1

Хару был зол постоянно с тех пор, как в его жизни появился надоедливый и заносчивый Камбэ в идеальной одежде, сшитой на заказ, с идеальной прической, закрепленной лаком, с идеальной размеренной речью и идеальным балансом на карте. Эта идеальность слепила глаза и раздражала до скрипа в зубах. Где-то глубоко внутри он предполагал, что зол лишь на себя из-за своей никчемности, и Дайске со своей идеальностью здесь совсем не причем. Но вот почему идеальный-богач так прилип к нему, Хару так и не понял. А злость все росла, заполоняя весь разум и тело, и в какой-то момент она стала настолько большой, что просто не умещалась в Като, выползая наружу и сметая все на пути. Дошло до того, что он сорвался на Махоро и довел ее до слез, а потом терзал себя, пока не попросил у нее прощения.

Работа сжимала в тисках и не отпускала, заставляя задыхаться. Идеи о справедливости начали покрываться пылью где-то на затворках разума. Хару действовал, как марионетка в руках системы, и это его как-то не беспокоило. Он просто ходил на работу, просто расследовал дела, просто выполнял поручения, просто напивался каждый вечер и еле доходил до дома под утро, засыпая иногда прямо на пороге, не заботясь ни о мнении соседей, ни о своем внешнем виде, да и вообще ни о чем. Лиловые круги заливались под глазами, лицо осунулось и выглядело болезненно, казалось, что он стал еще тоньше, чем был до этого, а взгляд потускнел.

Като раздражался каждый раз, когда кто-нибудь решал поинтересоваться его состоянием. Как жизнь, Хару? Как чувствуешь себя, Хару? У тебя все хорошо, Хару? «А разве по моему лицу не видно?!» — думал Хару. Отмалчивался только Дайске. Отмалчивался и постоянно поглядывал на него своим этим взглядом господи-ну-и-как-же-ты-жалок-парень. Като тогда переводил на него свой этот взгляд ну-и-какого-хера-ты-на-меня-уставился-придурок, но Камбэ тогда лишь отводил глаза и ухмылялся. Ох, и чему он там ухмыляется?

О чем думал Дайске знал только сам Дайске. Хотя, может, не знал и он сам. Настолько он был загадочной личностью. Никому не было известно, откуда он и откуда его деньги. Еще более загадочным было его решение работать в их отделе управления по борьбе с современными преступлениями, ведь с его запасом валюты в карманах можно было бы вообще не работать до конца своих дней. Однако удивляло, что деньги он тратил не только на себя любимого, но и на расследования, и в таком случае не жалел свой банковский счет. Хотя о чем я говорю, он его никогда не жалел.

Дайске приняли в свои маленькие ряды радушно и с распростертыми руками. Сначала, конечно, к его количеству денег специфическому подходу в расследованиях относились с подозрением, ведь никто на их веку так не работал, но методы Камбэ были не менее эффективными, чем у остальных, и поэтому он сразу стал своим. Но только не для Хару. Каждый день он испепелял его взглядом, в котором кипела злость, а Дайске этот взгляд ловил и не отпускал. И играли они в гляделки постоянно, создавая в помещении гнетущую атмосферу, которую никто не выдерживал, а наши главные герои ее вовсе не замечали и чувствовали себя комфортно.

2

Когда заканчивается рабочий день, Като отправляется вовсе не домой, а в паб, который стал третьим в его списке часто помещаемых мест после дома и работы. Звучит жалко, но с этим ничего не поделаешь. До паба ходит пешком, потому что автомобиль он водить в нерабочие часы перестал, так как это вызывало свои хлопоты, с которыми иметь дело не хотелось. Хару любит эту недолгую, но занимательную прогулку, которая вписалась в его жизнь также вальяжно, как и выпивка. Пока бренно переставляешь ноги, можно о многом подумать, о плохом, о хорошем. Или не думать вообще, что тоже неплохо.

Бредет по тротуару, наблюдая, как люди торопятся домой, перебегая через дорожный переход, пока не загорается красный. На улице только начинает смеркаться, где-то в домах загорается свет. На противоположной стороне дети с задорными криками выбегают из кондитерской, а через витрину видно как лицо немолодого продавца искажается в крике. Интересно, что эти дети натворили? Неприятные мысли мелькают в голове, и Хару ни на одной не хочет задерживаться, потому что вызывают они только отвращение и уныние. Он внезапно останавливается, ощущая паршивую тяжесть в груди. Его кто-то задевает плечом, извиняется, и только тогда Като продолжает путь. Сквозь листву деревьев, посаженных вдоль всего тротуара, пробиваются лучи заходящего солнца и слепят глаза. Люди встречаются все реже по мере приближения к заведению, которое находится далеко не в центре города. Хару вдруг начинает различать следующие за ним тихие, но все же различимые шаги. Резко тормозит и оборачивается. Видит в нескольких шагах невозмутимого Дайске, который останавливается тоже. Хару решает проигнорировать (не)неожиданную встречу и продолжает идти дальше. Вот только шаги позади него не исчезают. Раздражение разливается по всему телу Като, и его передергивает.

