Алёна ненавидела зеркала, чёрный кофе и острые предметы.
Не то чтобы после расставания с Надей остались только плохие воспоминания, нет конечно. Но встречаясь взглядом карих глаз с отражением, она упорно видела не свои глаза, а её, Надины. Это было настолько глупо, что она даже самой себе не могла об этом сказать. Друзья наверняка подумали бы, что у неё снова поехала крыша и надо идти к психиатру за новыми таблетками. Чёрт бы побрал их одинаковый цвет глаз. Алёна старалась не смотреть в зеркала, чтобы не видеть чужие глаза на своём лице.
Чёрный кофе Алёна разлюбила по схожей причине. Надя обожала пить свежесваренный кофе, особенно добавляя туда пряности. За чашкой кофе они с Алёной и познакомились. Слово за слово, так выяснилось, что одного разговора в сетевой кофейне недостаточно — через пару месяцев они уже не отходили друг от друга. Сейчас Алёна не могла пить, а в особенно тяжёлые дни смотреть, нюхать и даже думать о чёрном кофе. В этом напитке для неё соединилась вообще вся Надя: темноволосая, кареглазая, южная, горьковатая. Для Алёны это был слишком богатый букет триггеров.
Острые предметы и Алёна шли — ха-ха — рука об руку довольно долго. Первый раз она опробовала провести кончиком ножа по коже, когда читала сообщения Нади, чувствовала глубину её отчаяния и ничего не могла сделать, чтобы помочь. Естественным для Алёны было бы приехать и хотя бы просто обнять и держать Надю в своих руках — но та вежливо попросила этого не делать. Три года депрессии, сказала она, объятиями не излечишь, и ей не полегчает, и Алёне вдобавок станет плохо. Надя предпочитала разбираться со своими проблемами сама. Алёна была на волосок близка к тому, чтобы возненавидеть эту её черту.
Они не виделись с Надей третий месяц, а руки Алёны за это время покрылись алой штриховкой. Надя старалась не волновать Алёну без нужды, а та это чувствовала — или додумывала? уже было невозможно разобрать — и ненавидела себя всё сильнее: за эгоизм, за бесполезность, за слишком сильное сопереживание, за недоверие. Ведь если партнёрка не верит сказанному "всё нормально", значит, она плохая, верно? Резать левое предплечье для Алёны стало просто привычным времяпрепровождением.
Расставались они громко. То есть это Алёна впоследствии считала, что была слишком громкой. Надя-то просто послала её к чёрту и заблокировала. Алёна не знала, что стало причиной вспышки её гнева: обидные слова Нади или последовавшее за ними молчание на несколько дней. Из чистого упрямства Алёна запретила себе прикасаться к ножу — и, естественно, эмоции нашли другой выход. Она не выдержала. Не смогла, как советовала ей их подруга, перетерпеть и подождать. Сообщение получилось, как всегда, слишком длинным, Алёна постаралась писать как можно нейтральнее, но всё равно не смогла удержаться от нескольких жёстких фраз.
Через день Алёна уже не могла вспомнить ни слова из того, что писала. Переписки она удалила в тот же день, за что впоследствии была себе благодарна, хотя и сквозь слёзы. Прошло несколько месяцев, а горечь была всё такая же яркая, как будто их ссора произошла несколько дней назад. Внутренний запрет на самопорезы обратился в страх перед лезвиями — Алёне казалось, что если у неё в руках окажется достаточно острый нож, то она обязательно сорвётся. Всё то же яростное упрямство сдерживало желание себя избить, протащить под килем, швырнуть об стену. Даже кухонный нож Алёна намеренно не затачивала.
Ненависть к отражению своих глаз в зеркале, чёрному кофе и ножам приносили постоянный страх узнать Надю в шелесте листьев, шуме дороги, музыкальных альбомах. Казалось, память о ней поджидала Алёну за каждым поворотом и в самых неожиданных местах. После Нади, конечно, остались и хорошие воспоминания, но Алёна предпочла бы забыть их все, не разбирая.