greyness

×××

         В этой комнате преобладает серый цвет. Даже не чёрный - в нём можно утонуть. И не белый, ибо он присущ только больницам. Нет, нет, нет, именно серость - липкая, вязкая, оседающая налётом на лёгких, на сердце, на душе, оседающая пылью на подоконнике, на полках, к которым безразлична рука. Серость имеет свойство растекаться лениво во венам, пятнать мысли неопределённостью, оставаться на языке привкусом чего-то несбыточного, заставляет чувствовать себя циркачом, балансирующем на канате. Шаг в сторону - и либо чернь ночная, либо больничная палата и ненужные слова утешения. Эта серость заставляет сомневаться. Она кусается так больно, не даёт даже шанса отбиться. Серость металлом цепляется за руки и ноги, обвивается змеей, тянет вниз или же заманивает куда-то в туман. Серость черно-белой вековой кинолентой скачет по подоконнику, убегая от художников, не желая, чтобы её окрасили, придавали яркость жизни. Ей комфортно в своём унынии, только тронь - запестрит назло так, что в глазах зарябит. Словно ядом будет кидаться штампованными на конвейере фразами "всё хорошо", "не стоит беспокоиться", "я так счастлив". Счастлив до истерического смеха. До болтливого безумия. До бесконечного потока восторга пополам с матом. Юнги через всё это проходил. Ему даже сценарий рассказывать не нужно. Он знает его наизусть, так же, как и свою роль. Это схоже с вечным катанием на карусели. Жаль, только что не каждый выдерживает езду в одну сторону - тошнит, голова кругом, надоело. И люди уходят, приходят, уходят, приходят, уходят, приходят. Вот только у Мина слишком слишком хороший вестибулярный аппарат. Он продолжает бесконечное катание (или бег?), даже не думая хоть раз сойти, чтобы осмотреться, остановиться, отдышаться. Ему просто нужно продолжать движение, чтобы наполнять свою жизнь смыслом. Вот только его он ни грамма в людях не находит. Всё вокруг безликое, в маски праздные наряженное, а посмотришь - гниль сплошная. Маскарад для безумцев. Безудержное веселье с запахом фальши. О да, Юнги знает этот запах. За версту чувствует. Он напоминает ему ваниль. Сначала приятно и сладко, а потом эта сладость, как и серость, так крепко в лёгкие закрадётся, что задохнуться можно. Вот так и пахнет фальшь. Вдохнув её, не знаешь, как вытравить. Она, как крыса, выроет нору и засядет там, жизненные соки высасывая. Юнги вырезал её из себя с большим трудом и риском для жизни. Выбрался из паутины. Но прилип ладонями к псевдогриве лошадки, что на каждом повороте карусели, вздымается и опускается. Ведь тело помнит, даже если разум забыл. Как спустя несколько лет сесть на велосипед. Но фальшь всё равно продолжает следовать по пятам. Сначала она наврала Мину, что близкие люди не уходят. Дважды, нет, трижды наврала. Затем подала новое блюдо, задобренное пищевыми добавками - улыбками, обещаниями, поцелуями до последнего вздоха, звёздами над головой, эйфорией от встреч. Такое было очень вкусно проглотить, принять в себя. Вот только побочные действия оказались опасными. 

"Я ухожу к Хосоку, Юнги."

 "Я ухожу к нему, потому что он не живёт фантазиями".

 "Юнги, мне надоело то, что ты ничего не можешь сделать. Разберись в себе, пожалуйста."

 "Юнги, Юнги, Юнги... Не могу так. Я привык смотреть в будущее светлыми и ясными глазами. Я хочу очень многого достичь, и мне неловко тянуть тебя за собой. Ведь... Ты не можешь дать мне того, что я хочу".

 "Юнги, я верю, что найдётся тот, кто сможет понимать лабиринты твоих мыслей. Ведь я не могу тебя понять порою совершенно. Ты... Непонятный, Юнги. Мне нужна какая-то определённость. Да".

 "Я говорил тебе, что буду рядом, я помню. Но я не люблю ответственность, ты же знаешь. Я хочу праздности, веселья, я хочу находить повод каждый день смеяться. Что? Нет, конечно, ты не клоун. Но разве не слишком ли ты серьёзен и насторожен во всём? Я не чувствую себя свободным из-за этого."

