— И что ты предлагаешь? — Чон стоит, сложив руки на груди и опираясь о дверной косяк. Обычно эта кухня встречает его приветливо после каждого тяжелого дня в универе, а после, и работы, но сегодня всё не так. Комната окружена полумраком из-за плотно закрытых шторами окон. Сквозь них пробивается всего одна тоненькая полосочка света, но она только придает атмосфере мрака. Кажется, будто это вовсе не та светлая квартира, в которую Хосок привык приходить. Может он просто ошибся дверью? И его вредный и забавный малыш Юнги сейчас ждет пока он вернется домой?
— Просто уходи, — Мин выглядит спокойным. Такой, как обычно: немного строгий и унылый. Парень никогда не показывает то, что у него в душе. А на самом деле мир внутри потихоньку рушится, будто его разбирают по маленьким кусочкам. И не просто разбирают, а с силой отрывают, причиняя неимоверную боль.
«Зачем? Зачем Хоби так поступил? " — всё, что сейчас крутилось в блондинистой голове. Лучше бы он так и не знал ничего, продолжая слепо доверять Чону. Парень опирается руками о столешницу и опускает глаза в пол. Он понимает, что сейчас ни разу не похож на безразличного человека. Не для Хосока так точно — они слишком хорошо знают друг друга.
— Правда этого хочешь? — младший тяжело выдыхает и закрывает лицо руками. Как же с ним трудно… Чон выглядит уставшим от всего мира, особенно от этого скандала, который похоже только начинается. Он снимает куртку и вешает её на спинку кухонного стула. Вот кто действительно выглядит спокойным. Такое чувство будто ему всё равно. Конечно. Если бы хоть что-то для него было ценным, то не было бы этого разговора. Чон вернулся бы с работы в объятия своего вечно чем-то недовольного хёна. На самом деле так думал только Юнги.
— Пошел вон! — Мин выкрикивает это и сразу же ругает себя. Он между двух огней мечется. Простить измену трудно, для кого-то даже невозможно. Хотя… Стоило давно догадаться. Любовь слепа, так говорят? Тогда это точно про Юнги. А ведь Чон клялся, обещал, что они вдвоем будут жить долго и счастливо, как в сказке. Каким нужно было быть идиотом, чтобы в это поверить… Но у Мина есть оправдание, по крайней мере, так он говорит самому себе. Знакомо чувство, когда рядом тот единственный, которого искал всю жизнь? Ему веришь и готов открыть настоящего себя. Того, что пытался прятать от всех. Ты даришь ему улыбки, свою любовь и счастье. Становишься уязвимым и наивным. А Хосок этим и воспользовался.
Юнги ни с кем ещё не был таким искренним. Чон видел то, о чем другие даже и не мечтали, и речь не только о красивом подтянутом теле, которое младший считает своей собственностью. Каждый милый смешок и улыбка до ушей, редкие слезы, трудности, и боль. Это всё Юнги мог доверить только одному человеку. И теперь его нет. Он стал таким же как все — серой массой.
Должен был стать.
Но видимо влюбленный Юнги рассуждал иначе. Та его маленькая частичка, что всё ещё любит Хосока не смотря ни на что, прорывается сквозь здравый рассудок и правильные мысли, крича во весь голос: «Только не уходи!»
И так ясно, что Чон никуда не собирается.
Хосок высокомерно поднимает брови и не отводит глаз от старшего. Он знает, что стоит ему сделать хотя бы пару шагов в сторону входной двери, и Мин тут же бросится за ним. Зачем врать самому себе, Юнги? Чон подходит ближе и хватает парня за локоть, разворачивая к себе. И плевать он хотел на то, что тот чувствует, для него главное собственные желания.
— Ты меня утомляешь, — парень подходит вплотную, прижимая старшего к кухонной мебели. Он делает всё медленно и плавно, растягивая удовольствие. Правда только для себя. Длинные пальцы забираются под обтягивающую футболку, поглаживая рельефный живот, одновременно с этим облизывая губы. Интересно, если бы Чон сказал, что тело Юнги самое любимое из всех партнеров, это бы его успокоило? Наверное это была бы единственная сказанная Хосоком правда за последний месяц, — Ты ведь любишь меня?
