Их пути расходятся на очередном перекрестке, где одна дорога ведёт к большому городу — широкий и прямой торговый путь, вторая — узкая и неухоженная, самое то для начинающего бродяги, утратившего всё.
— Мне пора, — говорит Цзюнь У прямо и строго. Он не собирается «подслащивать пилюлю» или задерживаться рядом с этим человеком ещё хотя бы на день. Иначе, кажется бывшему императору, он уже окончательно сойдёт с ума. Конечно, в голове все болезненно прояснилось в последнее время, но это не означает, что когда рядом никого нет, то он не начинает снова видеть возле себя лёгкую фигуру в белом; а это значит, что «старому другу» пора оставить его в этом вязком одиночестве и единственно доступном сейчас счастье. Пусть он не заслуживает свет небес, пусть он потерял весь свой статус, доверие, репутацию, богатство, пусть даже он утратил свой единственный шанс быть с тем, кто являлся ему дороже всего вышеперечисленного. Пусть. Но хотя бы на то, чтобы его оставили в покое, он право имеет.
Был владыкой небес, а стал повелителем ничего.
Теперь уже не только безликий, но и безымянный.
Покуда будет длиться его век, он сможет исполнять свои новые обязанности так же хорошо как и прежние. Пусть только никто не мешает.
Мэй смотрит на него с нечитаемым выражением на лице. Складывает руки на груди, поджав пальцами широкие шелковые рукава. Хочет, наверное, что-то сказать, но молчит, и поэтому Цзюнь У не может понять его чувств; да и не хочет больше, если честно. Он потерял способность переживать о чувствах этого человека давным-давно. Сейчас тот обещает быть с ним рядом, «возместить» все те годы, которые прекрасно смог прожить без мучащей совесть бессонницы. Но Цзюнь У с лёгкостью освободит его от этого обещания.
Предашь раз — позор тебе, предашь дважды — позор мне. А Цзюнь У уже хлебнул свою чашу позора и лишняя ложка ему не нужна.
Он не собирался проводить рядом с этим человеком ни минутой больше.
Когда приходит время расходится, Мэй Нянцин пытается сделать вид, что ему совестно. Делает это искусно — как всегда. Любой другой поверил бы ему обязательно.
— Друг мой, я… — Он делает эту театральную паузу, короткий вздох, будто собирается с силами. — Ты же знаешь, я… Всегда желал тебе только добра.
«Желать — не значит делать», думает Цзюнь У, а говорит:
— Если желаешь добра, то сделай одну вещь для меня, Мэй Нянцин.
Плечи у того слегка напрягаются, но Цзюнь У ободряюще ему улыбается. Он не собирается просить о чём-то, что выше августейших сил советника.
— Живи в своё удовольствие. И постарайся свести причиняемый тобой ущерб до самого возможного минимума.
Он так и оставляет его на дороге, ведущей в город, и с остатками своей чести вступает на тропку, ведущую подальше от людских глаз. К желанному и долгожданному покою.
***
Во сне к нему приходит Собиратель цветов под кровавым дождем. Цзюнь У сидит в своём разбитом доспехе; вокруг знакомая до боли местность горы Тунлу. Всё это он явно не хотел увидеть в своих сновидениях, а значит, очевидно, что это дело рук нахального мальчишки. Судя по всему, он ещё не полностью смог восстановить свои силы, поэтому сны это пока единственное, над чем демон имеет власть. Цзюнь У смотрит на своего бывшего противника, и его разъедает изнутри горькая досада и злоба. Он ведь уже проиграл, так зачем этот выскочка продолжает тревожить его покой? Неужели, и после всего произошедшего, ему придётся выносить…
— Зачем ты пришел, Кровавый дождь? Демон прожил много сотен лет, но всё ещё меньше, чем Цзюнь У, и потому останется в его глазах мальчишкой, запальчивым подростком; и потому, не смотря на то, что тот отнял его единственное желание, цель и тайную радость многих лет, не смотря на то, что он ненавидит его больше всего на свете, он поднимает глаза на демона, стоящего перед ним в простой одежде без своих побрякушек и совершенно безоружного, и улыбается ему. Цзюнь У тоже умеет держать лицо.
— Проверяешь, не мучу ли я воду в твоё отсутствие? Можешь не волноваться. Я не видел его, не встречался с ним. Я не трону его даже пальцем. Он… — «Весь твой». Эту едкую фразу он не договаривает. «Выбрал тебя» тоже нет сил произнести вслух. — Полностью предоставлен самому себе.
— Я ценю, что ты наконец позволил ему отдохнуть, — говорит Хуа Чэн, и это, честно говоря, больно.
— Он заслужил намного больше, — говорит Цзюнь У ровным тоном, и это то, с чем согласны они оба.
