Наверное, Бога нет

Алекс всегда был послушным мальчиком.

Когда его мать, сходя с ума от ухода его драгоценного папаши, раскачивалась на постели и говорила, смотря на него абсолютно пустым взглядом: "Алекс, мальчик мой, сходи в церковь, помолись о возвращении милого Фреда", Алекс считал ее полной дурой, но послушно шел в исхудавшую церквушку.

Не то чтобы Алекс особо верил в Бога. Существуй Бог, наверняка он бы не позволил его отцу уйти, а матери сойти с ума, правда ведь?

Зато в церкви всегда было, чем поживиться. Добрый священник, глядя на его исхудавшее от переходного возраста и недостатка еды лицо, всегда давал ему хлеба и домашнего сыра — тогда, когда это было разрешено. Когда им всем было необходимо блюсти пост, добрый священник давал ему сыр тайком. Алекс считал это довольно странным поступком для служителя Господа, но не возражал: у доброго священника были сухие огрубевшие от работы пальцы и теплая ладонь, приятно трепавшая ему рыжие непослушные вихры.

Когда милый Фред не возвратился ни через год, ни через еще один, ни через три, Алекс понял, что мать окончательно сошла с ума. Она ела только жидкую кашу, в которой почти не было крупы и была одна вода, добавляла во все полынью, жгла в доме огромное количество лаванды и по вечерам со слезами и стонами била себя хлыстом, оставшимся со времен, когда у них еще была лошадь. Ужасное создание.

Алекс собрал свои вещи, едва ему исполнилось пятнадцать.

Добрый священник дал ему в дорогу вяленого мяса, молока и неизменного сыра, а еще перекрестил на прощание — Алексу показалось, что в горле что-то задрожало, совсем как в детстве, когда он сдирал коленки, будучи не в состоянии перегнать соседских мальчишек, и бежал к матери, чтобы получить немного жалости.

Больше жалость ему была не нужна. Ни материна, ни чья-либо еще.

Ближайший городок, где он продавал вещи из дома и то немногое, что ему удавалось вырастить на их земле, встретил его не очень приветливо. Никому не был нужен хилый мальчишка без малейшего знания грамоты: такого ни в помощники не возьмешь, ни в грузчики. На какое-то время ему удалось попасть к странному человеку: он платил больше, чем Алекс смог бы напопрошайничать, и просил всего лишь переписывать какие-то странные старые книжки с выпуклыми щупальцами на обложке. Не то чтобы Алексу было интересно, что это. Но хотелось, чтобы это были рассказы про отважных мореплавателей и ужасных морских чудищ.

Матушка говорила, что его отец был моряком.

Алекс думал, что его отец был мудаком.

Странный господин покинул город в одну холодную зиму, оставив Алексу немного денег. "За хорошую работу", сказал он. Алекс покивал и только благодаря этим деньгам не оказался на улице.

А потом их украли.

Щуплый юркий пацан в дырявом пальто, большим на два размера, сдернул его кошель на ходу, когда Алекс искал на рынке самый дешевый и маленький хлеб, чтобы не подохнуть с голоду. Проблема пацана была в том, что Алекс давным давно научился быстро бегать: воровать у соседей овощи да фрукты требовало немалой скорости.

Он догнал фигурку с кошелем в переулке, цапнул за развевающийся край плаща, и они оба покатились по холодному мокрому снегу. Алекс предпочел не думать, отчего он мокрый — учитывая окна над их головами.

Фигура сдернула с глаз козырек, плюнула в его сторону и... оказалась девчонкой.

— Быстро бегаешь, — резюмировала она, но так и продолжила лежать в снегу.

— Ловкие руки, — ответно похвалил он, садясь и обнаруживая, что штаны промокли насквозь.

Девчонку звали Лоретт и воровать кошели было ее хобби. Ну, и основной работой. Она была из компании местных воришек, носила штаны на подтяжках и говорила, что курила бы, если бы дым не был таким противным. Алекс остался с ними на год или больше, голоду и холоду предпочитая целые представления о несчастном сироте, импозантном молодом человеке или раненом рабочем.

Воровство — это грех, но Алекс считал, что Бога, наверное, нет. Если бы Бог был, разве бы он позволил ему остаться совсем одному посреди почти что чужого города?

Странный мужчина с книжками о бесстрашных мореплавателях вернулся ранней весной. Прошел невозмутимо к их небольшому убежищу, не стучась; ребята на входе не должны были его пропустить, но он все-таки как-то оказался внутри. Протянул ему увесистый кошель, украшенный золотом и рубином, и сказал: "Есть большая работа для тебя. Пойдем".