Младший наклоняется к шее парня, вдыхая запах одеколона. Его любимый аромат. Только поэтому Мин пользуется им. Чон усмехнулся. Глупышка Юнги. Он правда верил в вечность их чувств? Хосок ведет себя как настоящая сука, но ведь никто ему и не запрещал. Парень закрывает глаза и проводит кончиком носа по скулам. Ничего особенного, правда? Но Мина в дрожь бросает. Юнги ненавидит подчиняться, он свободный, верный только себе. Так было до Хосока, теперь он словно в его власти, готов делать всё, что скажут.
Чон мягко касается к губам и кажется, будто вернулась прежняя нежность и ласка, с которыми он целовал раньше. Но этого уже никогда не будет. Юнги не может сдержать себя, и пара соленых капель стекают по щеках. Как же он надеется, что младший не видит этого. Показывать свою слабость кому-либо глупо. Глупо и страшно. Теперь даже Хосоку. А ведь как было раньше: Чон мягко прижимает к себе и делает вид, что Юнги не плачет, что ему просто грустно. И целует в макушку, чтобы тот успокоился. Редкие для парня слезы становились не такими уж и страшными, Мин начинал верить, что может показывать свою боль. А сейчас… Чону просто плевать. Этим всё сказано.
Младший совсем немного приспускает домашние штаны Юнги, поглаживая выступающую на худом теле косточку. Поцелуй из нежного превращается в мокрый и более пошлый. В стиле Хосока, ничего удивительного.
— Пойдем, — Чон с ухмылкой отстраняется и берет парня за руку, переплетая пальцы и сжимая его ладонь. Зачем? Чтобы Мин снова полностью доверился ему. Для чего? Чтобы снова разбить. Юнги только кажется сильным, на самом деле с ним можно поиграть. Собственно это Хосок и собирается делать. Он уводит парня из кухни, и оба прекрасно знают куда. Меньше минуты и они уже стоят рядом с широкой кроватью, аккуратно заправленной еще с утра. Стоит заметить, что долго она в таком виде не продержится. Чон приобнял Юнги за талию, впиваясь в мягкие губы новым поцелуем. И всё же этот парень хорош. Не только в сексе, но и весь в целом. Когда-то Хосок и правда его любил. Да и сейчас вовсе не собирается оставлять одного.
Чон подталкивает парня, и тот падает на постель, даже не понимая как это произошло. На самом деле Мин даже не знает как вести себя сейчас. По уму стоило бы прекратить это всё, но разве он может… Он не хочет расставаться с Хосоком, каким бы подонком тот ни был. И даже сейчас сделает всё что захочет Чон, лишь бы остаться вместе с ним. А младший времени терять не собирается. Теплая толстовка беззвучно упала на пол, освобождая едва заметные кубики пресса. И как скажите пожалуйста не поддаться этому человеку, который с безразличным видом стягивает с себя одежду, даже не задумываясь как сексуально это выглядит со стороны. Хосок лишь хмыкает поймав на себе прикованный взгляд.
Звенящая пряжка на ремне, а следом за этим звуком штаны вместе с боксерами тоже оказываются на полу. Юнги отворачивается, когда Чон, нависнув над ним, тянется за поцелуем. А последний всё равно настойчиво касается к чужим губам своими, одновременно с этим повыше задирая футболку Мина. Он медленно отстраняется, оттягивая нижнюю губу старшего, и едва ощутимо смыкает на ней зубы. А после сразу же снимает футболку до конца.
Бледная кожа и худое тело. Чон готов смотреть на это вечно. Но еще лучше не просто смотреть. Чувства остыли, но страсть никуда не делась. Хосок хочет Юнги, но уже давно не любит.