Цзюнь У кажется, что он знает, почему Хуа Чэн пришел в его сон. Сейчас демон слаб и уязвим. Они почти на равных, и если бы Цзюнь У хотел… То мог бы попробовать раздавить мальчишку. Если не убить, то ослабить ещё на долгие месяцы, может, годы. Но это была проверка. Последняя проверка на то, что он, Цзюнь У… Действительно полностью отказался от наследного принца королевства Сянь Ле.
— Ты жесток, Кровавый дождь.
Тот пожимает плечами, скрестив руки на груди. Его простота и безоружность мнительна. Он всегда готов к броску, удару, он никогда не ослабит хватку. Его единственная слабость ходит сейчас где-то по земле, а может спит на простой циновке и видит сны об их будущей встрече; а Цзюнь У знает, что ему частью этих снов уже никогда не стать. Поэтому он просто наклоняет голову и тихо просит:
— Оставь меня. И не тревожься. Ничто не побеспокоит сердце нашего дорогого принца. Он говорит «нашего» только чтобы позлить. Последняя сорвавшаяся и уже ничего не способная решить шпилька.
Хуа Чэн принимает её с милосердным молчанием. Милосердие победителя над побежденным.
***
Он всё-таки встречается с ним. Сам себе говорит, что совершенно случайно. Сам себе почти верит. Его принц немного печален, и это камнем лежит на сердце. Даже ещё большим, чем мысль о том, что грусть эта не из-за него.
Он так его любил. Все эти долгие годы — и что та тоска мальчишки-демона стоит в сравнении с его тоской?
Он любил и утратил, не имея даже никакой возможности обрести. Зачем Хуа Чэн оставил Сянь Ле одного? Да как он посмел? Цзюнь У имеет сейчас полное право подойти к одинокому путнику на пыльной дороге. Такой дороге, по которой почти никто не ходит. Разве не поэтому сам Цзюнь У решил бродить по ним? Потому что тропы эти напоминали ему о принце, потому что он подспудно надеялся именно на такую встречу?
Подойти и обнять его. Подойти и сказать: «Мой Сянь Ле, на самом деле, это я всегда был твоим».
Но ему больше нечего дать. Нечего предложить. Даже его чувства, кажется, выгорели на той горе. Цзюнь У просто неузнаваемый путник за дорожным шарфом и под соломенной шляпой. Он вежливо кивает идущему навстречу юному небожителю, всегда светлому и счастливому снаружи; и такому напряжённому и печальному внутри.
Цзюнь У бы хотел проникнуть рукой в его грудную клетку и коснуться сердца. Не чтобы сжать и раздавить, но чтобы разгладить всё это напряжение, провести нежно — насколько это возможно жёсткой ладонью воина — и больше никогда не причинять боль. С них обоих достаточно боли.
Они просто пересекаются на тропе, и им совершенно случайно оказывается по пути. Се Лянь вежлив и приветлив с новым попутчиком, они просто болтают о мелочах, и принц совсем не подаёт вида, что узнал его. Но спустя какое-то время их общий путь подходит к концу. Принц смотрит на него, с вежливой улыбкой прощается. На его груди висит кольцо, проглядывающее через монашеские одежды.
В глазах его тихая грусть. Цзюнь У всегда её видел. И всегда немного надеялся быть её причиной.
Но не сейчас. И он знает теперь наверняка, что этому никогда не бывать.
— Хорошей тебе дороги, Сянь Ле, и счастливой жизни. — Он делает небольшой поклон и понимает, что проговорился. Случайно ли, специально ли. И внезапно чувствует руку на своем плече. Поднимает глаза и осознаёт, что грусть в глазах всегда улыбающегося небожителя всё-таки предназначена ему. Ему, Цзюнь У, и никому другому.
Но она такая мягкая, что он осознает в тот же миг, хотя и так давно знал — это безнадежно.
— И вам, мой господин, — произносит до боли официально не его Сянь Ле. — Возможно наши пути ещё пересекутся? — Слабая улыбка, и оба понимают — нет.
Не пересекутся.
***
У Цзюнь У в жизни не было сожалений. Так он себе говорил и искренне считал долгие годы. Он делал то, что мог. Больше, чем мог. Он пытался делать всё правильно и то, чего не сделали бы другие. Он марал руки, но знал, что это оправданно. Для себя точно знал.
Но, по правде говоря, у него были сожаления. Слишком много, на самом деле. Ровно одна сотня сожалений, по боли сравнимых с лезвием, вонзающимся в плоть. Кто знает, не случись этого, может у него ещё был шанс? Может, не стало бы той стены, которую он сам возвел, и того призрака, который не выдержал всех тех страданий и не обратился в одного из самых опасных и сильных демонов этого мира? Может быть, принц сумел бы его простить?
В этот день сожалений стало на одно больше. Что такое сотня и одно сожаление на душе у такого бессмертного и обречённого существа, как он? Но последнее будет ещё долго сниться ему и грезится.
Потому что, глядя в спину уходящей белой фигуре, тонкой, лёгкой, но бесконечно прекрасной и могущественной, он страшно сожалел, что так и не обнял его на прощание.