Вы нужны ему, мастер Брюс

Брюс рывком поднялся, взглядом ища Альфреда в полутьме туннеля. Тот, к счастью, был жив. Голова его была залита кровью, но рана несерьезная. Выискивая остальные повреждения, Брюс помог Альфреду сесть, взволнованно разглядывая его. В ушах звенело, но Брюс не обращал на это внимания: сейчас для него не было ничего важнее, чем здоровье его дворецкого.       

— Ты?.. — вопросительно произнес Брюс, глядя мужчине в глаза.       

— Да, мастер Брюс, — отозвался Альфред, морщась от боли. Наконец-то он был самим собой! Брюс волновался, что Альфред останется загипнотизированным еще надолго. — Я все вспомнил.       

Дворецкий уже был готов вслух послать Тэтча в самые глубокие и темные дали, но осекся, взглянув на Брюса. Сколько бы лет не прошло, как бы Брюс не вырос, он навсегда останется для Альфреда маленьким мальчиком, из которого он пытался вырастить (и, как мистер Пенниуорт надеялся, у него это получилось) настоящего джентльмена. Ругательства пришлось подавить, заменяя на более безобидные слова.       

— Как Вы? — не менее обеспокоенно спросил Альфред. На теле Брюса не было видно никаких заметных повреждений. Возможно, через некоторое время на его теле расцветет парочка синяков, а вот одежду придется хорошенько выстирать от пыли и грязи, не может же мастер Брюс в таком ходить…       

— Я в порядке, — подтвердил Брюс поверхностный анализ, прислушавшись к себе. Особо ничего не болело. Может, разве что, душа. Но с этим он мог справиться. В последние несколько лет она ныла не переставая, что легко можно было проигнорировать.       

Брюс помог Альфреду встать, но тут они поняли, что у дворецкого ранена нога. Не сломана, однако идти он сможет только медленными шажками. С другой стороны, куда спешить? Джеремайя не начнет свою развлекательную программу без главного зрителя.       

— Мастер Брюс, — Альфред вздохнул, и Брюс понял, что тот готовится к какому-то очень нелегкому разговору. — Пожалуй, нам обоим на время стоит присесть. Так лучше и для моей ноги, и для Вас. Прежде чем Вы пойдете за Джеремайей, Вы должны кое-что о нем узнать.  

Брюс весь превратился в слух. Спустя несколько мгновений, простояв в нерешительности, он все-таки решил последовать совету дворецкого. Альфред хочет сказать что-то важное, и, возможно, шокирующее, иначе он не попросил бы Брюса сесть. Плохие новости слишком тяжело переносятся на ногах.       

Помогая Альфреду, Брюс успел придумать несколько развитий разговора, и все они ему не нравились. В них обязательно кто-нибудь умирал — сам Альфред, Селина, Гордон или случалось что-то еще не менее ужасное, ведь Джеремайя совершенно непредсказуем. Подумав о Джеремайе, Брюс заскрипел зубами. Он должен остановить этого чокнутого во что бы то ни стало! Однако сколько бы сценариев не пришло юному Уэйну в голову, он оказался совершенно не готов к реальности.       

Щадя его чувства, Альфред начал издалека.       

— Как вы понимаете, меня долго не было, мастер Брюс… — Брюс кивнул. — И все это время я провел с мистером Валеска. Он много спрашивал меня о Вас, о Вашем детстве, и я, как Вы понимаете, не мог ему не ответить… — Брюс сжал кулаки, готовый хоть прямо сейчас наброситься на Джеремайю. Как он посмел похищать Альфреда?! — Я вижу, Вы очень злы на него, мой мальчик, — голос Альфреда стал мягким и успокаивающим. Мужчина видел напряжение Брюса и для поддержки сжал его ладонь. — Он уже дважды похитил меня, стрелял в Вашу подругу и стал причиной полной разрухи в Готэме. Но Вы ведь не понимаете, почему он все это делает, не так ли?       

