А помнишь, брат, как было нам по двадцать лет тебе и мне и было как-то проще там, на этой ёбаной войне: стрелять туда, свои все тут, обед — ну если подвезут, и так легко лежать в траве, в прицел выкашливая гнев. Потом был госпиталь, бинты, глухая ярость и врачи: им не до нас, на нас нет сил, тут бы успеть живых лечить, а мы с тобой — ну как-нибудь, ты только, слышишь, рядом будь, мы выбирались из таких… Я вытащу, чего молчишь?
Мне говорили, что ты сдох, что помер, съехал в мир иной, а я смотрел, дурак, кивал, и знал — хуйня, ты не такой, да хер вам всем, а не мертвец, ну вы чего, он вот же, вот!
Меня держали вчетвером, когда закапывали гроб.
И с этих пор искал тебя по храмам, ведьмам и гуру́, не спал, ночами напролет читал оккультную муру, и все искал, искал, искал, ну не тебя, так хоть окно, чтоб заглянуть за горизонт, туда, где ждешь меня давно, туда, где ты, где был бы я, коль не еба́ное «свезло», я лез туда назло богам, святым и дьяволу назло, я бы нашел тебя, Андрюх, да только нет тебя — нигде.
И я остался здесь. Один. В громадной глупой пустоте.
Я не вернулся, всё твоё: мечты, судьба, семья — твоя, и я уже не расплету — а где ж тогда остался я и что осталось от меня, и кто же я теперь таков.
И на плечах моих мертвец встречает радостно врагов.