Одежда скрывает всю красоту его тела, поэтому парень стягивает широкие домашние штаны одним рывком. Под ними ничего нет. Юнги почти никогда не носит дома белье.
Выбрать с чего начать в такие моменты сложнее всего. По-началу лишь смотришь, изучаешь то, что и так знаешь наизусть. Касаешься медленно, но уверенно. И обязательно смотришь в глаза. Зрительный контакт всегда возбуждал Хосока.
— Смотри на меня, — суровый голос разрывает тишину, стоит его обладателю заметить один только намек на то, что Юнги отворачивается. Для него просто смотреть сегодня мучительно трудно. И страшно. В глазах любимого отображается его собственное перепуганное лицо. Обнаженный, беззащитный и знающий, что его не ждет ничего хорошего.
Хосок не смотрит, а пожирает одним только взглядом. Когда-то давно это можно было счесть за комплимент. Юнги под этим взглядом сжимается. Сворачивается, прижимая колени к груди. Это то, чего он так хочет, но сделать может лишь в закоулках своего сознания. Широкая ладонь окольцовывает тонкие кисти рук и вжимает в мягкую постель. Чтобы даже не думал мешать наслаждаться тем, что по праву принадлежит ему.
Кожа на бедре плавится от поглаживаний, коленки вздрагивают в вечных попытках сойтись вместе, а на губах рискуют появится новые ранки, причиной которым будет вовсе не холодный ветер на улице.
— Хосок…
Скорее тихий писк нежели связная речь. Даже одно слово из его уст звучит неуверенно, а ведь он так долго мучился, чтобы на него решиться.
Красные следы от подушечек пальцев выступают на бледной коже. Вместо ответа. Знак, что лучше будет, если Юнги замолчит прямо сейчас. Не подчиниться невозможно. Губы словно сами сжимаются в тонкую полоску, пока Мин едва слышно шипит. Чужие руки давят непозволительно сильно, поэтому освободившись от их оков парень невольно шмыгает носом. До последнего держит слезы в себе. Он не может пасть так низко и в очередной раз показать свою боль.
Хосок отклоняется к краю кровати, не сказав ни слова. Кажется, что на его лице и в его мыслях нет ничего. Только управляющая парнем похоть да довольная ухмылка в придачу.
Смазка всегда лежит в нижнем ящике тумбочки. Содержимого в тюбике оказывается катастрофически мало. У них давно не было секса. Поэтому никто и не вспомнил о необходимости купить новую.
Пугает то, что Хосок продолжает сверлить взглядом, открывая крышку флакона. Ему не нужны руки, чтобы держать кого-то неподвижным. Оцепенение охватывает с новой силой, когда к парню доносится легкий аромат ванили.
Сладкий. Как и сам Юнги.
Чон наклоняется к самим бедрам. Касается губами едва ощутимо, по внутренней стороне поднимаясь к паху. Это до дрожи доводит, но в то же время дает передышку. Мин впервые отворачивается, на каждом томном выдохе сильнее сминая над головой теплый плед, что накрывал их постель.
Поцелуи постепенно переросли в укусы. Легкие, но иногда сменяющиеся на более грубые. Хосок зажимал чувствительную кожу между зубов, оставляя после себя красные отметины, которые будут держаться не меньше нескольких часов.
Он не останавливается здесь. Поднимается выше и оставляет поцелуй на выступающей тазобедренной косточке. Идет дальше, касаясь к впалому животу и груди. Всё, что должно порождать мелкие приятные мурашки, причиняет сильную душевную боль. И как бы не пытался Юнги думать о чем-то другом, новые неожиданные укусы возвращают его обратно. В их общую с Хосоком спальню.
Сопротивляться его власти слишком трудно. На грани с невозможностью. Особенно, когда губы оставляют на шее метки. Кожа покалывает, расцветая небольшими багровыми пятнами. Еще одно напоминание о том, что Юнги не сможет принадлежать кому-то другому.
