Двойственность

Банка из-под пива бесшумно выскользнула из вялых пальцев женщины и с острым металлическим лязгом упала на гору таких же жестяных банок на полу рядом с диваном. Пэм погрузилась в очередной пьяный сон, освещённая тусклым сине-белым светом от старого телевизора. Она громко храпела, и этот звук был похож больше на фырканье свиньи, нежели на здоровое храпение человека. С тяжёлым вздохом, который был слышен лишь ей самой, Пенни встала со стола и подошла к матери как можно тише. Аккуратные руки девушки медленно и осторожно заставили тело Пэм из сидячего положения перейти в лежачее, чтобы повернуть её на бок ради безопасности.

— Спокойной ночи, мама, — прошептала Пенни и выключила телевизор. Она подвинула пластиковую мусорку ближе к дивану, чтобы Пэм, если она ей понадобится, смогла легко до неё дотянуться. Кивнув, девушка прошла через коридор их скромного трейлера в свою комнату, оставив дверь слегка приоткрытой на случай, если её матери понадобится помощь и она её позовёт. Розовые обои с цветочным узором отсвечивали из окон тусклый свет городских фонарей. На мгновение включив настольную лампу, Пенни быстро сменила свою привычную повседневную одежду на выцветшие пижамные штаны и старую футболку. Девушка двигалась очень аккуратно и быстро, чтобы подготовиться ко сну, так как знала, что у матери часто сон беспокойный, и когда она случайно просыпалась посреди ночи, то становилась очень раздражительной и сердитой. Пенни отключила настольную лампу и легла в кровать. Из соседней комнаты всё ещё доносился громкий храп, похожий на фырканье свиньи. Казалось, словно он становился громче с каждой секундой, пока её мать погружалась всё глубже в сон.

— Ещё одна ночь в раю… — пробормотала сама себе под нос Пенни, медленно начиная окунаться в знакомые объятия дрёмы. Её тело расслабилось, однако разум всё ещё старался на всякий случай прислушиваться ко звукам из другой комнаты. Пенни хмуро размышляла о чудовищном воздействии алкоголя на её мать. О зависимости, которая однажды может её убить. За несколько мгновений до того, как сознание девушки погрузилось в бесформенный чёрный сон, она далеко не в первый раз задалась вопросом, каково это, спать в настоящем доме с естественной атмосферой укромного жилья, наполняющей спокойные тихие комнаты. Пенни едва заметно улыбнулась, лёжа на боку под одеялом, пока этот красивый образ стоял в её фантазиях. Такие моменты как эти — единственное, что доводилось испытывать девушке настолько близкое к её мечтам.

Пэм, напротив, не обращала никакого внимания на посторонние звуки вокруг и уж тем более на свой собственный оглушительный храп.

Её разум летал от одного размытого изображения к другому, возвращался к наполовину забытым воспоминаниям, искажённому смеху сотен разных голосов, к миру, вращающемуся в отражении пузырьков от пены бесконечно длинного крана. Выпивая и танцуя, вырисовывалось извращённое изображение её дома в бледно-голубых покрытых льдом и морозом кучах мусора. Всё крутилось вокруг одного бледно-розового огонька в центре комнаты. Он выглядел как увядающий на морозе цветок. Затем изображение внезапно исчезло, стоило песку вломиться в трейлер и с хрустом разбить окна. Завывание ветра оглушило Пэм, сильный порыв подхватил её и утащил за ноги вниз. Воздух наполнило смогом и запахом дыма.

И всё замолчало. Песок исчез, а вместо него под ногами женщины был твёрдый асфальт. Стояла ночь, однако что-то яркое светило прямо ей в лицо, обжигая глаза. Пэм подняла свою невероятно тяжёлую руку, чтобы укрыться от света. Ощущения были притуплены, движения замедлены от сильного опьянения. Чувство было такое, словно желудок внутри жалостно сжался, угрожая выплеснуть всё содержимое наружу. Свечение грозно повисло над Пэм, увеличивая свою яркость с каждой секундой. Женщина попыталась отвернуться, убежать от света, но обнаружила, что её ноги не в состоянии двигаться. Вонь заполнила ноздри, позыв к рвоте усилился, и в горле образовалась неприятная желчь. Пэм тихо застонала от отчаяния, но вдруг всё снова изменилось. Теперь она сидела на чём-то. Прохладный воздух дул ей в лицо. Она обернулась и увидела пустые сиденья позади себя, освещённые розовыми огнями. Изношенный руль был крепко сжат в её руках. Снаружи находилась сплошная темнота за исключением освещённой дороги и фигуры полной женщины, стоящей вполоборота на пути. Она неподвижно стояла, заслоняя рукой лицо от яркого света фар. Её большой живот выпирал из-под фиолетовой кофты. На ней были грязные старые джинсы и поношенные шлёпанцы. Пэм поняла, что это она и есть, однако её глаза внезапно приковались к зеркалу заднего вида, и некто совершенно другой, но до боли знакомый, уставился на неё. Чистые глаза блестели. Худое лицо смотрело на женщину. У него была аккуратная причёска, а не растрёпанная сальная швабра, как у той Пэм, что стояла на дороге. К женщине пришло чёткое осознание, что в ней всё когда-то было совершенно иначе, лучше.

Пэм почувствовала, как её нога, кажущаяся намного легче сейчас, надавила на газ, и автобус рванул вперёд, устремляясь прямо на ту кошмарную версию женщины, застывшей на дороге. Её раздутая форма становилась всё больше в лобовом окне.

