Стояло раннее утро. Тёплые лучи солнца только начинали нежно покрывать крышу академии. На удивление, каждое утро всё-ещё были слышны мелодичные голоса певчих птиц. Этой ночью прошёл дождь, поэтому школу окружал непроглядный туман, а на траве собирались серебристые от мягких лучей света капли росы. Раньше это вызывало радость, но не сейчас. Не в этот день.      

 Если пройти мимо почти опустевшей академии прямо сейчас, то из слегка потемневшего окна можно было услышать тихие всхлипы и более громкое «Блять!», чем обычно. Минни стояла на коленях рядом с диваном, на котором лежал бледный Эд. Она держала его руку, целуя каждый палец раз за разом, её колени не дрожали так как сейчас даже перед сдачей экзаменов. Грэм Камминг ходил кругами, то и дело запуская руки в свои волосы и сжимая их настолько сильно, что некоторые локоны он вырывал с корнем, но боли этой не замечал. Парень нервно кусал свои губы до крови, сдирая с них кожу зубами, шептал, закрывая ладонью немного дрожащий от напряжения рот.       — Господи, только не он, только не снова, — Камминг повторял эти слова каждый раз, когда кто-то становился заражён. Это было что-то вроде молитвы, которая никогда не работала. Он не был верующим, он утверждал, что религия — это для слабаков, для тех, кто не может принять то, что они сделали. Но каждый раз, когда кто-то становился заражен, Грэм вымаливал к Богу, как будто это должно было помочь. Парень знал, что это случится, он уверен, что рано или поздно подобное случится с каждым из них. Слишком непредсказуема была болезнь.       — Это было неизбежно, Грэм, мы оба это знаем. Чёрт возьми, это знает вся академия, — Эдмунд пытался отшучиваться, оглашая комнату громким предсмертным кашлем. Ему осталось недолго, и он хотел провести последние свои минуты в окружении дорогих ему людей. Парень одной рукой поглаживал кудрявые волосы девушки, он всегда нежно называл подругу «Одуванчик». Ему было больно видеть слёзы Минни, зная, что это из-за него, но у Эдмунда не было сил подбадривать её дальше.       

— Грэм, пожалуйста, сделай мне одолжение. Это будет последняя моя просьба… Можешь… Забыть про те двадцать баксов, — попытался снова пошутить Эд, задыхаясь от кашля. Его горло с каждым словом пересыхало всё больше, болело, как будто рвали изнутри. — Пристрели меня, Камминг, чёрт тебя дери.

                                                                                                     ***

      Четверг, седьмое сентября.     

  Похороны. Каждый чёртов раз они проходили одинаково. Выжившие студенты приходили к самому дальнему и укромному месту во дворе школы — невысокой стене, немногому, что осталось от старого ограждения академии. Каждый раз речь. Каждый раз траурная минута. И почти ни одной капли слёз от произносившего почившему напутственные слова. Количеством могил школа могла уже поравняться с небольшим кладбищем. Место нужно было экономить, и потому ребята решили — стоит трупы закапывать глубже, чтобы сверху положить ещё одного человека. То же самое было и в этот раз. Оставшиеся в живых знали, что долго ждать не придётся. Количество студентов уже уменьшилось с восьмидесяти до восьми. Ученики академии перестали вести счёт погибших уже очень давно.     

— Я бы хотел произнести речь о нашем дорогом друге… — начал Теренс, но практически сразу был перебит. Произносивший эту речь всегда считался неким лидером в группе, поэтому ему редко кто перечил, но в этот раз было всё по-другому.      

 — Бла-бла-бла, ты каждый раз говоришь: «Ой, мы потеряли нашего друга, как нам жаль, давайте же помолчим». Ты сам себя слышишь, урод?! Никогда не видел человека, более лицемерного, чем ты. Ты даже не был рядом с ним в тот момент, когда ему нужна была поддержка! Мёртвым сочувствие ни к чему, тупой ты кусок дерьма, — казалось, что Грэм готов был продолжать, пока ему на плечо не легла, слабо сжимаясь, большая мужская ладонь. Позади парня был Джеральд, единственный взрослый, который не сбежал и не умер. По несчастливой случайности именно учителей мор забрал в первую очередь, бросив учеников на произвол судьбы. Джеральд — бывший учитель литературы, поэтому студенты до сих пор обращаются к нему «Мистер Макмилан».       

