Боги и Смертные

— Здравствуй, Ренгоку.

— Здравствуй, Камадо.

Наклоняются в приветственном жесте, руки на рукояти клинков положив. Касаться друг друга боятся: вот-вот растворится другой.

— Вы давно не видны были в рядах охотников.

— Я — исключение. Остальная семья дома… А вы все также остаётесь Столпами Пламени?

— Верно!

И смех — поколениями Камадо такого смеха ни от кого, кроме Ренгоку, не слышали. Звенящий, теплый, с какой-то жизнью — чуть с хрипотцой, пару раз слышен был детский, писклявый. Но что-то в нем было неизменное — возможно, словно треск пламени.

Как-никак, именно угольщикам этот треск знаком, как никому другому.

— На этот раз, кто из нас старше? — Ренгоку встаёт обратно, подходя ближе. Камадо в этой жизни выше и ярче, волосы отливают необычной краснотой да кудрявы. Собраны в неаккуратный хвост — отчего-то эта прическа им привычна.

— Мне двадцать. Тебе?

— Пятнадцать. Пока что ранг мидзуното.

— Клинок все также красен?

— А у тебя никак не поменяет черный цвет?

— Верно!

И Камадо улыбается. Чуть голову склоняет влево, прикрывает малиновые глаза, и редкая прядь спадает на лицо. Всегда-всегда-всегда Камадо так делают при встрече. Иногда — чуть плачут, но это редко. Важно, что их улыбка — ласка. Так улыбалась любящая мать, погладив по волосам долгожданного ребенка. Так улыбаются животные, завидев любимого человека. Так искренне улыбаются только Камадо. Эту улыбку, должно быть, Ренгоку помнят на протяжении веков.

— Как думаешь, кто из нас умрет первее? — спрашивает Ренгоку, подходя ближе.

— Я сегодня на миссию с первой низшей.

— Опять не поговорим, как хотели?

— Должно быть, сама судьба против нас, — в малиновых глазах чуть блистает печаль. — А мне столько хотелось сказать.

— Мне тоже… — улыбка с лица Ренгоку пропадает. — В этой жизни столько свершилось.

— Вот-вот.

Вздох.

Камадо хлопает Ренгоку по плечу, склонив голову вниз, прямо на светлые волосы. Так забавно: одни из них — буквально пламя, что сожжёт дотла, но которое будет бесполезно, если нет угля. А, на самом-то деле, кто углем пользуется, кроме как его сожжения?

Только забавно: никак не могут прогореть нормально. Все или пламя тухнет — повезет, если через два года, или уголь крошится в руках — свершится чудо, если не в ту же ночь.

— Пойдешь со мной? Мне ещё неизвестно твое имя.

— Так точно, Камадо. Надеюсь, ты протянешь до рассвета.

— Мы уже встретились.

— И то правда.

Да только убийство Низшей Луны Камадо не поможет, не даст статус столпа и золото на черной форме. На его руках испустит последний вздох, полный печали, услышит в последний раз смех, полный тепла.

Глупо брать новичка к Лунам, понимает Камадо. Глупо подпускать к ребенку Луну, и больше такого не повторится: не ранит ни Высшая, ни Низшая ни одного из семейства Камадо. Пусть даже ценой жизни, как случилось сейчас, понимает Ренгоку.

Камадо вернётся домой.

Всё-таки даже в этом поколении нет исключения.

<center>***</center>

<right>Что в огне такое, что делает его столь привлекательным?</right>

<center>***</center>

Камадо на этот раз не повезло со здоровьем. Ренгоку смотрит на оранжево-черное хаори, усмехается про себя, вздыхает. Худоба поедает чужое тело, малиновые глаза слабо блестят и впали. Руки трясутся, что ветви сухого дерева, и складывается ощущение, что это дерево вот-вот сломается.

— Ренгоку… — голос хриплый, усталый и тихий. Лицо на удивление не способно.

— Камадо, — твердо, уверенно.