— Он сказал тебе? — Брюс наклонился ниже, вглядываясь в лицо Альфреда. Возможно, тот еще не совсем отошел от гипноза? Уж слишком спокойно он сейчас говорил о таком мерзавце, как Джеремайя. Раньше в его голосе проскальзывали стальные нотки при упоминании этой небезызвестной личности, но не сейчас. Или Джеремайя действительно раскрыл Альфреду причину всего, и потому Альфред начал относиться к нему по-другому? Что же это тогда за причина такая…       

— Напрямую — нет, мастер Брюс. — Альфред отвел взгляд, чтобы, собравшись с силами, вновь посмотреть Брюсу прямо в глаза, убеждая его поверить в то, что он собирался ему сказать. — Но я не слепой. И гипноз не так подействовал на мой разум, как Джеремайе хотелось бы. Я все еще мог мыслить, подмечать мелкие детали, анализировать… Но все нити объединились в одну именно сейчас. Предупреждаю сразу, Вам это не понравится.       

— Говори, — коротко сказал Брюс. Не приказ, но и не просьба, что-то между отчаянным желанием узнать правду и таким же отчаянным нежеланием этого.       

— Я повидал в своей жизни многое, мастер Брюс. У меня есть некоторый опыт в распознавании чувств. Я еще никогда не ошибался в людях. Не ошибся я и тогда… Вы помните, как я спокойно отпускал Вас к Джеремайе, когда вы были друзьями, даже несмотря на то, что он был братом-близнецом Джерома Валески?       

— Допустим. — Брюс не понимал, почему Альфред так тянет. Ему нужно было узнать причину прямо сейчас, немедленно! Сейчас ему меньше всего было нужно, чтобы его чувства щадили. Брюс решил, что теперь переживет что угодно. К чему Альфред клонит?..       

— Я хочу, чтобы Вы вспомнили, каким он был раньше, — и, увидев непонимание и зарождение протеста в глазах Брюса, Альфред остановил его взглядом и продолжил: — Это очень важно, мастер Брюс. Если Вы этого не сделаете, Вы ничего не поймете. Пожалуйста, доверьтесь мне, и тогда я расскажу Вам то, что понял. Это важно, — повторил он.       

Во взгляде Альфреда царила усталость. Они не говорили об этом с тех пор, как Джеремайя изменился. Для Брюса он словно перестал существовать, мальчик закрылся и поставил табу на эту тему. Альфред уважал его решение и даже поддерживал, но за последние несколько дней он изменил свое решение. И дело было не в Тэтче, который заставил его относиться к Джеремайе как к желанному гостю, почти другу семьи. Дело было в нем самом. Он посмотрел на ситуацию иначе, не глазами Брюса, а глазами Джеремайи.       

— Ответьте мне, мастер Брюс, отпускал бы я Вас к Джеремайе, если бы считал его опасным?       

Брюс плотно сжал губы. Его короткий ответ был почти шипением:       

— Нет.       

— Каким он был до того, как изменился?       

— Альфред, это совершенно неважно, сейчас он… — не выдержал Брюс. Ему хотелось броситься за Джеремайей и набить ему морду, и только любопытство и нежелание оставлять Альфреда заставляло его оставаться на месте.       

— Нет, это важно, — уже в третий раз повторил Альфред, приподнимая бровь. Иногда Брюс бывал таким нетерпеливым. — Вспомните, каким он был. И скажите мне.       

Брюс не видел в этом никакого смысла. Между прошлым Джеремайей и настоящим не было ничего общего. Может, он вообще изначально притворялся, чтобы втереться к Брюсу в доверие. Может, они с Джеромом еще и сговорились? Все это было одним сплошным фарсом, и только. Брюс не вспоминал об этом… потому что ему было больно вспоминать. И сейчас Альфред словно вскрыл старую рану, но копаться в ней предложил ему. Но иначе ответов, видимо, никак не получить.       

— Ну хорошо, — Брюс закатил глаза и скрестил руки на груди. — Джеремайя показался мне очень талантливым. Умным.       

— Еще?       

Брюс пожал плечами.       

— Скрытным, неуверенным в себе. Да что ты хочешь от меня услышать?!       

— Как он смотрел на Вас, мастер Брюс?       

— Как смотрел?.. — Брюс недоуменно захлопал глазами, но через мгновение на лицо снова вернулась маска безразличия и скуки. — Ну, я заметил, что когда я его хвалил или подходил к нему близко, он начинал… светиться, наверное. Как его дурацкие генераторы.      

