Примечание
Если бы Геральта однажды спросили, в чём состоит его глубинный страх — тот самый, что съедает до потрохов, рвёт плоть и душу гнилыми зубами, превращая всего в один сплошной кровоточащий шрам -, он бы долго молчал в ответ. Перекатывал бы на языке, пробуя на вкус, не решаясь озвучить. И только когда уже не ждущий ответа собеседник решит перевести тему в иное русло, почти отчаянно произнесёт:
— Выбор.
В голове вспыхивают образы убитых, брошенных на произвол, пострадавших от его решений — людей, монстров, существ. Давно знакомых и впервые встреченных в странный период его жизни. Помутневшими глазами он видит их перед собой, осуждающе смотрящих, гневно молчащих.
— Не имея возможности сделать выбор, я его ненавижу. Ненавижу и тогда, когда должен выбирать. Дерьмовый расклад в любом случае.
Только выбившее однажды весь воздух из лёгких осознание так и остаётся неозвученным; никто не спросит ведьмака о подобном. И ему от этого проще.
Тяжесть принятых в прошлом решений — его бесценный груз, святыня, которую он никогда не решится оставить. Справедливая расплата за все грехи, из грехов же и состоящая.
Неотвратимость будущих выборов — бог, в которого слепо отказывается верить, зная, что однажды он придёт и заставит.
— И того мы имеем… Хм. Пятнадцать крон. На ночлег в задохлой таверне хватит, только толку. На припасы не останется, на эликсиры и заточку мечей и подавно. Нам нужны заказы, а значит, люди. Кажется, рано мы оставили Липки за спиной. Вернёмся?
Плотва призывно бьёт копытом, ожидая команд. Ведьмак хмурится, смотря на катящееся за горы солнце, и недовольно выдыхает, перебирая варианты. Опять выбирая.
Небольшая деревня осталась на востоке, но её отрезает река. До моста часа три, после — полем до глубокой ночи. Слишком далеко уже отошли они от Липок, чтобы возвращаться. Ближайшая деревня теперь на западе, но солнце будет слепить в глаза. Зато прибудут ровно к закату, ещё застанут крестьян. И, если повезёт, староста расскажет об ужасной полуночнице, буйствующей около колодца, отвесит набитый кронами кошель за скоро выполненное задание, да накормит, оставит на ночлег.
Поправляя седло и взбираясь верхом, Геральт ещё раз оглядывается на восток. Он надеялся добраться до Врониц уже к сегодняшнему вечеру, там его точно ждал прибыльный заказ на игошу, вот только пройденной осталась лишь малая часть пути. Не рассчитал, ошибся. И теперь снова пытается угадать, как правильней проступить.
В нос ударяет запах грубой шерсти и мха. Волки, за которых никто не заплатит. Ждать больше не имеет смысла, и он, щурясь, направляет лошадь на запад. Всё-таки светящее в глаза солнце — меньшее из зол, если сравнивать с отсекающими пройденный участок волками, да и доберись он к середине ночи в Липки, староста не откроет до утра. А так, гляди, к рассвету он продолжит путь ко Вроницам, и кошелёк приятно оттянут монеты.
Лютик бы в такую передрягу не попал. Уж что, но рассчитывать расстояние и экономить остатки спущенных денег он умел.
Взгляд опускается на руку, чётко видя сквозь перчатки надпись на запястье. Возвращая во времени на пять месяцев назад, когда их с бардом пути разошлись.
— Когда я их сам развёл, — мысленно поправляет себя Геральт.
— Ну и катись! Если уж я — очередное случившееся с тобой, несчастным, дерьмо, я исчезну, слышишь? — кричит Лютик из воспоминаний, хватаясь за лютню. Пальцы слишком сильно сжимают дерево — и откуда столько силы.
— Без тебя только лучше.
Лютик давится воздухом, глаза блестят горечью и решимостью. Трава шуршит под его ногами, крошится ветка. Он не оборачивается.
— Я от других узнаю конец истории. Слышишь? — голос надломленный, треснувший. — Бывай, Геральт.
Геральт только вздыхает на всю эту драму, отворачиваясь от уходящего. Краем уха улавливает перекатывание камешков на дороге и с фырканьем прошёптанное «от других». Поправляет сумки, запрыгивает в седло и уезжает, не сожаления ни об одном слове. По крайней мере, тогда.
***
Деревня, купаясь в закатных лучах, встречает матершиной крестьян и запахом перегноя. Староста находится почти сразу, только заказ на полуночницу так и не случается. Разве что из-за угла выскочил мужик да попросил мастера ведьмака на минуту. Геральту всё равно, от кого и какой заказ принимать, и он плетётся следом. Мужик представляется Яном.
— Мастер, на вас только и надежда, — тараторит он в своём доме, наливая чарку себе. — Гаврий, староста наш-то, слушать меня не хочет, говорит выдумал я всё. А я точно знаю, мастер ведьмак, я знаю. Приходит ко мне в хлев ведьма и творит там, ух!
