Всегда

Запах крови — горький, тягучий — наполнял храмовый зал, расплываясь в холодном воздухе, пока заклинатели в жёлтых одеждах отчаянно бились с лютым мертвецом.

Не Хуайсан, не моргая и не дыша, смотрел на фигуру брата, пока не решился наконец подать голос, выступая из-за спины Лань Сичэня.

— Брат… — почти шёпотом, с робостью и последней надеждой, — это я…

Он всегда узнавал его.

Как бы глубоко ни пускала корни отравляющий разум недуг, как бы ни вскипала в сердце ярость — Не Минцзюэ всегда узнавал его.

Иногда — не сразу. Как много лет назад, в тот роковой день, когда жизнь Хуайсана навсегда разделилась на «до» и «после». Когда острое лезвие Баси скользнуло по плечу, разрывая дорогую ткань и впиваясь в кожу и плоть, и лишь затем, сквозь выступившие от боли и страха за брата слёзы, он увидел в глазах Не Минцзюэ то выражение, которое преследовало его до сих пор.

Узнавание.

Налившиеся кровью глаза начали проясняться, до побелевших костяшек сжатый на рукояти сабли кулак почти расслабился, и, хоть сознание ещё не совсем прояснилось, Хуайсан смог разглядеть, как застывшая гримаса ярости вот-вот готова была исчезнуть, уступив место волнению — волнению за него. Брат посмотрел на него, увидел его и тут же, обессилев, тяжело упал на колени.

Их взгляды встретились на мгновение, и этот короткий миг растянулся на целую жизнь, навечно отпечатавшись в памяти.

Как и та ночь, когда Хуайсан, в пропахшем кровью и отчаянием подземном зале родового некрополя, впервые увидел, насколько страшен может быть недуг брата. И когда первый раз убедился в том, что Минцзюэ всегда, абсолютно всегда, остановится, придёт в себя, узнает. Даже когда для него, казалось, не существовало ничего, кроме окружающей его всепоглощающей тьмы, он всё равно смог бы разглядеть в ней силуэт последнего родного человека, единственного, кого он с самого детства любил всем сердцем и о ком не переставал заботиться, даже когда разум его был отравлен.

И пусть он уже не раз сталкивался с яростью брата, впервые это было настолько… страшно. Страшно не за себя — за него. Страшно, не потому что холодное лезвие сабли почти касалось кожи лица, не потому что покрыто оно было кровью адептов, тела которых остывали на каменном полу. Страшно, потому что было ясно как день — если сейчас его брат перейдёт эту грань, не сможет остановиться, зацепившись за блеклые воспоминания, то душа его навсегда будет потеряна, не сможет выбраться из пучины безумия.

Сердце замерло, как и, казалось, время. Как и через много лет, они стояли друг напротив друга, глядя глаза в глаза. И тогда у него получилось. Получилось справиться, оказаться сильнее, полностью сбросить опутывающее разум проклятие. Получилось выжить.

Получилось разглядеть перед собой испуганное лицо брата.

— Брат… это я…

Мгновение растягивалось на часы, на столетия, пока Хуайсан ожидал, как лютый мертвец, услышав обращённые к нему тихие слова, обернётся — чтобы протянуть к нему обезображенную временем руку в бессознательной попытке схватить, разорвать на куски.

И снова — глаза напротив. Чужие, подёрнутые пеленой беспамятства. Лишённые зрачков глаза монстра.

Хуайсан не слышал нежной трели сяо, не слышал обеспокоенных слов Лань Сичэня. Не отрывая глаз от застывшего под действием заклятия разъярённого мертвеца, он неуверенно пробормотал:

— Брат даже меня не узнаёт.

Собственные слова утонули в стучавшем в ушах шуме. Всё это время… Всё время, пока он разрабатывал сложные планы, пока притворялся ни на что не годным Незнайкой, терпел унижения, пока собственными руками сшивал воедино неровные края холодной плоти — всё это время он делал то, что должен был, и, кажется, даже не задумывался, что там, в конце, после того, как всё свершится по его сложному изящному сценарию… Ничего уже не будет, как прежде.

Ему оставалось лишь мстить, но, не в силах сдержаться, он всё же смел надеяться — хотя бы на последний осознанный взгляд, последнее общее мгновение. Последнюю возможность заглянуть в почти забытые глаза.

«Почти забытые». Он так боялся произнести это даже в мыслях. Так боялся забыть.

Но ещё сильнее боялся он теперь помнить эти ослепшие глаза без зрачков, а не те, из поблекших воспоминаний, что смотрели с заботой, несмотря ни на что, что светлели и прояснялись, стоило увидеть обеспокоенное лицо Хуайсана.

Он всегда узнавал его.

Всегда, но только не сегодня. Не в этот, последний, раз. Когда замерло время и умерла надежда.