 — Ты вдруг заимел дурную привычку преследовать меня, — говорит Хару, вновь остановившись. 

— Я тебя не преследую. Просто иду позади, — отвечает Дайске. 

Его невозмутимость начинает откровенно бесить, и Хару сдвигает брови к переносице. Камбэ самодовольно улыбается. Ему приносит неумолимое удовольствие, когда Като бесится, раздражается, злится и вслух высказывает, как собирается убить его. Такое не может не тешить эго, но Дайске это скрывает и натягивает на лицо выражение полного безразличия, оставляя подробности об его убийстве без замечаний. 

— Знаешь что, Дайске? Катись к черту и перестань преследовать меня, иначе я за себя не ручаюсь. 

Но Дайске не отвечает. Они стоят напротив друг друга и опять играют в гляделки. Вывеска магазина, у которого они остановились, загорается неоном, и тишина нарушается звуком работающих светодиодов. Лица двух детективов, освещаемые яркой вывеской, окрашиваются в красный, затем в синий, а позже в пурпурный. Хару не сдвигается с места, в груди опять что-то сжалось и стало тяжелым, и он все пытается понять отчего, а Дайске просто ждет. Ждет ли он, пока Като скажет что-нибудь еще, ждет ли, когда вновь придется идти за ним, пока небо темнеет над их головами, или он ждет какого-нибудь знака свыше? Дайске Камбэ настолько загадочный, что и этого я сказать не могу. 

— Не иди за мной, — резко бросает блондин и, засунув руки в карманы неснимаемой куртки, быстрым шагом удаляется. 

Хару проклинает все, что попадается ему на глаза: трещину в асфальте, из которой пробивается трава, гонимый поднявшимся ветром чек, мерцающий свет уличного фонаря, крики ругающихся парней, которые проходят мимо. И он проклинает Дайске. Навязчивого, высокомерного, дотошного идиота, который не знает, что, когда разговариваешь с кем-то, полагается отвечать. Като чувствует какую-то маниакальную злость, которая граничит с яростью, и ему хочется разбить кулаки до крови о стену или чье-нибудь лицо. Будем надеется, что кто-то доведет до ума Хару, что неконтролируемая агрессия плохо сказывается как на объекте, так и на субъекте. А пока продолжим наблюдать, как он в порыве злости хочет пнуть невинный камень посреди дороги, но промахивается и лишь стесывает носок своей обуви. Сегодня ему все как-то дается не очень хорошо.

Детектив наконец-то добирается до паба «Сияющая звезда». Приятное название, неприятное местечко, но Хару здесь нравится. Есть какой-то шарм в этом темном обшарпанном заведении, где царит отрешенность от мира и ярчайшая безысходность, от которой потом не отмоешься. И придется нести эту безысходность в маленьком непроницаемом мешочке, привязанному к поясу или рюкзаку, до невменяемых времен, и открывать этот мешочек у себя в коморке и созерцать, впитывая и впитывая в себя. Потом знакомые будут спрашивать все ли в порядке с Хару, а с Хару будет все не в порядке, но о мешочке он никому не скажет и станет прятать. Достойное будущее достойного человека.

Като поднимается по обплеванной лестнице и дергает ручку, которая держится на соплях неприлично долго, но заняться ремонтом никто не торопится. Внутри играет музыка, которая может ночью довести до слез или самоубийства. Парень оглядывает помещение взглядом, подходя к полюбившемуся столику, замечает знакомые лица людей, чьи имена не знал да и знать не имел желания. Лица эти вызывали жалось и сострадание — уставшие, слишком красные, слишком бледные, со шрамами, кровоподтеками, с глазами мокрыми или слепыми. Многие сидели в одиночестве, а кто-то в компании, например, как группа завсегдатых в удаленном углу, где в стене была проломлена дыра, которую заклеили скотчем и забыли. Из этого угла часто доносились смешки, крики и улюлюканья, в общем, веселились здесь только эти парни. Было их пятеро, похожие все друг на друга, словно братья. Приходили и уходили в бар всегда в одно и тоже время, словно действовали по расписанию. Занимательно было то, что приходили они не вместе, каждый своей дорогой, но уходили всегда впятером в одном направлении в приподнятом настроении.

