— Да отстань ты от меня, цепная ты курица! — тонкие бледные пальцы вцепились ему в плечо так, что, казалось, ещё немного, и они раскрошат своей силой кость.
Но Линка приостановила не боль, а фраза.
Неа смотрел отчаянными, больными глазами, столь же ясными, сколь дурными. Его лицо сейчас было даже совсем не похоже на лицо Аллена Уолкера, он даже не был похож на самого себя. Линк поймал себя на мысли, что Акума первого уровня имели похожие лица.
…страдание, сравнимое с их страданием…
Неа долго держался. Долго улыбался, долго смеялся, долго весело хамил, изображая открытое пользование тем, что Ворон, как игрушка, полностью принадлежит ему, долго бессмысленно бурчал о его ненужности, но не прогонял, долго делал вид, что к нему привык. Долго делал вид, что всё хорошо.
И только сейчас выявил свою боль.
Причины не было. Совсем. Линк только-только вернулся из города, куда ходил за информацией и продуктами, к оставленному в гостинице Неа. Предложил поесть.
Такая реакция.
Это было плохо. Нет, Линк знал, что, хоть Неа потом ни за что не извинится, но большую часть их совместного времяпрепровождения он так не думает. По крайней мере, не думал. Но его эмоциональное состояние даже пугало. Последние пару дней он просто был хмур, а теперь…
— Не отстану, — твёрдо возразил Линк.
Лицо у Неа сделалось растерянным, как у маленького ребёнка, у которого впервые в жизни отобрали игрушку. Одновременно растерянный, несчастный, злой. Обычно спокойный Неа в один момент выказал столько эмоций, как будто в один момент разбил невидимую стенку, выпустившую их наружу. Нет, не стенку. Яичную скорлупку, и так порядком побитую.
Какую же ошибку допустил идеальный Говард Линк в выполнении своей миссии?
Бросил.
Он впервые с момента их «знакомства» оставил его одного. Оставил его наедине с Алленом. Нет. Оставил его наедине с самим собой. Был бы Аллен, он бы держался. Маска бы не пала. А так она исчезла и обратно уже не вернулась.
Нет, это была не ошибка.
Пусть лучше кричит. Пусть лучше цепляется до синяков и хруста костей, как за последний выступ отвесной скалы, обманывая себя, что ненавидит. Пусть лучше бьётся в истерике. Пусть лучше не держит себя в себе.
Вот зачем здесь, в этом мире на двоих, нужна пятая нога по имени Говард Линк. Левилье, оказывается, хороший психолог. Кто бы подумал. Ему, Ворону, не впервой лезть в чужие жизни, но эту жизнь ещё надо собрать из осколочков, чтобы была нора, в которую можно залезть. Эта жизнь слишком устала.
— Уйди, дерьмовая шавка. Уйди, пока я сам не вырвал тебе горло, — щёку обожгло болью, но Линк не двинул головой, сдержался. Этому семитысячелетнему ребёнку нужна была стена, чтобы упереть в неё лавину своих всепоглощающих эмоций.
Пальцы на плече сжались ещё, хотя казалось, что больше некуда. Боль стала невыносима. Наверное, Неа хотел, чтобы его боль передалась тому, кто ничего не понимает. Неа не думал, что его можно понять.
Два пальца привычно сложились в боль. Даже если Неа сказал, что убьёт, он слаб, как котёнок. Он истощён, он болен собою.
И вот тело распласталось на полу, как неживое. В своей худобе оно казалось изломанным, смертельно больным или уже умершим. Да так оно, в сущности, и было.
Неа не сказал ничего. Только отвернулся, пряча больные слёзы.
Линк взял его горячее тело, уложил на кровать. Расшнуровал его сапоги, осторожно поставил рядом, с лёгкостью увернулся от попытки пинка. Ослабил перья, давая Четырнадцатому возможность лечь удобнее, что тот не сделал.
Четырнадцатый, счастливое число. Четырнадцатый, разбивающий одним своим существованием чёртову дюжину. Четырнадцатый, лишний. Четырнадцатый, Иуда Дьявола. А ведь даже его семья видит в нём лишь число. Четырнадцатый, премерзкая цифра.
Линк вышел. Он знал, что Неа ничего не сделает.
И вернулся минут через пятнадцать, почти бесшумно, как вор, прокравшись в комнату. Это ведь его работа — воровать чужое личное пространство. И личное время. И личную жизнь. И личные чувства. И личные эмоции. И личность.
Неа рыдал, лёжа лицом к стене. Даже не плакал, просто рыдал. Ожидаемо. Так, что стучали зубы, и стук казался цокотом коготков легионов крыс, летящих по их сердца из их душ. Так, что не замечал ничего вокруг.
Так, что даже не заметил, как Линк подошёл, повесил на стул пиджак, снял сапоги и ступил коленом на его кровать. А когда заметил, было уже поздно. Он уже был прижат лицом к чужой груди.
— Плачь, — сказал ему Линк. — Я тебя удержу, в какую пропасть бы ты ни летел. Я навсегда останусь с тобой.
Неа поднял голову, посмотрел своими мутными, влажными глазами под тяжёлыми веками, и прошептал:
— Я тебя ненавижу.
И ожидаемо послушался.