Последний укус приходится на мочку уха. Когда-то давно Мин носил в ней металлическую сережку, но теперь о ней напоминал лишь незаметный прокол. Чон оттягивает мочку зубами, вспоминая как раньше играл языком с маленьким колечком.
Всё также молча парень выравнивается и перекладывает смазку из правой руки в левую. Несколько капель прохладной смеси измазывают пальцы. Хосок выдавливает всё, что может, заставляя тюбик согнуться во многих местах. Дыхание словно перехватывает, когда их взгляды снова встречаются. Только теперь всё намного хуже, потому что он вот-вот начнет.
— Ты же знаешь как я люблю твой голос, когда ты правильно им пользуешься, — Чон входит на одну фалангу и самодовольно улыбается, подметив, как отвыкший от подобных ласк Юнги скривился в лице, — Постарайся для меня.
Он не дает ни минуты, чтобы привыкнуть. Сразу толкается глубже, что выходит не так уж и просто с таким количеством смазки. В последнее время Хосок и вовсе не заморачивается над растяжкой. Делает её скорее для собственного комфорта, чем для партнера.
Пальцы расходятся в стороны, срывая с искусанных губ первые тихие стоны. Так реагирует тело, но разум искренне хочет сбежать куда подальше. Это лишь приятная иллюзия. И не так много времени пройдет прежде, чем она превратится в болезненный кошмар. Хосок никогда не причинял ему физической боли, но сейчас… Юнги словно чувствовал, что на его ощущения парню плевать. Чон снимает стресс. А Мин ему помогает. Потому что Юнги и есть причина этого стресса. Потому что Юнги легко такое внушить.
Остатки смазки, собранные с чувствительных стенок, Хосок размазывает по собственному члену. Слишком мало, но кого это сейчас заботит. Даже Юнги смирился. Его не станут растягивать как следует, так чего уж заботится о чем-то ещё.
Он не знает в какой момент его парень превратился вот в это. Всё было хорошо, потом нормально, терпимо и в конце концов — невыносимо. Общее времяпровождение сошло на нет. Зачастую Чон появлялся дома только для ночлега. Стал скрытным и часто не рассказывал куда уходит. Отнекивался заученным «Мне каждый свой шаг докладывать?». И Мин терпел. Дотерпелся до того, что сам никогда не сможет бросить Хосока. А если бросят его — просто не переживет.
Пальцы уже сводит от того как сильно они сжимали одеяло. Приходится ослабить хватку, а ведь именно сейчас страх достиг своего пика. Глаза сами собой закрываются, когда твердо стоящий член одним рывком входит на всю длину, губы распахнулись в немом крике от резко пронзившей низ живота боли.
— Смотри. На. Меня, — фраза заставляющая собрать всю свою волю и глубоко вдохнуть. Наполнить легкие и успокоиться. Поднять веки и не заплакать.
Хосок не двигался лишь потому что его приказ не был выполнен. Ладонь с новой силой сжавшая бедро приказывает: ты должен слушаться. Единственное правило, и оно уже давненько заправляет в этой квартире.
Парень робко открывает глаза и восстанавливает связь с глазами напротив. И что-то в них было такое, что Юнги всегда удивляло. В эти глаза он влюбился: порой такие же скрытные и холодные как его собственные. И именно они сейчас вселяют легкий ужас, пробирающий до костей.
Стоит ему посмотреть как новый толчок обрушивается на хрупкое тело. Хосок входит глубоко, резкими и пока что редкими движениями. Добивается первых стонов, граничащих с криками и просьбами быть чуть менее торопливым, дать привыкнуть к заполненности и большому размеру.
Лишь через силу ему удается смотреть. Не через смущение или возбуждающий Чона стыд, как это было в первый раз, а именно через силу. Его любовь превращалась в отвращение. Хотя в данной ситуации это одно и то же.