Лоретт покрутила пальцем у виска. Лоретт собиралась в Дублин.

Книжка, требующая его времени, была действительно огромной. Странный человек платил каждую неделю и в один из дней даже назвал свое имя: его звали мистером Лоуренсом, а руки были ледяными, как январская ночь. Алекс вздрогнул, когда эта рука потрепала его по волосам.

Прикосновение мистера Лоуренса даже отдаленно не напоминало руку доброго деревенского священника.

В конце концов, Алекс смог закончить работу. Он убил огромную кучу перьев и такую же кучу бумаги, исколол пальцы и заработал дрожь в руках от перенапряжения, когда делал переплет, но вышло красиво.

Оставалось отнести ее мистеру Лоуренсу.

Мистер Лоуренс жил через пару кварталов, в своей квартире, и Алекс решил, что по дороге назад купит себе немного яблок у местной торговки.

Дверь была открыта. Он подумал, что это, наверное, странно: мистер Лоуренс был излишне параноидален и даже ему открывал порой с большим трудом. Он решил войти, не стучась и ступая как можно тише, на тот случай, если внутри окажутся воры.

Вместо воров он увидел валяющийся на полу канделябр и выломанный замок на двери в кабинет. Он переступил, как можно осторожнее, через первый и прошел дальше. Дверь была приоткрыта, но он инстинктивно поймал ручку и распахнул ее шире.

Хорошо смазанные петли не издали ни звука.

Внутри все было в огромном беспорядке: книги, сломанный шкаф, куча бумаг с опрокинутого набок стола, и все это залито кровью, а посреди этого — женщина в платье, испачканном рубиновыми подтеками, вальяжно облокотившаяся о целый книжный шкаф и с интересом листающая одну из книг.

Алекс почувствовал, как ему стало дурно, и сделал шаг назад. И еще один. И еще.

Прежде, чем половица скрипнула у него под ногами, он увидел, как женщина подняла взгляд от книги, прищурилась, и... проклятый канделябр, разделивший его жизнь на "до" и "после" до сих пор будет снится ему в страшных снах. Ну, если они вообще будут.

Он очнулся рядом с этой женщиной, сидящей над его постелью, в комнате, лишь тускло освещенной одной единственной свечой на прикроватной тумбочке, и моментально дико захотел пить.

Слово "воды" застряло в горле, пересушенном до боли, и женщина отложила ту самую книгу, потерла переносицу, вздохнула, и только тогда посмотрела на него в упор.

— Ты сломал себе шею. Ты хоть представляешь, насколько это было нелепо?

— Нелепо... что? — он выдавил слова не сразу, и в груди стало душно и тесно. — Кто вы? Вы вестник смерти?

— Что-то вроде того, — женщина усмехнулась. — Слушай, тебе еще очень многое предстоит узнать, но... ты хоть знаешь, что за книги этот человек заставлял тебя писать?

— Я не умею читать, мэм, — он прокашлялся, и неприятное ощущение совсем немного ушло. — Мистер Лоуренс хорошо платил и показал мне, как написать мое имя. Это все.

— Понятно, — она отвела взгляд, до того плотно прикованный к нему, посмотрела на окно, и затем снова на него. — Как тебя зовут?

— Алекс, мэм.

— Что ж, Алекс, — она протянула руку к нему, и он захотел дернуться, но что-то его остановило. Женщина улыбнулась, встрепала ему волосы. — Давай так: ты никому не скажешь о том, что видел в той комнате, а я никому не скажу, как нелепо ты умер?

Он замер под ее ладонью. Моргнул.

— Я умер?

— Умер, — она беспечно качнула головой. — Такое бывает. Люди смертны. Мы тоже не вечны и не неуязвимы.

— "Мы"?

Она приподняла брови. Рассмеялась, подняв ладонь ко рту.

Потом резко прекратила и медленно отняла ее, глянув на него в полутьме таким взглядом, что что-то внутри него сжалось в комок и заскребло грудную клетку изнутри.

Она протянула ладонь к его лицу, остановив ее на щеке, погладила большим пальцем скулу, и Алекс впервые позволил себе вдохнуть, когда почувствовал, как с чужого запястья что-то капнуло ему на губы.

Горло драло от необъяснимого желания попробовать каплю на вкус, и прежде, чем он успел что-либо понять, нестерпимое желание пить стало удаляться, а что-то, трусливо свернувшееся под ребрами, внезапно захотело подставиться под мягко перебирающую рыжие пряди ладонь.

Он не открыл глаза, даже когда заслышал ее голос, тихо и тепло говорящий:

— Да, Алекс. Мы.