       Тэхён. Тэхён, Тэхён, Тэхён. Звёздный мальчик. И требования у него небесные. Куда уж нам, серым тучам до межгалактических пространств. Наивно верит только лишь в хорошее, светлое, со вкусом клубнички. Бело-сахарное. Юнги не был готов к тому, что тот будет нескончаемо требовать внимания, что тот нескончаемо будет ждать, что на каждое слово Мин будет выдавливать из себя улыбку, романтизировать каждый момент. И уж точно Юнги не был готов к постоянным упрёкам. Улыбки погасли, обещания забылись, кислород закончился, губы искусаны, звёзды потухли, а эйфория стала мучительным отходняком. А карусель всё так же продолжает свой ход. Интересно, когда-нибудь механизм заклинит? Юнги не знает, но он втайне боится, что это случится. Ведь он не знает тогда, что делать дальше. Действительно, не знает. А тем временем в этой комнате всё так же преобладает серый цвет, с разбавкой какого-то сумеречно синего. Юнги сам не понимает, не помнит, откуда он появился. Но синий цвет ведь - цвет спокойствия, да? Однако этот цвет упорно стремится вытравить всю серость. Но ведь... Серость - это цвет реальности. "Только в твоей голове", - фыркает синий и по-хозяйски переставляет всё в квартире, чтобы света побольше, чтобы из окон сумерки проглядывали. Юнги хмурится, ворчит, бурчит, но сопротивляется слабо, - слишком крепко за карусель держится, сложно на два фронта воевать. Синий цвет не спрашивает разрешения - берет и делает, материт в ответ, а не льёт слёзы, иногда замахивается, чтобы ударить, но не делает этого, тоже бесконечно движется, но не по кругу, а по комнате. В этом синем цвете ни капли обещанного спокойствия, он бушует, любит к себе красные оттенки добавлять для страсти и солидности, а на деле, чтобы фиолетовым в заблуждение вводить, мол, это не я, это кто-то другой. Синева не ищет себе оправданий, слишком спокойна для того, чтобы тренироваться маски носить и слишком буйна, обожает их стаскивать, стягивать, выгрызать, разбивать, крошить. Тоже фальшь терпеть не может. Говорит, у неё она была по вкусу, как талая вода - никакая, полупрозрачная, грязная, но приходилось пить, ибо нечего. Синь прокралась в серость так, как никто до этого прокрадываться не смел. Синь красит небо. Синь притягивает, но не заставляет тонуть, как чернота. Так, шлепок иногда даёт, а в целом нормально. Но Юнги всё равно ворчит, даже начинает голос в ответ повышать, кусается за своё пространство, руки впервые от лошадиной псевдогривы отнимает, бороться собирается. Вот только чужие крепкие руки хватают его и скидывают с карусели. Только сейчас Мин чувствует, как его тошнит. Он пробуждается. Серость разбавляется. 

- И зачем ты здесь?

- Так, посмотреть, способен ли драться или и дальше будешь бездействовать.

- Отпусти.

- А ты напади. Свободу нужно отвоёвывать.

       И Мин дерётся. Отчаянно, неистово, со страстью и с невероятным порывом. Валит на землю, сверху нависает, вот-вот удар сделает, как вдруг в воде по горло оказывается. Синева смеётся. 

- Это нечестно! - кричит Юнги, пытаясь выбраться. Синий цвет лишь хихикает злорадно, руку помощи протягивает.

- Я знаю. Я не дам тебе меня победить, но я хочу, чтобы ты побеждал других. Ненавидь меня или люби, мне это неважно. Но пока ты борешься, пока ты двигаешься, не варясь в собственном котле, а вверх, мне будет не всё равно.

- А как только заберусь наверх, то что? - с вызовом, фырчит, как лис, Мин, с удивлением отмечая, что вода тут же исчезла, даже одежда не намокла.

- Звёзды будем собирать, а то рассыпались. У меня карманы худые да ещё и руки всего две. Вдвоём веселее.

- И зачем мне это?

- Потому что жить захочешь, а не существовать.

- А если не захочу?

- Карусели же нет. А небо со звёздами есть. Оно сегодня красивое.

      Мин смотрит на насыщенный синий цвет за окном. И звёзды так сверкают, так сверкают, что у парня дух захватывает. Он выдыхает удивлённо. Синева ухмыляется. И свет звёзд так приятен, не режет глаза, как палящее солнце, не выявляет пятна, как беспощадная белизна снега. Звёздный свет на глубоком синем небе лишь освещает его комнату, открывает глаза на то, чего не видел раньше. Мин пытается мысленно к карусели вернуться, но вместо пёстрых лошадок видит лишь ржавчину и старость, при малейшем дуновении ветра скрип создающие. Не хочется возвращаться. Там нет движения, лишь заевший механизм, способный теперь только стонать. 

- И как зовут тебя, синь? - изучающе смотрит на парня, стоящего слева от него и улыбающегося мило, так по-детски. Вот только хватка у него, как у Аида, похитившего Персефону, - нереальная, до тёмных отметин на коже.

- Чонгук.

- Юнги.

 - Ну, что, когда за звёздами?