Альфред отметил про себя, что тогда Брюс совершенно не считал эти генераторы «дурацкими», но решил не говорить об этом. Гениальные творения принесли слишком много зла.       

— Как Вы можете назвать то чувство, которое он испытывал, когда смотрел на Вас? Одним словом.       

Брюс снова пожал плечами.       

— Восхищение? Может быть, преданность? Я не знаю, как это назвать, ему это просто очень нравилось, и все. Ты и без меня знаешь, он был очень зажатым, ему явно никто никогда ничего хорошего не говорил. В смысле, комплименты. Ну или он делал вид, что так и есть, строил щенячьи глазки, чтобы я не заметил, каким монстром на самом деле он был…       

— Вы не угадали, мастер Брюс, — Альфред вздохнул. — Я видел всего один раз, как он смотрел на Вас, и сейчас у меня есть все основания предполагать, что уже тогда он был не совсем собой — но вы этого даже не заметили, — и то, что я увидел… Я понимаю, что Вы не хотели бы это когда-нибудь услышать, но кто Вам скажет, если не я, у него не хватает на это смелости…       

— Да что ты пытаешься мне так долго сказать?!       

— Мастер Брюс, мистер Валеска… влюблен в Вас.       

— Что?.. — Брюс замер, не веря услышанному. Джеремайя? Этот подонок, который пытался уничтожить все, что ему было дорого, эта сволочь, которая постоянно насмехалась над ним, над их дружбой. И как Джеремайя вывернул понятие «друзья»! Просто использовал Брюса в своих целях, а когда добился своего, все равно не оставил в покое, повинуясь посмертной воле Джерома свести юного Уэйна с ума…       В голове Брюса творилась настоящая неразбериха.       

— Этого не может быть, — дрожащим голосом проговорил Брюс. — Тебе это только кажется. Джеремайя запудрил тебе мозги. Или это последствие удара… 

— Если бы, — Альфред невесело усмехнулся. — Более того, Вы ведь тоже были в какой-то мере влюблены в него, верно?       

— Нет! — Брюс встал, намереваясь уйти, но Альфред схватил его за ногу и не дал сдвинуться с места.       

— Сядьте, я еще не закончил.       

— Я не собираюсь выслушивать всякий бред, Альфред, если это все, что ты хотел мне сказать…       

— Сядь! — гаркнул Альфред, и Брюс был так удивлен, что послушался. — Прошу прощения, у меня не было другого способа остановить Вас. Вижу, Вы в нетерпении, поэтому перейду к сухим фактам. Джеремайя одержим Вами. У него извращенное понимание любви, он уверен, что идет на большие жертвы… ради Вас, мастер Брюс. Вы — его божество, и он делает Вам подношения. Он старается дать Вам силу, закаляет Ваш дух. Вы — единственная причина его существования, его Смысл, — их лица были так близко, что Брюсу казалось, будто эти опасные слова тяжелыми камнями вылетают изо рта Альфреда и бьют ему прямо в лицо. Уэйн не желал этого слышать, он хотел закрыть глаза, уши, оказаться в месте, где все это было бы нереально, хотел наконец проснуться. Но не слышать этого, не знать ужасной правды. — Он никогда не остановится, он будет жить, пока живы Вы, дышать, пока дышите Вы, нет, дышать ради Вас. И смерти будут продолжаться, потому что Кровавому Богу нужны жертвы, потому что…       

— ХВАТИТ! — заорал Брюс. Слезы потоком покатились из его глаз, он уже не мог сдерживаться.       

Альфред, превозмогая боль, крепко обнял мальчика. Брюс для него был все равно что сын… И так больно было смотреть на его мучения. У Альфреда разрывалось сердце, но он понимал, что должен все это сказать, донести до Брюса ту главную мысль, которую Джеремайя раз за разом вдалбливал ему в подкорку, но которая не доходила до сердца.       

