У последнего клиента не было ни совести, ни уважения к чужому труду — он начал собираться ровно под закрытие.
Уён успел помахать всем сотрудникам на прощание, пожелать хороших выходных, выпроводить пьяненького Минки восвояси (для начала — до такси) и принялся ждать, когда клиент соизволит поднять зад и выйти из помещения. Время стало жвачкой; Судьба жевала её медленно, смакуя на языке ягодный вкус сока, который Сонхва подлил в стакан, прежде чем подойти к задержавшемуся гостю.
Уён воспрял духом, когда мужчина встал, похлопал Сонхва по плечу — а того аж дёрнуло от неожиданного прикосновения — и поплёлся, шаркая ногами, к выходу.
У Уёна, в отличие от этого человека, хватило вежливости попрощаться: «Ждём Вас снова! Надеемся, что Ваш отдых у нас будет таким же приятным, как и сегодня».
Сонхва закрыл за гостем дверь, защёлкнул замок, перевернул табличку надписью «закрыто» к стеклянной части двери.
Обернулся с таким растерянно-глупым взглядом на Уёна, а у того в животе всё скрутило от нетерпения. Мурашки по коже побежали, все органы будто вверх дном — того гляди и плохо станет — тогда Сонхва придётся вызывать скорую для Уёна, а не такси для себя.
— Мы одни, да?
— Ага, — Уён отталкивается от стенки и, поджав губы, подходит к Сонхва ближе. Сердце стучит как бешеное, руки трясутся — у Сонхва тоже, он вцепился пальцами в ручку и жмётся спиной к двери, будто Уён — зверь, и от него хочется сбежать.
Уён не против быть зверем и заманить Сонхва в ловушку.
И съесть, всего без остатка. Облизывать всего, надавить зубами на кожу чуть ниже уха, расцарапать ногтями спину и оставить следы от пальцев на пояснице и бёдрах. Словно зверь подкрадываться снова и снова, преследуя жертву.
— Ты не против?
Но Уён всё же не зверь. Совсем.
Поэтому он обрамляет ладонями лицо Сонхва и тянет к своему только когда слышит уверенно-хриплое: «Не против». Он встаёт на носочки, жадно приникая к пухлым розовым губам своими, прижимается, сощурив глаза — целует как когда-то в пятом классе чмокнул соседскую девчонку.
Только сейчас ему уже двадцать. А Сонхва без месяца двадцать два.
И целоваться вот так — не их возраста тема.
Поэтому Уён ведёт ладонью вниз по щеке, а потом хватает Сонхва за шею неожиданно резким движением, наклоняет его голову вбок и давит пальцем на подбородок, обводит им губы и нетерпеливо выдыхает в них — розовые и влажные, проникает языком в чужой рот и настойчиво углубляет поцелуй сразу же, как Сонхва шире его открывает, ухватившись за плечи Уёна.
Он хлопает по этим плечам ладонями, и Уён отрывается от поцелуя, чтобы сделать вдох, а на выдохе спросить: «Что?»
А Сонхва молчит и, словно вкусивший воду путник в пустыне, тяжело дышит, прежде чем притянуть спасительную флягу к своим губам вновь.
Уён лезет пальцами под воротник рубашки, расстёгивает мелкие пуговички, — позволяет Сонхва на эти мгновения взять инициативу, — а потом распахивает так, что ведёт ладонью по ключицам до самого плеча, оставляя за собой следом тонкие, наливающиеся малиновым цветом следы от пальцев и ногтей.
Уён чувствует себя зверем и увлечённо сплетает свой язык с языком Сонхва, пока мокрые звуки не становится настолько тяжело терпеть, что один из них не выдерживает. Сонхва откидывает голову назад с протяжным полустоном-полувздохом, и Уён мажет губами по подбородку, не теряя времени припадает губами к шее. Целует и обводит языком адамово яблоко, а чтобы Сонхва не наклонялся, хватается за кудри на чужом затылке и тянет чуть-чуть вниз, заставляя ещё сильнее запрокинуть голову, беззащитно оставив шею Уёну.
Уён как голодный волк — облизывает и кусает. Причмокивая у кожи, улыбается в шею и щекочет дыханием. Сонхва весь извивается от этих игр, и когда Уён попадает языком в ложбинку между ключиц — замирает, вытянувшись по струнке.
Даже дышать перестаёт.
Уён, одарив взглядом из-подо лба, расстёгивает следующую пуговицу, целуя ровно угол образовавшегося треугольника от раскрытой рубашки.
Запоздало Уён думает: Сонхва не надел майки, но от этой мысли вся мозговая деятельность (и без того сейчас слабая) устремляется в пах, что совсем не помогает ситуации.
— Уён…
От голоса Сонхва по позвоночнику словно током кто-то ударяет, и Уёну отчаянно хочется прижать его к себе ближе, хотя ещё немного — и он усядется на выставленное колено Сонхва и будет тереться о него, как пёс.
— Хён.
— Нет.
Уён кусает Сонхва под ухом и обдаёт ухо жарким дыханием.
—…Сонхва?
И опускается пахом на резко поднятое бедро.
Сонхва даже не надо расстёгивать пуговицы, как это делал Уён — рубашка уже распахнута в верхней части. Тонкая ткань касается кожи так же нежно, как Сонхва — губами подбородка и шеи Уёна. Весь расслабляется и наконец перестаёт сжимать ручку двери, и заводит ладонь за спину Уёна, жмёт поясницу, с силой опуская вниз на себя.
Уён хочет подхватить Сонхва под бедро и сжать его задницу в этих до невозможности узких и тонких штанах.
Немного не рассчитывает и, заскользив ботинками по полу, Сонхва опускается по двери на пол, а Уён падает следом, едва стукнувшись с ним лбом.