— Ведьма? — переспрашивает Геральт, выглядывая в окно.
— Колдунья! Сено портит, молоко ворует, а вчера ещё и странные пятна на Динке моей оставила. Россыпь такая, будто бил её кто, спросил её, а она молчит. Потом в слезах призналась, что ведьма это её схватила, сказала, расскажет, будет ещё больше меток этих поганых, и исчезнет она однажды тогда. Так и случилось, сегодня же ночью уже не было дома Динки, только утром вернулась, и следов всё больше на ней!
— Сено и молоко? Следы? — ведьмак недоумённо вскидывает брови и хмыкает, едва поспевая за спешной речью Яна. — Кто такая Динка? Жена твоя?
Ян приосанивается, руки в бока упирает.
— Дочка моя, красавишна, заря. Уж семнадцать годков по весне будет.
Геральт только и просит показать хлев. Осматривает его, глубокомысленно молчит. А Ян всё допытывается.
— Мастер ведьмак, а вы хорош в ремесле своём? Со скольки лет занимаетесь этим? Вы же не старше моей жены покойной, что умерла, как второго за Динкой дитятку скинула. А, мастер ведьмак, сдюжаете ведьму?
Геральту уже за сорок перевалило, пусть и не скажешь, выглядит-то сильно моложе. Разве что злее и смурнее. И вгляд цепкий, что подмечает даже мелкие детали. Метку Яна, например. Кричащее «это не я» на его руке не вызывает никаких эмоций.
Легенду о родственных душах Геральт узнаёт только в двадцать, когда рука начинает жечь и будто плавиться ночью. Утром обнаруживает на месте ожога два странных слова, о которых и забыл почти сразу. Некогда об этом задумываться, когда нужно срочно проверить состояние стрыги. Вспомнил только через полгода, прибыв на зимовку в Каэр Морхен. Спросил Весемира, а тот лишь отмахнулся, сказав, что ведьмаку нет от этого толку. Мол, когда-то ты встретишь свою родственную душу и узнаешь по этим словам.
— Странное приветствие какое-то. «От других»? Кто ж так здоровается, — удивляется он тогда.
А Весемир хмурится.
— Это будет прощание. Это последние слова, которые будут сказаны тебе. И поймёшь ты не сразу. Забудешь, не обратишь внимания. Ты же ведьмак, а не кисейная барышня, куда тебе такой груз. Вот когда вспомнишь и поймёшь, будет больно. У нас по-другому не случается.
Двадцатилетний Геральт хмыкает и смеётся, что разницы нет. Что он был один и будет, зачем тащить ещё кого-то на Путь, обрекая на вечные подсчёты редких монет, убийства монстров и вездесущие проклятья от каждого встреченного. Да и мутант он, какая боль.
Оказывается, боль сильная.
Спустя четыре месяца от прощания с Лютиком он промывает рану на руке. Порез аккурат на метку пришёлся.
Сначала Геральт ничего не чувствует, механически счищает грязь и заливает эликсиром. Уже собирается перетянуть, как отчего-то вспоминает надоевшую однажды песню. Переборы струн лютни. Улыбающееся лицо Лютика. И всё встаёт на свои места.
Тупая боль в висках, сопровождавшая его с самого расставания, перемещается по телу и локализируется в груди, будто огнём растекаясь по сосудам. Родственная душа, говорите? Отлично. Перетерпится и свыкнется, он же чёртов мутант. Скоро пройдёт.
Не проходит.
И Геральт волей-неволей всё вспоминает Лютика, возвращается в тот день, когда позволил уйти. И хочет удавить себя, потому что — что, если он умер по дороге? Ввязался в очередную неприятность? Попался под руку бандитам.
Мысль, что они могут просто не увидеться больше, а Лютик будет счастливо жить где-то с другими, растворяется в кислоте мыслей о его смерти. В потрохах что-то переворачивается и заглушает любые разумные доводы криками, что это Геральт виноват в его кончине. Он выбрал такой путь. Самолично задушил, зарезал, истоптал Лютика.
Под ногами звенят обломки крынки из-под молока.
— Не хочу расстраивать, но это не ведьма. Видимо, у дочки твоей появился кто, вот она и пропадает ночами. А утром зацелованная домой возвращается. Глядишь, принесёт тебе внука скоро.
Ян шарахается в сторону и крестится.
— Чур вас, мастер ведьмак! Уж это я бы узнал, да и мала моя Динка ещё, мала. И как же звуки?! Тут такой вой ночью стоит, зайти страшно! Так бы я давно уже колдунью эту прогнал косой иль кочергой какой. Вся на вас надежда!
— Зараза, — выплёвывает под ноги Геральт и устало поднимает взгляд на Яна. — Чёрт с тобой, дождёмся вместе ночи, там и посмотрим. Только расскажи ещё… Здесь был молодой бард с бесящим, надоедливым… Был здесь бард? Проезжал, может?