На светлых волосах тают снежинки. На улице — метель, такая, что выходить страшно. Но, должно быть, недавно возле дома Камадо был демон. Именно, что был: не придет в ночь человек в форме истребителя, не будет спокойно стоять человек в плаще, на котором горит пламя.

— Не впустите меня к себе? — чуть смеётся, кланяясь. Привычка, передающаяся в крови.

— Конечно, заходи. Только от меня помощи не жди.

— Не страшно. Мне бы только с тобой посидеть.

Ренгоку заходит, сняв сандалии. Камадо — тут же, рядом. Вздохнет, испустив белое облачко пара, дрожь проберет от лёгкого тепла.

Кланяется, плащом задевая пол.

— Здравствуй, Камадо.

Касается волосами колен, чуть нагнувшись в ответ.

— Здравствуй, Ренгоку.

И Ренгоку садится напротив Камадо. Болезнь явно поглощает тело, не оставляя и капли здоровья: кожа сухая, если посмотреть ближе, а на ладонях словно трещины. На этот раз, видно, умрет быстрее Камадо. И встретятся они вряд ли ещё раз.

— Неужели я не увижу Танца Бога Огня? Кажется, пару поколений нам не удавалось свидеться.

— Через неделю, — Камадо склоняет голову, сложив руки с длинными пальцами на коленях. — Если хочешь, приходи.

— Я бы с радостью. А пока… Не могли бы мы выпить чашку чая?

— Конечно, Ренгоку. И мне уже тоже надо выходить с улицы.

Ренгоку помогает Камадо встать, доводит до комнаты — он этот дом знает, как свои пять пальцев. Заваривает чай, на непонимающий взгляд остальной семьи смеётся, зажмурив глаза. Мать Камадо, пожилая уже женщина, даже выслушала разговор про то, кто такие о́ни, кем Ренгоку является и почему такое желание поговорить.

— Я смотрю, ты уже Столп?

— Верно!

— И как работа продвигается? Мне казалось, что этой зимой в наших краях слишком часто слышали о людях в черной форме.

— Вот именно… Даже пришлось брать разрешение у Ояката-сама, чтобы разобраться. Демонов у вас много, но все мелкие.

— Неужто Пламя ныне самое сильное? — улыбка на бледных губах все такая же спокойная, теплая.

— Почти. Можно сказать, ведущее, — смеётся, отхлебывая чай. — Но мне есть, куда идти.

— Вы не меняетесь, — голову склоняет, взгляд малиновых глаз — на хаори.

— Как и вы, — с громким стуком ставит чашку на пол, руку на шею кладет.

— Всегда такие… Вы, Ренгоку, все жизни были счастливыми. Вас ничто не ломало — ни смерти, ни неудачи. Вы могли справиться с любой задачей, — улыбка все с лица не сходит, — от вас даже пахнет… Силой. Как будто смерть для вас — всего-то небольшая помеха, вроде укуса комара. Как будто вас даже Высшие не одолеют — настолько вы…

— Сильны? Повторяешься, Камадо.

— Верно.

— Просто на первой странице дневника написано «Будет больно, но вы терпите». А знаешь, почему «вы»? Потому что первая встреча была с Сумиёши Камадо. Второй носитель Дыхания Солнца, второй бог собственной персоной на земле, — смеётся, вспоминая, как этот дневник писали с кем-то из Камадо, — и вот. Я опять разговариваю с богом.

— Не надо так завышать нашу цену, — Камадо качает головой.

— Куда же? Ты, Камадо, можешь всю ночь перебирать все тринадцать стилей. Есть Мудзан, есть демоны, в которых течет кровь дьявола, — бросает взгляд прямо на опущенные глаза, — а есть вы, в которых текут силы бога.

— И сойдется Тьма со Светом в смертельной схватке? — усмехается Камадо, смотря на Ренгоку.

— Верно! Только Тигра там не будет.

— Вы никогда не умели говорить загадками, Ренгоку, — насмешливые искорки блестят в малиновых глазах.

