Закрываю глаза, чтобы не видеть этого слепящего света. Больно. Чертовски больно. Почему? Из-за того, что этот дьяволенок теперь радуется моей игре? Как же жалко я сейчас выгляжу. Рот приоткрыт, показывая белые острые зубы. Голова на кровати, хотя само тело на полу. Руки раскинуты в стороны. Чем-то напоминаю покойника. И ты рядом. Копаешься в шкафу. Зачем? В воздухе витает твое чувство… неудовлетворения. Псих. Как я.
— Ужасно. Ну как на книжных полках может отсутствовать симметрия? — ворчишь ты, переставляя книги с места на место, а некоторые даже сразу же вышвыриваешь в окно.
— Если не заметил, то моя комната полностью лишена симметрии.
— Ужас! Это же самый настоящий ужас! Значит так, я наведу здесь порядок, что бы эта комната была совершенной!
И в твоих желтых глазах заплясали сердечки. Я не видел, ведь мои глаза были закрыты. Просто знал. Знал все привычки этого психа, чья голова наполовину была полосатой. Какой же здесь слепящий свет. Хочется вновь в свою голову, в ту темную комнату, где граммофон наигрывает джаз. Где вся комната выкрашена в готические черно-красные тона. Приятно. Темно. Главное что бы этой большеголовой мрази, любящей грызть свои пальцы там не было, иначе вновь будет предлагать великую силу, которая сейчас совершенно ни к чему.
— Вот скажи, у тебя с психикой все нормально? Зачем тебе эти книжки? – продолжал бесноваться ты, переставляя или выкидывая ненужные на твой взгляд книги. Потом подберу то, что не успеют растащить.
— Лучше не зли меня. Тебе же хуже будет.
— Ты хоть помнишь, что со мной бывает, когда меня разозлить этой полнейшей асимметрией?!
Я поморщился. Как громко. С чего это все началось? Не помню. Не мозг, а кисель какой-то. Невкусный, не съедобный, но который, тем не менее, есть.
— Зато у тебя не расшатанная нервная система.
— Смешно, — рассмеялся ты, в чем-то намекая на свою манию.
— Смешно? Возможно…
— С тобой что-то не так?
Я знал, что ты оставил книги в покое, или же наконец-то разобрал так, как нравится, и сел рядом со мной. Рассказать? Рассказать о моей ухмылке, которая возникает при виде крови? Рассказать про то, что я не просто смотрю на смерть, а любуюсь ею? Рассказать про то, что я готов превратить свою руку в косу и убивать? Убивать медленно, смеясь и наслаждаясь чужой болью. Наслаждаясь предсмертными хрипами, булькающей кровью, дроблением костей, крошением зубов, полными ужаса и слез глаз. Ему не понять этой жестокости. Он — Шинигами города Смерти. Для них это должно быть в привычку. А мне… страшно. Страшно, что однажды ночью я все же сделаю это и стану похожим на тех кишинов, души которых я когда-то съел и потерял в одно мгновение. Сейчас об этом уже практически забыли из-за Медузы, Кишина и Арахнофобии. Сейчас всех интересуют совершенно другие проблемы. Иногда мне хочется напиться до потери пульса, но останавливает мысль о том, что я могу проснуться в луже крови собственной жертвы. Или собственного Повелителя. Ну не биться же головой об стену, честное слово.
— Может тебе как-нибудь помочь? – ты вздыхаешь и… снимаешь пиджак? Я удивленно открываю глаза и вижу, что был прав.
— Что ты делаешь? Тебе жарко, что ли?
Но как здесь может быть жарко? Вечер подкрался совершенно незаметно и похолодало. Так зачем же? Действительно, не мозг, а кисель. Такие странные, спутанные мысли. И совершенно не хочется двигаться.
— Ты боишься смерти?
— Нет – я поворачиваю голову, чтобы не показать саму смерть в моих глазах. Плевать для кого, но смерть.
— Ты боишься убить?
— Но ведь я Оружие? Как я могу бояться убить? – Что он имеет в виду? Этот помешанный на симметрии псих ведь не уметь читать мысли. Правда же?
— Убить обычных, ни к чему не причастных людей, друзей, врагов. Всех, кто попадется на твоем пути.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он не ответил. Только присел передо мною на корточки и, повернув мою голову к себе, поцеловал. Легко. Как ветерок. И нежно. Медленно раздвигая мои губы и проводя своим горячим языком по моим острым зубам. Не сопротивляюсь. Так странно. Только дыхание участилось. Почему-то захотелось поднять ватные руки и покрепче прижать его к себе. Можно, но очень нежно, что бы не услышать хруст ребер, иначе крыша улетит в никуда и недавние мысли придут в исполнение. Поцелуй становится более глубоким, наши языки сплетаются. У тебя тоже учащается дыхание. Мне хочется улыбнуться, но я боюсь поранить твой язык своими зубами. Или попробовать и почувствовать наконец вкус чужой крови? Видимо, ты понял мои мысли и немного отстранившись сказал?
— Делай что хочешь, но чертовски осторожно. Я не хочу, что бы все узнали.
— Зачем ты делаешь это?
— Тебе нравится? – ты приподнял правую бровь, поднимая мою футболку. Проводя тонкими пальцами по старому шраму, о котором я теперь очень редко вспоминаю. Проводишь сверху вниз, заставляя дышать меня чаще. Заставляя притянуть тебя ближе к себе, что бы вновь уже поцеловать, но уже грубо, неистово, давая свой ответ. Делать что хочешь? Ну раз ты разрешил. Всасываю твой язык и прикусываю его до крови, но не сильно. Густая, солоноватая влага потекла по моему горлу, доставляя непонятное, животное удовольствие.
— И хах я теперь рахкаваривать буду? – спрашивал ты, высунув язык и разглядывая его в зеркале. Хорошо хоть ты свою спину еще не видел. Хотя я прекрасно видел покрывающую её мозаику засосов.
— Черт. Теперь есть будет больно. Нельзя было немного поаккуратнее? – возмущенно повернулся ты ко мне боком и ища на полу рубашку.
— Ну ты же разговариваешь нормально. Значит, я был аккуратен, — я улыбнулся и повернулся к стенке. Хорошо, что Мака где-то задерживается. Наверное папа вновь повел её погулять. Сочувствую.
Ты подошел ко мне и, немного наклонившись, подул в ухо. А потом прошептал:
— Если снова появятся нехорошие мысли – обращайся.
Потом полностью привел себя в порядок и ушел. А я улыбался. Как дурак какой-то. Просто улыбался, даже не показывая зубов. Что это? Уже не жажда убийства. Она отошла куда-то в сторону. Хотя, с моими то мозгами, давно превратившимися в кисель и твоим заманчивым предложением эта жажда вскоре вернется. Только в несколько иной форме.