— Грэм, довольно с него. Нам пора идти, тебе необязательно слушать всё это.   

    Камминг был не из тех парней, что повинуются каждому слову взрослого, его вполне себе можно назвать бунтарём. Парень практически сразу же скинул с себя руку учителя и был готов сказать что-то, о чём бы потом жалел, но сдержался, мобилизировав все оставшиеся после смерти друга моральные силы, не стал устраивать драмтеатр. И не потому, что он уважал лицемера Теренса, а потому что чтил память доброго товарища Эда. Тот был самым близким его другом на протяжении всего обучения в пансионе. Грэм яростно оглядел всех ещё раз, но после лишь развернулся и направился в сторону дверей школы, внутренне сжимаясь, будто перед ударом под дых, пытаясь сдержать набегающие слёзы.    

   — Я думаю, мы можем продолжить. Все мы глубоко опечалены смертью Эдмунда, Грэм в том числе, поэтому мы не можем его винить… — Теренс говорил настолько монотонно и безжизненно, что действительно могло показаться — ему абсолютно плевать на смерть ещё одного студента.     

  — Огромное горе привело нас всех в это место в очередной раз. С чувством скорби и невосполнимой потери мы провожаем нашего друга в долгий путь. Эдмунд был отличным другом для нас всех, для некоторых он был больше, чем просто знакомый или товарищ. Мы все будем помнить его как весёлого, энергичного и умного человека. Он много сделал для нас, всегда помогал, чем мог, и его личность была весома и значима, как и его поддержка, решения и мнение. Эдмунд, мы рады, что ты был в нашей жизни, ты принес в неё много тепла, света и добра. Помним, любим, скорбим.  

     На каждых похоронах Скотт Теренс произносил одну и ту же речь, он уже выучил её наизусть. Парень редко с кем-нибудь сближался, поэтому, пусть ему и было грустно, но он не переживал погибель так, как все остальные.     

  — Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать? Если нет, то я объявлю минуту траура, — парень оглядел всех снова своим холодным взором и склонил голову.       — Я не хочу слушать это дерьмо раз за разом! Мы все знаем, что тут почти каждому было плевать на Эда! Заканчивайте эту клоунаду, хотя бы, чтобы действительно почтить его память, — Минни Монро, обыкновенно тихая девчонка, была на грани срыва, её обычно тонкий голос сорвался на крик. До этого никто не видел девушку такой. Казалось, что в её глазах сейчас вспыхнет огонь. Если бы Минни никто не остановил, то она действительно превратилась бы в наполненного гневом дракона, и под её яростным пламенем сгорела вся школа.

      Сеселия, стоявшая сзади девушки, взяла Минни за руку и потянула за собой подальше от толпы, крепко обняла Монро и начала мягко водить руками по её спине, поглаживая по кудрявым волосам.     

  — Золото, не плачь. Ты не должна винить Теренса, он не виноват, — Сеселия Диксон немного отстранилась от кудрявой девушки и большими пальцами начала стирать слёзы c её лица. Рыжеволосой всегда нравилось трогать мягкие и горячие щёки Минни. Она убирала волнистые пряди волос девушки за уши, нежно поглаживая пальцем её розовое от горя лицо и продолжая утешать. 

      — Я думаю, нам пора идти. Тебе нужно отдохнуть, солнце, — Диксон поцеловала девушку в лоб и обняла её в последний раз, прежде чем увести в здание.       

Пока девушки вели свою беседу, Скотт смотрел на них всю длившуюся минуту молчания. Он не сводил с девушек глаз до тех пор, пока те не скрылись за дверью академии, и только тогда нарушил траурную тишину, робко прохрипев:      

 — Мне кажется, что на этом стоит заканчивать. Спасибо, что пришли. Эд навсегда останется в наших сердцах, — закончил он, склонив голову в знак прощания. Остальные опустили головы вслед за ним.