— Вам не будет от этого легче, мастер Брюс, но я уверен, что когда мистер Валеска был обычным неуверенным в себе гением, он влюбился в Вас. Вы очень добры и искренны, я бы удивился, если бы этого не произошло, — Альфред говорил тихим, теплым голосом, поглаживая Брюса по волосам, и, таким образом, успокаивая. — Когда он стал монстром, его чувства к Вам никуда не делись. Они трансформировались в одержимость… Зависимость. Вы нужны ему, мастер Брюс.       

Брюс тяжело дышал, борясь со слезами, и ничего не говорил.       

— Он запутался. Не понимает, что хорошо, что плохо. Не понимает, почему раз за разом Вы отвергаете его. Ему кажется, что он недостаточно старается, и надо сделать нечто совершенно ужасное, чтобы Вы, наконец, обратили на него внимание. Все его действия — это крики. Крики отчаяния из-за невозможности достучаться до Вас, надежды, которая сжирает последние остатки его разума. А вы не слышите.       

Брюс крепко зажмурил глаза. В голове пронеслись кадры того Джеремайи, которого он не успел узнать — тихого, неуверенного ботаника, который смотрел на него… Наверное, Альфред прав. Да черт возьми, разумеется, он прав. Брюс влюбил Джеремайю в себя своей непосредственностью, своим участием, и сам… Потому и было так больно. Потому Брюс и закрылся, не позволяя допускать даже одной светлой мысли о Джеремайе.       

— Знаете, что удивительно, мастер Брюс? Он не причинил мне вред, хотя у него было много возможностей. Он знал, что я дорог Вам, и сам проникся ко мне симпатией. Дни, проведенные с ним, были не так уж и плохи. Мы много разговаривали. О Вас. — Брюс сжался в маленький комочек. — Иногда он глупо смеялся, совсем как влюбленный школьник, тогда мне это казалось забавным… — Альфред нахмурился, вспомнив, что он был под гипнозом. Осознавать, что тобой манипулировали, не очень приятно. — Он хотел, чтобы я принял его в семью. Хотел быть как можно ближе к Вам. И Вы можете использовать это, мастер Брюс.       

— Как? — тихо отозвался Брюс.       

— Я уверен, что теперь, когда Вы все знаете, Вы поступите правильно. Слушайте, что говорит Вам сердце. А теперь идите. Не заставляйте его ждать.

***

Кровоточащее сердце билось так быстро, что казалось, будто оно хочет выскочить из груди и побежать к Джеремайе быстрее Брюса. Однако анатомически такое не было предусмотрено, и сердцу приходилось избивать грудную клетку изнутри без надежды на свободу. Еще чуть-чуть — и оно окончательно разорвется…       

Брюс хотел поскорее увидеть Джеремайю. Такую перемену можно было назвать поразительной, ведь еще какие-то пару часов назад Брюс не хотел его видеть вообще, или видеть, но мертвым. Сейчас он не знал, что ему думать и чувствовать. Наконец-то перед ним открылась полная картина, и она оказалась гораздо ужаснее, чем он думал. Он не хотел в это верить, но это было правдой: Брюс виноват в том, что происходит с Джеремайей, в том, что этот безумец вытворяет. Ради него, каждый раз прославляя его имя, но оставаясь непонятым.       

Всегда было проще сказать, что Джеремайя просто сумасшедший, что ему просто так хочется, и его уже не изменить. Брюс попытался всего один раз, и после этого сразу же сдался, ненавидя Джеремайю сильнее с каждым новым его поступком и не желая понять… Но сегодня, в этот очень важный день, Джеремайя был болезненно открытым и искренним перед ними обоими. Теперь Брюс это понимал. Это не был розыгрыш, не была очень злая шутка, чтобы выбить Брюса из колеи, посмеяться над ним. Джеремайя хотел стать кем-то важным для Брюса, даже если понимал, что место возлюбленного ему никогда не занять. Он хотел стать братом, лучшим другом, но Брюс каждый раз смотрел на него с ненавистью, порой даже с отвращением, и это могло навести его на мысль…       

Давай, Брюс. Скажи это.       

— Он хочет стать моим врагом.       

Произнеся это вслух, Брюс понял, каким он был идиотом. Слепым, глухим, упрямым ослом. Джеремайя думал, что делает все ради него, так, как он того хотел бы. И если Брюсу хочется и дальше его ненавидеть, он подчинится этому желанию и сделает все, чтобы они были по-настоящему связаны. Но как, как все исправить, когда уже поздно? Как объяснить Джеремайе, что он хотел совершенно не этого?       

