушай, завязывай с алкоголем. Она живее всех живых, что с ней станет? Даже Валтору она оказалась не нужна.

Интересно, почему снесли именно ту часть квартала, где стоял бар? Конечно, за четырнадцать лет многое могло измениться, но я отлично помню, что дома там были вполне крепкими и жизнеспособными. Если только что-то не подорвало их железобетонное здоровье… 

Или кто-то.

Я бросаю растерянный взгляд на свои ладони. Не могла же моя магия быть настолько разрушительной? 

Или могла?

- Думан, почему снесли «Палочку мага»?

Он косится на меня и хмыкает:

- А ты как думаешь?

Я внутренне холодею. Новость, что я напала на Фарагонду, приносит некоторое удовлетворение – я так хотела причинить ей боль, сравнимую хотя бы с десятой частью моей, что мысль о нашей схватке греет меня мрачной, злой радостью. Но это совершенно не значит, что мне не жаль было разрушить ради этого целый квартал!

Думан наслаждается моими страданиями минут пять, после чего равнодушно поясняет:

- Из-за тебя там все заросло терновником. Местные власти пришли к выводу, что его корни могли разрушить фундаменты домов, так что здания срочно признали аварийными, людей расселили, а улицу - вместе с твоими милыми цветочками – сравняли с землей. Кстати, раз в год там стабильно вырастает сорняк размером с меня, который пытается кого-нибудь убить.

Я хмыкаю. Чего греха таить – мои «цветочки» и меня время от времени пытаются убить, это не новость. Главное, что я никого не убила и не оставила без жилья. Остальное поправимо.

- Надо будет посмотреть, что я могу с ним сделать, - бормочу, успокоившись, и откидываюсь на спинку дивана. 

- Тянет вернуться на место преступления? – поддевает меня Думан, и я согласно хмыкаю. 

Тепло рождается в груди, а потом расползается по всему телу, диван услужливо поскрипывает при каждом движении, и этот звук умиротворяет. Рядом убаюкивающе дышит Думан, и я откидываю голову на спинку дивана и прикрываю глаза. Мне слишком хорошо сейчас, так, что будь я кошкой, уже мурлыкала бы во все свое кошачье горло. Но я не кошка, поэтому просто жмурюсь на свет и улыбаюсь, как слабоумная.

- Иди в кровать.

Я мотаю головой. Еще чего! Мы только встретились и помирились, еще слишком рано расходиться!

Думан вздыхает – наверняка закатил сейчас глаза так, что заглянул внутрь своей черепной коробки – а потом я чувствую на плечах его руку, непреклонно увлекающую меня куда-то вбок.

Моя голова плюхается на что-то теплое и мягкое, но мне уже лень возмущаться. В конце концов, когда занемеют колени – сам пожалеет о своем выборе.

Я устроилась поудобнее и позволила себе провалиться в темноту.