— Так какая же нужна загадка? Здесь нет никакой тайны. Наша задача — рассказать о том, как связано Солнце с Огнем — и умереть.

— Я никак не перестану восхищаться твоей силой, на самом деле… Откуда же столько берется?

— Больно, ужасно больно. Но я терплю. И родители мои терпели, и дети будут терпеть… Мы-то обычные, смертные.

— Что превзошли богов?

— Что просто оказались удачливей.

— Ну, быть так…

Неделю Ренгоку проводит в доме Камадо. Неделю ночами блестит огонек где-то далеко, в лесу, пока внутри пишет трясущейся рукой новые пометки в дневниках Камадо под тусклым светом. Неделю, кажется, разговоры слышатся из одной и той же комнаты, неделю в малиновых глазах опять зажигается пламя жизни. Нет, всё-таки уголь абсолютно бесполезен без огня… Как и смех у Ренгоку опять звучит, звучит намного чаще.

А потом на заснеженной поляне стоят люди не только в клетчатых хаори, хаори с узором листа, но и человек в плаще цвета пламени.

— Что, свой великий танец?

— Верно!

Камадо даже в какой-то мере просыпается. На руках словно заживают все трещины, словно тряска прекращается — прекратил дуть ветер, испугавшись смертоносного огня.

Шаг, второй, третий.

Взмах.

Шаг, второй, третий.

Лёгкое дыхание.

Шаг, второй, третий.

Шелест ткани.

Шаг, второй, третий.

Приземление.

Шаг, прыжок, шаг.

Разворот, взмах, прыжок. Словно язык пламени с ветки на ветку, чуть-чуть зажигая ее край, и тут уже уходя на следующую.

Снег на поляне приминается, чуть ли не тает. Ренгоку видится не жаркая одежда, а черная униформа, видится не дерево, а черный клинок.

Шаг, второй, третий.

Приземление.

Танец Бога Огня говорит сам за себя. Люди так не двигаются, так не двигаются и Столпы. Каждый взмах — искусство, уследить сможет лишь тот, кто поколениями знает этот танец. Те, кто когда-то, должно быть, медленно пытались его повторить, и те, кто вел их за собой.

Шаг, прыжок, шаг.

Шелест ткани — она постоянно что-то говорит.

Ветер чуть дует, поднимая бордовый подол, угрожая затушить огонь в факелах. Да только когда Бог огня спускается на землю, смысла нет: ярче, выше вздымаются столбы пламени, освещая танец Камадо невиданной красотой, обдавая все тело силами, взятыми от бога.

Ренгоку складывает руки на груди.

Когда луч солнца касается Бога, в последний раз ступает Бог на землю, остановившись.

— Я восхищаюсь Вами, Камадо-сан.

Усталость все же берет Бога — видно, даже выше есть кто-то. Должно быть, танцевали в первый раз. А, может, не хватало опыта…

Суть одна: Камадо становится на колени пред Ренгоку.

— Будет тебе, перестань.

Руки поднимает, снимая с головы белую ткань. Лицо вовсе не потное, не бледное: оно здоровое, на розовых губах дрожит улыбка, малиновые глаза блестят, подобно факелу.

— Благодарю, Камадо, — Ренгоку кланяется, а потом подаёт руку, помогая встать.

— Это мне надо тебя благодарить. Все казалось, что я не исполню этот танец.

— Главное — зажги огонь в своем сердце!

И смех. Громкий, звонкий.

В ответ — тихая, но говорящая больше, чем может, улыбка.

<center>***</center>

<right>Сколько бы ни было нам лет, мы всегда тянемся к нему, в чём тут причина?</right>

<center>***</center>

— Здравствуй, Ренгоку.

— Какого черта, Камадо?

Камадо стоит, направив пистолет прямо на Ренгоку. Алые волосы треплет лёгкий ветерок, приятно остужая.

— Кланяться не будешь?

— Я не буду кланяться человеку, который наставляет на меня пистолет.

