Сентиментальность

— Подумать только! А ведь на деле это всего лишь глупая сентиментальность* юности….

А-Су, крошка, едва ли не вчера вставшая на ноги, не отрываясь от сосредоточенного перекатывания из стороны в сторону расшитого мяча, рассеянно отозвалась:

— Да, тётя?

Вшитые внутрь мяча серебряные колокольчики звонко запели, перебив её слова. А-Су поймала его и толкнула в обратном направлении — колокольчики заиграли только громче. Она улыбнулась. Мячик ей подарил отец, и его звук был приятным, красивым и напоминал ей…. Напоминал ей…

О маме, которой никогда не было рядом.

— Что-что, милая? Ты что-то сказала?

Мячик, встретившись с ножкой столика, за которым беседовали её няня и тётя, остановился и замолчал. А-Су подняла на тётю непонимающий взгляд.

— Разве вы не звали меня?

— Что, А-Су? Тебе, должно быть, показалось.

— Нет же! Вот, когда говорили…. глупая Цинь Симен-

Тётя рассмеялась, няня, моргнув, через мгновение засмеялась тоже. А-Су закусила губу и начала раздумывать над тем, не начать ли ей плакать в ответ.

— Ах, А-Су, — сказала тётя, наконец отсмеявшись, — ты как скажешь… Нет, я не звала тебя: это слово, “сентиментальность”, просто звучит похоже на твоё имя.

А-Су задумчиво (и несколько обиженно) нахмурилась.

— Что же оно значит?

— Так сразу и не скажешь, А-Су. Сразу и не скажешь.

* * *

Цинь Су знает, что о ней говорят за её спиной — зовут излишне наивной, почти что до глупости, обвиняют в неуместной для дочери достойного клана, а уж тем более для жены самого Верховного Заклинателя, мягкости, завидуют высокому, привилегированному положению в обществе. Когда она была младше это жалило до белой злости в глазах, и тем сильнее от того, что если бы не тётя, она бы сама ничего и не заметила. Тётя тогда, обратив её внимание на перешёптывающихся мальчишек и девчонок на ежегодной встрече кланов, только качнула головой и произнесла одними губами: “Сан-ти-мен-ты”.

(Глупая Цинь Симен-).

С возрастом — да даже ближе к свадьбе, которой, должно быть, и не случилось бы, будь она хотя бы совсем немножечко другой — к ней приходит робкая уверенность в своей правоте, и злость утихает, медленно вытесняемая спокойствием и принятием. Она хранит детские игрушки, которые ей дарили родители (передаёт их А-Лину, а тот А-Суну, а потом… она снова — А-Лину), закладывает нарванные со своими шицзе и шимей цветы, чтобы высушить их в закладки, перечитывает письма матери отцу, датированные Выстрелом в Солнце.

От её сентиментальности, осознает она совсем рано, ещё до помолвки, и с годами уверяется в этом только сильнее, тоже бывает польза. Она никогда не забудет взгляд А-Яо, когда тот поверил ей, понял, что его могут любить, что он ничем не хуже остальных, что он может быть важен тоже — что он тоже человек. Не забудет она и слёзы совсем ещё маленького А-Лина, расплакавшегося на её предложение поиграть в её истрепанные шитые-перешитые мячики и несколько раз перетянутые барабаны, (игрушки совсем простые, но потому самые дорогие), потому что никто другой предложить ему этого не мог: все вещи его А-Нянь и цзюцзю сгорели в пламени войны, у его А-Дье, наследника чуть ли не самого богатого Ордена Поднебесной, всегда было всё только самое лучшее и самое новое, что же до его сяошу... у того, напротив — не было ничего.

В один момент она выясняет, что её жизнь состоит из исключительно сентиментальных вещей: старых, но всё ещё ценных и целых гребней, раздаренных старым служанкам матери, которые всегда были добры к их А-Су, любимых благовоний её погибшей матери в храме Гуаньинь в Юньпине, затасканных почти до дыр безлопастных веерах с росписью по тончайшему шёлку; из любви, тоски, печали и семьи

Это спасает её после того, как её мать убивает себя в одном из дворцов Башни Золотого Карпа. Это становится её единственным убежищем после того, как её ребёнка убивают в их личном с А-Яо павильоне — самом охраняемом месте в Башне.

* * *

Много лет спустя Госпожа Цзинь получит письмо, начинающееся со следующих слов:

“Если ты помнишь мой совет, который я дала тебе так давно… отбрось свою глупую сентиментальность, А-Су”.