Из сей картины выбивалось лицо Дайске Камбэ, который, сидя неподалеку от пятерых братьев, потягивал что-то из большого стакана, посматривая в окно. Хару в недоумении раскрыл рот, нагло уставившись на коллегу, который его якобы не замечал. Хлопал злобно ресницами, пока ему не принесли «как обычно». Начиналось «как обычно» с пива, а заканчивалось напитками по настроению. Настроение могло быть дешевым виски, дорогим виски, паршивым коньяком (хорошего здесь не было), неплохим вермутом, радующим глаз коктейлем, но не радующим по вкусу, а могло быть простым саке (уж это совсем тлен).

Хару агрессивно отхлебывал алкоголь и звонко ставил свой стакан на стол, давая понять всем, что он зол. Зол бескрайне и с душой, отдавая злости все свои силы. Конечно, это напрягало и выматывало. Но у него не было другого выхода! Этот Дайске! Ох, этот Дайске, как же он его бесит! Никто не бесил его так сильно, даже он сам. И вот, казалось бы, что жизнь достигла своего катарсиса, как тут появляется этот… этот Дайске. Даже это имя злило его само по себе, словно кто-то специально сложил буквы так, чтобы выбесить Като.

Камбэ сидел с прямой спиной, как всегда, невозмутимый, в идеально отглаженном костюме, где красовались незамысловатые, но стоящие уйму денег запонки, в идеально начищенных туфлях из охренительной кожи, название которой Хару даже не знал, с идеальной прической и идеальными чертами лица. На запястье его наручные часы, которые выглядят проще, чем они есть на самом деле, а его всемогущие очки, вышедшие из научной фантастики, лежали во внутреннем кармане пиджака. Да он сошел словно со страниц делового журнала, который выглядел и стоил так же дорого, как и сам Дайске. И сидел он даже как-то по-богатому, выделяясь на фоне всей этой дешевизны и серости.

Самодовольная его рожа выводила из себя. Хару сдерживался, чтобы не сорваться и не подойти к его столику. Хотелось взять его за воротник и вытрясти всю эту идеальность, что мозолила глаза, заставить отвечать на вопросы и выглядеть, как обычный человек, а не как картинка из типографской краски. Но вместо этого он отравлялся злостью и задавался вопросами: почему он к нему привязался? какого черта он здесь делает? что у него на уме? как он добрался до сюда быстрее него?

Хару чувствовал себя паршиво. Хару заказал саке.

Время тянулось медленно, но не утомительно, словно сладкая ириска. Като непрерывно смотрел на Дайске, время от времени улавливая обрывки чьих-то разговоров, сидя в тусклом желтом пыльном свете, отчего лицо его казалось еще более болезненным, а круги под глазами темнее. Камбэ на него ни разу не взглянул. Черт, каждое его действие или бездействие выводили из себя, вся его наружность злила. Хару больше не выдерживал, потому решил пойти домой. Сейчас он пройдется, подышит холодным ночным воздухом, насладится тишиной и безлюдностью улиц, думал Като. Но ведь день-то сегодня не слишком удачный.

Под столом его каким-то невообразимым образом оказалась разлита жидкость неизвестного происхождения. Лужа эта тянулась из далекого далека и разлилась по всему пабу. Позже выяснится, что это всего лишь прорвало трубу в уборной, но ни Хару, ни Дайске эту информацию не получат, да и незачем им это знать. Като, не подозревая о подлянке, которая молчаливо ждала его на кафельному полу, ступил нетрезвым шагом по жидкости и поскользнулся. Полетел вперед головой, бессердечно давимый гравитацией, и, ударившись лбом, отрубился.

3

Хару приснился кошмар. Снилось ему, будто он в странном городе, где все дома черные. Черным было и небо, на котором не виднелось ни одной звезды. Город был пустынный, словно голый рисунок, где кроме домов ничего не было. И бродил он нескончаемо по этому городу, пока вдалеке не увидел силуэт, который выделялся на фоне всей черноты, что его окружала, светясь каким-то внутренним светом. Хару побежал к этому силуэту, отчаянно, в надежде спрятаться от тьмы, но никак не мог к нему приблизиться. Силуэт отдалялся. Хару хотел закричать, но не получалось, его крика не слышал ни он сам, ни силуэт, точно кто-то выключил звук. А когда фигура совсем исчезла из виду, ниоткуда взявшиеся тени, чьи лица исказились в немом крике, накинулись на него. Тени заливались ему за шиворот, в уши и в нос, они обхватили его руки и ноги, не давая двигаться. Хару начал задыхаться.

Проснулся, резко подскакивая на кровати и хватая ртом воздух. Прошло некоторое время, прежде чем он пришел в себя и осознал, что находится всего лишь у себя дома, а не в жутком городе. Яркое солнце освещает комнату и слепит глаза. С просони Като не сразу заметил, что рядом с его постелью сидит человек и наблюдает за ним.

Хару схватывает подушку и, размахиваясь, ударяет ею по голове Дайске Камбэ.