— Жаль, — цокает языком. А на самом-то деле плевать. Первая встреча, можно сказать, вышла неудачной — в лесу, куда Ренгоку зачем-то надо было зайти. Хотя, честно, встреча-то не первая… Виделись довольно часто: Ренгоку, как-никак, преподает историю в школе Камадо. Нет, в первый раз поклон всё-таки был… Точно, точно, был!

И Камадо, давно уже с травмой головы, с нуждой выжить.

И убивать.

— Сдавайся.

— Никогда в жизни.

— Не выебывайся, Ренгоку.

— Взаимно, Камадо.

Шаг, второй, третий.

Шелест ткани — она всегда что-то говорит.

Это не Танец Бога Огня, нет. Нет, Бога Ренгоку не победить никогда в жизни. Пытаться, конечно, можно, но смысла не будет. Никогда.

— Что же ты делаешь, Камадо? — Ренгоку смеётся над этой ситуацией, вытаскивая из кармана складной нож и кинув его куда-то в сторону. — Неужто решишь окончить нашу встречу, когда она не началась?

— Возможно.

— Оступаешься.

— Верно! Наконец-то кто-то понимает, Ренгоку.

— Я не понимаю, я вижу.

Резко раздается выстрел — Камадо улыбается все также.

Тепло. По-доброму, ласково. Словно утро выходного дня, когда никуда не надо, и можно целый день провести за любимыми делами…

Да только малиновые глаза холоднее льда — на этот раз уголь рассыпался ещё до встречи.

А, может, встретились не те?

Но суть одна: Ренгоку пред Камадо падает на колени.

Вытоптанная поляна под ними окрашивается в бордовый, точно цвет одежды Камадо. Растекается медленно, но заставляет смеяться:

— Это бесполезно, так?

— Верно! Тебе не спастись, Ренгоку.

Пробитое колено не особо-то и болит. Но это пока что — потом можно будет и покричать от резкой, жгучей боли. Если успеет, конечно.

Если срок в несколько лет, месяцев или одну-единственную ночь не сократится в десять минут.

— Мы всегда… Мы всегда считали вас богами, — взгляд в землю — съедает чувство вины, потому что Камадо этот — ребенок. Р е б е н о к, которому боль известна не должна быть. Ребенок, которого не спасли. — Люди с родимым пятном на лбу из вашей семьи были чуть ли не святыми.

— Мое родимое пятно — шрам.

— Я знаю, Камадо, — Ренгоку не перестает смеяться после каждой своей фразы. — Потому что Танец Бога Огня в этом году не был виден.

— Потому что не смотрели, вот и не виден.

— Потому что Тьма, на самом-то деле, не в демоне, Камадо. Тьма есть в любом пламени, в любом огне.

— Зовёшь себя Светом, не Тигром? Необычно. В прошлый раз были разумнее.

Шаг, второй, третий.

Лёгкое дыхание.

Камадо подходит вплотную.

— Я ведь восхищаюсь Вами, Ренгоку-сан.

— Будет тебе, перестань.

Ренгоку поднимает руки вверх, когда Камадо подставляет ко лбу пистолет.

Бог ведь, значит?.. были среди них Боги и Богини. Всегда так было, и должно было быть. И Тьмой в этих богах была неминуемая смерть: не важно, с какой стороны, именно под треск огня испускали последнее дыхание. И снова, снова, снова… Снова волей случая встречались Ренгоку и Камадо, снова здоровались, но никогда не прощались. Потому что знали: Бог все равно их найдет в любом уголке мира.

— Будет больно, но ты терпи… Так, кажется, наставляли мои предки?

— Верно. Каждый раз вы говорили, что боль невыносимая. Хочешь, я тебя от нее избавлю? Насколько знаю, ваш род может и не продолжиться, — улыбается.

Улыбается по-камадовски.

Всё-таки другого слова для этой улыбки не найдешь.

— Прощай, Камадо.

— Прощай, Ренгоку.

Бог над своим поданным вершит избавление.

Да только Богом быть перестает в тот момент, когда умирает последний из тех, кто Богу кланялся.

<center>***</center>

Последний факел затушил ветер.