А чего, собственно, он хотел?       

Чтобы такого человека, как Джеремайя Валеска, никогда не существовало в его жизни. Почему, почему они встретились?! Брюс не хотел быть центром чьей-то Вселенной, не хотел быть смыслом жизни безумца, который готов уничтожить все, что угодно, добиваясь его внимания. Но теперь Брюс со всей ясностью понимал, что он в ответе за Джеремайю. И если он уже не может ничего изменить, то хотя бы попробует. Он должен. Ради того, кем Джеремайя был раньше. Ради надежды, которая все еще теплится в нем. Ради всех людей, которые подвержены опасности из-за одержимости Джеремайи. И… ради себя самого.       

«Вы нужны ему, мастер Брюс».       

Я знаю, Альфред, я знаю. Но это не значит, что я поступлю правильно.       

Брюс бежит за фальшивыми Уэйнами, когда слышит до боли знакомый голос: 

— Ближе не подходи, Брюс.       

Сердце Брюса замирает. Он вглядывается в это бледное лицо, впервые — по-настоящему, и видит в нем не насмешку, а печаль. Джеремайя не хочет огорчать Брюса, но…       

— Не нужно этого делать!       

— …я должен.       

Должен. Не потому, что действительно этого хочет. Он не из тех убийц, кому чужие страдания приносят удовольствие. Нет, он поставил нужды Брюса выше своих собственных, трактуя их по-своему. Ради Брюса он готов на все. Это пугало. И уничтожало.       

Брюс с отчаянием смотрит на Джеремайю, не зная, что ему делать. Как объяснить, что он хоть немного, но понял его? Как его остановить? Как его… спасти? Наверное, Альфред знает ответ, но он далеко. Слишком далеко.       

В глазах Джеремайи — боль. В глазах Брюса — тоже.       

— Видишь ли, я кое-что понял, — печально произнес Джеремайя, медленно приближаясь к нему. – Не играет роли, что я делаю, чтобы связать нас. К какому-то бандиту в подворотне ты будешь привязан сильнее, чем ко мне. — Джеремайя остановился, будто это осознание так сильно ударило по нему, что у него не хватало сил сделать еще несколько шагов. Пауза длилась всего несколько секунд, но им обоим она показалась целой вечностью. — К человеку, которого ты видишь, когда закрываешь глаза, — выдохнул он. — Но звездой этого шоу хочу быть Я!       Крик Джеремайи разбил ту стену, которая мешала Брюсу слышать, и он услышал. То, о чем говорил Альфред. Это отчаяние, эту неподдельную боль, эту одержимость, которые заставляли Джеремайю делать ужасные вещи. Брюс услышал…       

Я просто хочу быть нужным тебе.       

Так же сильно, как ты нужен мне.       

Пожалуйста, Брюс…       

Услышь меня. Увидь меня.       

Останови меня.       

— Джеремайя… — прохрипел Брюс, не справившись с голосом.       

— Если нас не связала любовь, пусть это сделает ненависть.       

Джеремайя замер, глядя на Брюса с непроницаемым лицом. Ему очень нужен был ответ, но он старался не показывать, насколько. Но поздно, Брюс уже все увидел. Наступил напряженный момент, когда Джеремайя будет ловить каждое слово, и очень важно контролировать то, что говоришь, иначе действительно станет слишком поздно. Но как сделать так, чтобы он поверил? 

— Джеремайя, я… — Брюс начал снова, не обращая внимание на пистолет в руке Джеремайи. — Я был не прав.— Джеремайя хмыкнул. Выражение его лица не изменилось. – Я был уверен, что ты просто издеваешься надо мной. Хочешь меня уничтожать так же, как этого хотел Джером.       

— Я не такой, как Джером, — напомнил Джеремайя.       

— Да, ты не такой. Потому что ты хуже. Ты мой друг, Джеремайя. Самую большую боль могут причинить только лучшие друзья.       

Джеремайя задрал подбородок, смотря на Брюса сверху вниз.       