Они быстро поднимаются чуть выше, Уён резво подминает Сонхва под себя, седлает сначала колени, откидывается назад, чтобы сделать глубокий вдох, и распускает еще пару пуговиц на своей тонкой рубашке. Наклоняет набок голову, смотрит из-под опущенных ресниц на взвинченно скребущего его бёдра Сонхва. Опускает взгляд под себя.
И поддаётся решительно давящим рукам — скользит вниз на бёдра Сонхва и, уперевшись руками по обе стороны от его головы, движется навстречу новому поцелую.
Развязно высовывает язык — и теперь его держат за подбородок, чтобы целоваться, дополняя шорох одежды вязкими, мокрыми поцелуями и стонами — громкими, что закладывает уши. Это даже музыкально, думает Уён, хотя думать получается с трудом. Он то и дело открывает и закрывает глаза, потому что голова кружится от жара тел. Открывает рот навстречу языку Сонхва вновь и вновь, чтобы следом жадно заполучить всё в свои руки и держать его язык у себя во рту, игриво прикусив несколько раз.
Приятно. И губы облизывать, и кусать, и всего Сонхва трогать, пальцами под край брюк пробираться, под эту металлическую пряжку, которая так странно трётся о его член. Боже, да даже о стояк Сонхва тереться болезненно-приятно — и когда он, поглаживая большими пальцами раскрасневшиеся щёки Уёна, громко стонет ему в губы, Уён точно знает, что он делает.
Он толкает Сонхва ладонями в грудь, заставив упереться спиной в дверь ещё крепче, и несколько раз двигает бёдрами по его члену, с довольным оскалом смотрит, как Сонхва бьётся под ним, лупит ладонями по ногам, мечется весь, выставляя напоказ все укусы и засосы, что останутся с ним ещё неделю после Уёна.
Весь жмурится и дышит через раз, не успокаиваясь, а его красные от поцелуев губы влажно манят к себе.
Уён прикусывает его нижнюю губу и аккуратно оттягивает с хитрой улыбкой. Позволяет Сонхва опустить руки ему в задние карманы брюк и сжать, с силой двинув Уёна ещё раз по себе.
Уёна тоже прошибает током, дрожью, странным ощущением на грани удовольствия и страха. Он падает лицом в плечом Сонхва с таким голодным стоном, что в смятении Сонхва останавливается и целует Уёна куда-то в ухо и висок — куда дотягивается губами.
А следом Уён кусает его в шею и ладонью сжимает между ног.
Слышит встревоженное и слабое: «Уён!» — и делает так снова и снова, а Сонхва весь дрожит и бьётся под ним, подбрасывая бёдра навстречу. Уён теряет ощущения и довольно зализывает налившийся засос на надплечье Сонхва.
— Хён, — с мольбой просит Уён. Жмурится, когда несдержанно, против воли, распалённо трётся о Сонхва снова и снова. Кусает мочку его уха и целует тоже куда дотянутся губы. — Хён. Хён. Хён!
Ох, блядская пряжка на ремне, которая не даёт Уёну сжать член Сонхва у основания.
Блядская ширинка, с которой Сонхва разбирается так быстро, что Уён успевает только напрячься и выгнуться как-то неестественно, особенно когда Сонхва трогает его через мокрое белье.
— Хён! — совсем слабо стонет Уён, падая в объятия Сонхва, внезапно сам чувствуя себя загнанной в угол жертвой хищного зверя. Он целует Сонхва вновь, ненасытно пытаясь вернуть себе власть.
С тихим: «Сонхва» — он толкается ему в руку и вжимается со вскриком.
Сонхва его обнимает свободной рукой и дышит в шею, сбивчиво, но ровнее, чем тщетно пытающийся отдышаться Уён.
В голове пусто и тяжело.
Но Уён всё равно выпрямляется и тянет Сонхва на себя, крепко и ласково обнимая за плечи, уткнувшись лицом в его шею.
Сонхва тоже.
— Я считаю, — неожиданно возникает Уён, отодвинув Сонхва от себя так, чтобы смотреть ему в глаза. А тот, ошалевший от буйности, смотрит в ответ. Уён самодовольно и радостно отмечает следы своих преступлений на его лице и шее. Взлохмаченный и разморенный Сонхва ему очень даже нравится. — Нам надо встречаться.
Сонхва говорит не сразу, но после с неловкой улыбкой тихо спрашивает:
— Обязательно было говорить это прямо сейчас?
— Да, конечно! Иначе возникли бы недопонимания. Я вот это всё сделал не потому что просто хочу ебаться с тобой, — Сонхва покраснел ещё больше, едва не сравнявшись цветом с бордовым ковриком. — Ты мне нравишься, хён. Давай встречаться!
— Когда ты так говоришь, это звучит несерьёзно, — Сонхва прикрывает ладонью лицо. Уён окидывает его взглядом и вновь интересуется неожиданно, не очень спеша слезать с него:
— Ты, кстати, кончил-то?
Помедлив, Сонхва неуверенно кивает.
— Когда?
— …Перед тобой.
Губы Уёна приобретают вид идеальной буквы «о».
Взгляд падает вниз, и Уён осторожно поднимается. Старается не смеяться, когда смотрит на мокрое пятно на чужих брюках.
«Только не ржать», — думает он, протянув руку, чтобы помочь Сонхва встать.
И всё равно начинает хохотать, когда они вместе переодеваются в ванной в сменные штаны. Впрочем, Сонхва выглядит хорошо даже в дурацких мятых брюках.
И особенно хорошо, когда Уён знает, что под наглухо застегнутой рубашкой — яркие и страстные его засосы.