Все мышцы невольно напряглись. Нутро Юнги от этого только сильнее сжималось, доставляя Хосоку непередаваемые ощущения обволакивающей узости, а ему самому — ещё больше боли. Жжение и зуд не покидали его ни на секунду, следуя за любым движением было это подмахивание бедрами навстречу или попытка обвить талию Чона ногами. Один раз Юнги даже хотел соскользнуть, отодвинуться назад и избежать неминуемого, о чем тут же пожалел. Широкие ладони дернули парня на себя, насаживая грубо. Цветные пятна перед глазами и чужой озлобленный оскал сообщили: всё, что было до — лишь цветочки.
Несдержанное рычание вперемешку со звонкими шлепками и хриплыми криками разносилось по квартире. Мин извивался в чужих руках, изгибаясь в спине и ногтями впиваясь в кожу ладоней. И думал он о том, когда же это всё закончится. Никогда наверное. Будет лишь пауза. Размером в месяц или чуть больше. Потом это всё повторится. Чон Хосок ещё не один раз возьмет его таким образом.
Зря он тогда открылся. Зависимость равна бессилию. Стоит познать любовь и нежность, как появляется постоянная потребность в этих двух чувствах. Здесь и находится корень всех проблем. Кто, если не Хосок? Кому он такой сдался? С трудным характером, вечно чем-то недовольный и больше не умеющий доверять. И лучше сейчас просто плыть по течению. Плевать, что оно несет к порогам, о которые разобьешься в щепки.
Физическая боль уменьшается со временем. К ней привыкаешь, когда голос совсем оседает и тело становится ватным. Она уходит и уступает место душевной, которая разрывает на клочки не нутро, а грудную клетку. Вбивающийся в него парень уже не имеет значения. За выступившими на глаза слезами Юнги его даже не видит. Только чувствует как, выжимая из себя последние силы, Хосок ускоряется. Чувствует его внутри и беззвучно плачет. Осталось еще немного.
Парень винит себя за слабость, за слезы, за нарушенное самому себе обещание: не плакать до самого конца, не унижаться и не показывать как он ничтожен. Но Чон и сам всё прекрасно знает.
Семя заполняет его приятным теплом. Томный выдох, следом всхлип, перерастающий в рыдание. Пустота внутри наконец заменяет член, и Юнги, медленно из-за вновь накатившей боли, переворачивается на бок. Трудно поднять колени к животу, но и с этим он справляется. Жмется к постели, сжимает одеяло в одной руке, а второй, дрожащей от волнения и страха, тянется к ягодицам и ныряет пальцами меж них, ощупывая колечко мышц.
— Всё там нормально. Иди сюда.
Хосок одергивает чужую испачканную в сперме руку. Тянет к себе, обнимая за талию, и лишь тогда опускает голову на прохладную подушку. В тишине Юнги слышит как бьется его сердце. Быстро отстукивает неведомый ритм. Только его сердце и собственный плач, что прятался в широкой груди Хосока. Чуть позже ещё и звук зажигалки.
Обычно парень получал за курение в квартире. Уж тем более в кровати. Мин выталкивал Хосока в спину на балкон и причитал о вечной вони. Но это когда-то давно. Точно не сейчас.
Взгляд Юнги пустой и стеклянный. Глаза неприятно щиплет, но он всё равно держит их открытыми. Следит за дергающимся в руке Хосока огоньком сигареты. Его мысли наконец опустели.
Столбик дыма поднимался вверх и полностью рассеивался у потолка. Сквозь него Мин пялился в одну точку, слушая чужое глубокое дыхание. Тяга, долгий выдох, небольшой перерыв и снова тяга. Чон курит медленно. Расслабляется и дает телу отдых, наслаждаясь приятной ноющей болью в мышцах.
Красный огонек меркнет на дне полупрозрачной синей пепельницы. Глаза парня закрываются, а рука только крепче прижимает Юнги к себе. Как вещь, что навечно должна остаться с ним.
— Ты ведь простишь меня?
Вырванный из мыслей, Юнги кивает и бормочет едва слышное «да, конечно». Потому что Хосоку он простит всё.