— Лучшие друзья? Ты так говоришь только потому, что я угрожаю застрелить твоих мамочку и папочку?       

— Я говорил с Альфредом.       

— Оу, с мистером Дживсом? И что же он тебе сказал?       

Брюс осторожно сделал шаг к нему. Джеремайя не сдвинулся с места. Хороший знак.       

— Что на самом деле ты никогда не желал мне зла, — Джеремайя заинтересованно склонил голову набок. Они смотрели друг другу прямо в глаза, и Брюс незаметно приближался к нему. Если разорвать контакт взглядов — связь, которая сейчас возникала между ними, связь, которую Джеремайя так желал получить, разрушилась бы. Они походили на двух хищников, готовых к бою. Вот только если хищники хотели бы друг друга разорвать, то они хотели… Понять друг друга. — Ты делал все, чтобы я стал сильнее. Подносил дары, которые я не мог оценить, потому что не понимал, что это именно они. Ты посвятил мне свою жизнь, и теперь я это знаю.       

Брюс сделал последний шаг, и теперь они стояли вплотную друг к другу. Брюс чувствовал жесткий отворот его пиджака, чувствовал запах дорогого парфюма. Такие знакомые и незнакомые одновременно глаза были так близко… слишком близко…       

— Ты нужен мне, Джеремайя, — выдохнул Брюс в его полуоткрытые губы. И эти губы выдохнули в ответ:       

— Это все ради тебя, Брюс…       

Брюс резко вывернул его руку, но Джеремайя успел нажать на курок и, судя по вскрику, пуля попала в цель. Брюс даже не посмотрел в ту сторону, он повалил Джеремайю на землю, удерживая его, чтобы не дать ему сбежать.       

— Ну наконец-то, голубки, — послышался голос Харви Буллока, а затем и сам обладатель этого голоса вынырнул из-за угла. — Мы с ребятами уже подумали, что ваша болтовня никогда не закончится. О, привет, Ли, выглядишь хреново, что это у тебя с плечом?       

«Ребятами» оказался отряд полицейских, которых Брюс предварительно вызвал, и которым пришлось сидеть тихо, чтобы не спугнуть Джеремайю. Все еще удерживая Джеремайю, Брюс недоуменно посмотрел в сторону тех, кого он принял за фальшивых Уэйнов. Это оказались Джим Гордон и Лесли Томпкинс, причем Ли держалась за раненное плечо и непонимающе хлопала глазами.       

Брюс содрогнулся, поняв, что готов был пожертвовать их жизнями, не зная, кто они на самом деле. Ли была на волоске от смерти, и снова — из-за него… 

— Упс, — откуда-то сзади раздался голос Экко и, судя по стуку каблучков, она побежала. Интересно, она все это время была здесь?       

Выстрел. Экко упала.       

— Так-так, — протянул Буллок. — А что это там за машина?       

Это все было так неважно.       

Брюс больше не смотрел ни на Ли с Гордоном, ни на полицейских, ни уж тем более на Экко. Он смотрел только на Джеремайю, который распластался под ним, словно приняв свое поражение. В его глаза было смотреть невыносимо.   

— Ты обманул меня, Брюс? — спросил Джеремайя с той же интонацией, что и тогда, когда-то давно, еще в прошлой жизни. В ней было так много скрытой обиды и боли, что это почти невозможно было терпеть.       

— Перехитрил. Знал, что ты придешь сюда. Не хотел рисковать, — Брюс склонился ниже, и между их лицами снова почти не осталось расстояния. — Я пообещал никогда не врать тебе. И с тех пор я не соврал ни разу. Я знаю, что ты влюблен в меня. И… — Брюс приготовился, чтобы сказать самую большую в своей жизни ложь так, чтобы она походила на правду. — Ты много значишь для меня.       

Джеремайя расплылся в совершенно глупой, счастливой улыбке.       

— Это я и хотел от тебя услышать.

***

В городе, который сам по себе — одна огромная психушка не было такого места, в котором можно было держать сумасшедшего убийцу. Сейчас Джеремайя казался безобидным, но Брюс ему совершенно не доверял.       