Ян наливает очередную чарку и опрокидывает в себя, предлагая Геральту хлеба с салом. Тот не отказывается, редко удаётся так скоротать время теперь.
— Да не было вроде, я бы заметил.
Геральт неопределённо хмыкает, догадываясь о дедукции Яна, раз уж он и о любовнике дочери не прознал. Жуёт чуть затвердевший хлеб и сало без единой мясной прослойки. И чувствует, что его внутренности так же жуёт злоба на самого себя и осознание очередного неверного выбора.
— Мастер ведьмак, — закидываясь очередной чаркой ржаной, пьяно интересуется Ян, — а вы вот мутант. Вы любите вообще?
Геральт подчеркнуто молчит, не собираясь отвечать. Но мужик что-то подмечает в кошачьих глазах.
— И как вы любите? Больно или приятно?
Кажется, он спрашивает об обычном сексе, но Геральту чудится другое. Видится лицо Лютика, смотрящее с пустотой в ответ на грубые слова.
Чёртов Лютик.
Неделю Геральт прислушивался к себе, глушил боль болью — убитых накеров, утопцев, да и кого угодно. Лишь бы помогло. Но ночами видел только окровавленного Лютика во снах. Повешенного. Задушенного. Зарезанного. Ни в чём не повинного, разве что в чрезмерной болтливости да привязанности.
Только теперь начинали иметь смысл все его касания. То, как Лютик дрожащими пальцами поправлял на нём нелепый дублет. Как уверенно помогал перевязывать раны. Как рассеянно бормотал во сне имя ведьмака и неизменно оказывался утром под его боком — сам ли прибился в попытке согреться, или же ведьмак притянул к себе. Геральт не знал ответов, но ощущал правильность в тёплых взглядах Лютика и мерном его дыхании рядом.
И вот уже три недели Мясник из Блавикена, который не должен ничего ощущать, прокладывает маршрут вслед за бардом, в бешеном темпе пытаясь догнать и оградить от опасности. Лишь бы не было поздно. Лишь бы успел.
Только бы сейчас этот выбор был правильным. Мелитэле, направь и помоги.
***
Геральт улавливает скрип двери в хлев и смех, доносящийся изнутри. Следом же слышит дребезжание неубранных осколков, восторжённый голос девушки и басовитый, грубый мужской.
— Ян, очнись.
Мужик, сморённый водкой и сном, вскидывается, когда ведьмак трясёт его за плечо, пытаясь разбудить.
— Чего вам, мастер? Ведьму убили?
Ночь прорезает скрип струн, противно врезается в уши. Геральт не обращает внимания на какофонию звуков, только помогает Яну подняться и выйти во двор.
— Слышите, да? Вот этот ужас, мучает она Динку мою там! — мужик сам спешно шагает в сторону хлева и останавливается у самой двери. — Слышите, мастер?!
Геральт слышит только как всё затихает и многозначительно хмыкает. На что только уходит драгоценное время? Забрать бы десяток крон да отправиться во Вроницы. У барона, страдающего от излишней выпивки, Лютик вполне мог задержаться подольше, развлекая своими песнями всю его братию. Если нет — заказ принесёт немалых денег, и он сможет дольше не отвлекаться на мелкие проблемы селян, быстрее продвигаясь в пути.
— Сейчас вместе посмотрим.
Геральт отворяет двери в хлев, заранее зная, что Динка будет не одна. Не смотря внутрь, пропускает Яна войти первым. Опасности всё равно никакой нет.
— Динка, ты что?! Это твои ведьмы? Да с двумя сразу?!
Геральт резко вскидывает глаза и видит перепуганную русую девушку. Видит юношу, что подрывается со стога, где лежал с Динкой минутой ранее. Такой же перепуганный, выскакивает в окно, отбросив лютню в сторону другого парня, подпирающего стену поодаль от них, ближе к двери.
Боль в груди перестаёт чувствоваться, только горчит слегка, когда ведьмак узнаёт знакомые черты лица. Широко распахнутые, светящиеся неверием, глаза. Открытые пухлые, почти девичьи, губы. Руки, тут же сжавшиеся в кулаки и так же резко расслабленные. Улавливает интуитивный шаг навстречу. И видит, как неверие в глазах сменяется ужасом.
Резко смотрит на Яна, схватившего косу, стоящую при входе в хлев. Три шага до Лютика, уже пять до ведьмака.
— Сука, Ян, нет! Стой, паскуда!
Пальцы никак не складываются в «аксий», ноги не хотят двигаться быстрее.
Динка оглушительно верещит какую-то чушь об уроках игры на лютне.
Ян заносит косу и метит барду в горло.
Разбитая крынка рассыпается мелким порошком под тяжёлым шагом ведьмака.
Лютик неотрывно смотрит Геральту в глаза.
Лютня жалобно трещит.
Метка обжигает кожу.
