Щенок

С того дня, когда Дио Брандо умер, теперь уже навсегда, прошло уже... Пять? Нет, больше. Восемь? Или девять? Да, все же девять лет. Но даже спустя столько лет, его преследуют отголоски того дня. Он не любит Египет. Всегда говорит, что из-за жары, но скорее из-за тех, кто навсегда там остался. Кто уже никогда не вернулся домой. Он не может их забыть. А они не могут оставить его кошмары.
Он не знает, как умер Абдул, но Польнареф рассказывал, как его защитил Игги. Вытащил в самый последний момент из под чужой атаки. От Абдула не осталось даже тела, которое можно было бы похоронить. Была ли у него семья?
Джотаро не знает. Этим вопросом занимался дед. Который тоже вернулся лишь чудом. В кошмара он просыпается, но либо его телом завладел Брандо, либо же он тоже стал кровососущей тварью... Он не особо верит, но готов благодарить бога, что на самом деле тогда это была лишь крайне глупая шутка.
Он старается не вспоминать, но в кошмара всегда жарко и больно. Не из-за того, что он ранен... Нет. Боль абсолютно другая. Она сковывает и почти выворачивает на изнанку, особенно когда он слышит, как его зовут.
Перед глазами красно. От чужой крови. Ему рассказывали об этом... Как Дио пронзил его своим кулаком насквозь. Или почти на сквозь. Он не уверен...
Но сейчас через дыру в чужом теле он видит металл, заклёпки и, кажется, ржавчину. Он старается отвернуться, но тело не слушается. От кошмара не сбежать. Он поворачивает голову прямо к нему. Он зовёт его по имени, пока его лицо, мёртвое, чуть удивленное лицо, приподнимается. Он моргает, пока его глаза медленно вытекают, чуть склоняет голову в бок, что рыжие волосы падают с головы и превращаются в прах.
— Почему ты оставил меня там, Джотаро?
Спрашивает он, пока его губы крошатся, а кожа рвётся и гниёт. Он сглатывает, нервно, слыша как падают его серьги. Лёгкий звон, с которым упала серьга вместе с ухом, заставляет пробежать по спине холодок.
— Почему, Джотаро? Разве мы не были чем-то большим?
Спрашивает он, пока из его рта падают зубы, а после отваливается и челюсть.
Хочется позвать стар платинум, но он не может. Силы словно разом покинули его, что он не может произнести не слова.
— Ты же любил меня, Джотаро?
Он хочет ответить, хочет сделать шаг, но чувствует как падает, слыша смех Дио.
Глаза резко открываются, а мужчина нервно сглатывает. Прошло девять лет. Дио мёртв. А вместе с ним и....
Он забывает как дышать, сомневаюсь, а жив ли он. Он же жив? Или... Или это правда, которую он пытается забыть уже девять лет?
Он встаёт с кровати, слыша как она чуть скрипит. Ноги дрожат, а он не понимает, что правда из того что он помнит о той длинной египетской ночи, а что нет.
Вода не помогает, а позвать стенд нет сил. Его стенд здесь не поможет. Никак.
Он выпивает ещё бокал ледяной воды, а после смотрит на часы. Три часа. Глубокая ночь. В квартире нет никого, кроме него. Он сглатывает, нервно, запрещая себе подумать о том, что именно верно. Он старается оставаться спокойным и рассудительным, но....
Но у него не получается. Все летит куда-то в бездну, к душе и остаткам Брандо, особенно его спокойствие и самоконтроль.
Он ходит по квартире, не всматриваясь в вещи и не включая свет. Он просто не может найти себе места. Понимание, что он, кажется, на самом деле потерял тогда, девять лет назад, преследует и ловит его, когда он выходит в коридор. Он уже хочет выйти на улицу, не важно куда, главное что бы не здесь, но волна отчаянья не пускает. Она сковывает, как зыбучий песок. Ловит, что он просто достаёт плед, выдыхает, а после садится. Пол холодный, что он понимает это лишь сидя на нем, завернувшись в плед. Возможно... Это давно стоило уже принять, но он не может. Не хочет.
Он не помнит похорон, но от чужой улыбки больно, словно его препарируют на живую. Словно его будут сейчас рассматривать под увеличительным стеклом, как самый интересный образец.
Редкая рыба, для изучения которой нужно достать из неё все. Разрезать, раскрыть, отсортировать... Сделать новые разрезы. Он судорожно вздыхает, переставая слышать что либо. Хрустит ли ткань, в которую он отчаянно вцепился? Идёт ли кто-то по коридору? Он ли так отчаянно скулит, как побитая собака? К горлу подкатывает ком, стоит только вспомнить про Игги. Пёс, который доставил им столько проблем, но при этом...
Он выдыхает. Чувствуют ли подобное остальные? Больно ли Польнареффу? Часто ли дед смотрит в никуда, вспоминая то, как они встречались с новым врагом почти что каждый день? Думает ли мать о том, что могло произойти, если бы они не справились? И можно ли сказать, что у них получилось, если они принесли такую жертву?
Ему кажется, что на его руках кровь, въелась в кожу и не собирается исчезать, сколько не три. Он знает, чья она. Знает, но боится признаться. Это его кровь. Кровь...
— Джотаро!
Чужой голос заставляет нахмурится, как и ладони, прохладные, но кажущиеся невероятно горячими.
— Джотаро, смотри на меня! Я здесь! Я с тобой. Я... Я жив.
Слова доходят медленно, словно с задержкой. Но действуют отрезвляюще. Он чувствует чужие руки, слышит чужое дыхание. Чужие рыжие волосы лезут в глаза, а в воздухе повис аромат. Такой знакомый, почти что родной. Но самое главное, живой.
— Кекеин....
Собственный голос хриплым и кажется чужим. Он выдыхает, обнимая, крепко, ещё чуточку и затрещат кости, но... Но это значит, что он живой. Его руки, которые гладят, зарываясь в волосы, его тепло и его дыхание. Он жив.
— Я с тобой, Джотаро... Мы живы.