Пэм испуганно сомкнула глаза в ожидании удара. Рёв двигателя бил в уши, асфальт провалился под её ногами. Золотой свет наполнил сознание.

Пэм медленно открыла глаза, стоило утренним лучам солнца коснуться зелёной материи дивана. Она с усилием поднялась на локтях и села, чувствуя сильную одышку от этого действия. Шатаясь, она с трудом поднялась на ноги. В голове что-то громко стучало. Женшина сузила глаза, пытаясь привыкнуть к утреннему свету. Всё вокруг всё ещё казалось нечётким и размытым. Внутри живота всё урчало и болело. Однако для Пэм это далеко не первое похмелье — и уж точно не последнее. Ноющее тело требовало облегчения, и женщина точно знала, в чём оно обычно заключалось. Её ноги передвигались очень медленно и натужно, грохот об пол жестяных пивных банок, которые она отпихнула в сторону по пути, эхом раздавался в голове. У Пэм сильно першило в горле. Через полузакрытые глаза она увидела свою дочь, сидящую за кухонным столом. Её аккуратные руки держали раскрытую книгу, а лицо было спокойным, хоть и зелёные глаза прекрасно отражали скрытую внутри тревогу. Пенни промолчала, когда Пэм подошла к холодильнику и взялась за ручку. Пухлые руки женщины так привыкли к этому действию, что делали всё на автомате: она всегда открывала дверь и забирала свой "приз". Пэм ворчливо простонала, открыв дверцу холодильника, но внезапно замерла, заметив нечто.

Лучи солнца в один миг сместились, пробравшись сквозь небольшое окно трейлера и настигнув рыжие волосы её дочери. Комнату осветило яркое утреннее солнце в нежно-розовых тонах. Секунды молчания — и зрение Пэм прояснилось настолько, что она наконец-то смогла чётко разглядеть свою дочь. Её книгу, старую одежду, которую она всегда старательно стирала и гладила; её глаза, изумрудный блеск в которых угасал с каждым днём. Пэм почувствовала, как её пальцы расслабили хватку и отпустили ручку холодильника. Он закрылся, а её тяжёлая рука неспешно опустилась.

А затем лучи солнца снова ускользнули, и нежно-розовый свет исчез, оставив после себя едва заметную глазу пыль, витающую в воздухе. Бедность и убожество их трейлера, грязные пятна на полу кухни и прогнившие деревянные доски пола — всё это предстало перед ней в одночасье. К горлу подступил ком, и Пэм сжала руку в кулак. Она смерила взглядом своё тело, изо всех сил стараясь игнорировать голос в голове, приказывающий ей, чтобы она немедленно открыла дверь холодильника и достала выпивку, потому что она это заслужила.

— Нет, — пробормотала Пэм. — Нет, я не… Я не заслужила.

Лицо Пенни исказилось в смятении, когда она заметила, что её мать изменила себе в своей ежедневной утренней рутине. Она захотела встать, однако Пэм молча развернулась и пошла к парадной двери трейлера. Её походка была решительной, шаги размеренными, хоть и слегка неуклюжими, так как похмелье не собиралось никуда уходить. Что-то было иначе, однако Пенни не могла понять, что именно. Обычно она старалась лишний раз не разговаривать с матерью, пока она не выпит хотя бы что-то с утра. Но её сегодняшнее поведение было настолько странным, что беспокойство пересилило привычную осторожность. Тогда Пенни встала из-за стола. Страницы её книги сами собой лениво сложились вместе из-за того, что она перестала их поддерживать руками.

— Мама, всё хорошо? — голос девушки разрезал тишину. Её мать остановилась прямо перед входной дверью. Пенни подошла ближе.

Пэм издала тяжёлый вздох и повернулась лицом к дочери с неуверенной улыбкой. Она надеялась, что таким способом сможет рассеять беспокойство, внезапно возникшее на её лице. Женщина бережно поднесла руку к щеке дочери, стараясь не потерять самообладание, когда Пенни ощутимо вздрогнула от этого действия, с опасением смотря ей в глаза.

— Я в порядке, дорогая. Просто почувствовала, что мне не помешает прогулка на свежем воздухе. Кажется, сегодня прекрасное утро. Будет обидно его пропустить, — голос Пэм хрипел, но слова её были правдой. Она кратко поцеловала дочь в лоб и сразу же вышла за порог трейлера, едва ли не сорвавшись на полубег. Женщина не была уверена, куда она собралась идти, однако везде было лучше чем там, где она находилась сейчас. Золотистые лучи солнца коснулись её лица. Спросонья глаза всё ещё не привыкли к такому яркому свету, но Пэм не стала обращать внимание на дискомфорт и двинулась по дороге города с такой решимостью, которую она не ощущала годами. Внезапно она услышала за спиной скрип двери их старого трейлера и обернулась. На пороге стояла Пенни. Её уста были сжаты в лёгкую улыбку. Она взмахнула своей аккуратной рукой, и Пэм чётко увидела, как её глаза засверкали на солнце.

Женщина почувствовала, как её вымученная неуверенная улыбка сама собой сменилась на настоящую, когда она подняла руку и помахала дочери в ответ, прежде чем вновь повернуться лицом к грядущему дню. И всё же её горло продолжало упрямо першить, а в глубине души слышался голос, очень похожий на её собственный шёпот:

«Рано или поздно каждому нужно выпивать».