Джеремайю держали в обычной больнице в самом дальнем углу в смирительной рубашке, да еще и перевязанным для верности к койке широкими кожаными ремнями. Нашлись люди, которые предлагали посадить опасного преступника на самую настоящую железную цепь, но таких было не много. Да и Брюс никогда бы не позволил этому произойти.       

Брюс понимал, что Джеремайя не предпринимал никаких попыток сбежать только потому, что он исправно навещал его. И если Брюс перестанет это делать, Джеремайя решит, что Брюс наврал ему, и попытается закончить свое дело.       

Их отношения продвигались… сложно. Если быть точнее, никак. Брюс легко изобразил чувства в напряженной ситуации, когда их не нужно было долго поддерживать, но теперь, когда во времени их ограничивали только часы приема, которые действовали даже во время военного положения, он не знал, что ему делать.       

Он пришел лишь к одному выводу: ему стоит говорить только правду. Соврать всегда легче, а правда — зачастую болезненная, неприятная, — отнимает слишком много сил. Но иногда самая ужасная правда лучше самой прекрасной лжи.       

— Ты пытался добиться моего внимания не теми способами, — заметил он, вглядываясь в умиротворенное бледное лицо. Из-за львиной доли успокоительного взгляд у Джеремайи был несколько расфокусирован, а ответы заторможены, но он все прекрасно понимал. Большую часть времени он спал, и врачи возмущались, что тратят на него слишком много лекарств. На что Гордон заявил, что если понизить дозу, Джеремайя убьет их всех, так что негодующие быстро заткнули рты. — Мне не нравилось то, что ты делал.       

— Не нравилось? — растроенно повторил за ним Джеремайя. — Но я так старался…       

— Я знаю, что ты старался. — Альфред свидетель, Брюс очень много тренировался перед зеркалом, чтобы не выдать ни взглядом, ни единым мускулом лица своих истинных мыслей. Единственная правильная стратегия, как решил Брюс, это говорить с Джеремайей терпеливо, как с ребенком. Тогда постепенно они должны были прийти к пониманию. Только Брюс уже начинал сомневаться, что у него хватит на это сил. — И я это ценю. Но ты не спросил меня, чего хочу я.       

— Оу… — Джеремайя задумался, и его глаза начали смотреть друг на друга. Брюс не выдержал и улыбнулся, потому что это выглядело слишком забавно. Как и попытки Джеремайи преодолеть влияние лекарств. Однако они все меньше действовали на него, и вскоре ни одно снотворное в мире не сможет заставить его заснуть. — Действительно. А чего ты хочешь?       

Брюс зажмурился. Он хотел не так много, но теперь, относительно Джеремайи он мог желать только одного. И это было неосуществимо.       

— Я хочу, чтобы ты стал прежним.       

Брюс слишком долго отрицал нового Джеремайю, представляя, что тот был таким всегда и желал лишь одного: его смерти. Но после слов Альфреда Брюс понял, что не может все так же относиться к Джеремайе. Нет, он его не простил. Но и ненавидеть больше не мог. Не мог быть к нему абсолютно равнодушным. Но что же ему тогда чувствовать?       

— Мы оба знаем, что этого никогда не случится, верно? — озвучил Джеремайя за них двоих. Брюс сжал руками виски и кивнул. — Наклонись ко мне. Я хочу кое-что прошептать тебе на ушко.       

Брюс с подозрением посмотрел на него. Смирительная рубашка на месте, ремни все такие же крепкие. Опасаться можно было только зубов Валески, но тот вряд ли пустит их в ход.       

— Ну же, не бойся, я не кусаюсь, — ответил Джеремайя, словно прочитав его мысли. И Брюс решился. — Ближе, — протянул Джеремайя все тем же проникновенным голосом, как тогда, в камере, когда даже не собирался раскрывать информацию о бомбах. И только когда его губы коснулись уха Брюса, Джеремайа очень тихо прошептал: — Это еще не конец. Я стану самым любимым твоим врагом.       

— Если я не вылечу тебя раньше.       

— Оу, это будет очень интересная игра, Брюс. Ты не боишься проиграть?       

Когда Брюс уже уходил, Джеремайя слишком спокойно и четко проговорил: 

— Тебе стоит еще немного поработать над своим лицом, Брюс. Ты совершенно не умеешь притворяться.