Автобусная остановка поцелуев

Обычно летние ливни делятся на два типа. Первый: ливень-как-в-кино, когда хочется подставлять лицо и тело под тёплые струи воды, счастливо улыбаться и совершенно не заботиться о промокшей одежде. Такой ливень проходит быстро, его тут же сменяет солнце, насмешливо высушивающее лужи, и уже через час или полтора — дождя как не бывало.

И второй тип: ливень-как-пиздец, который чаще всего начинается совершенно внезапно и бьёт наотмашь ледяным столбом. И такие ливни ненавидишь до скрежета зубовного, потому что какой-то там шутник в своей небесной канцелярии решил даровать наивным людишкам безоблачный день, ясный закат, а потом нагнать буквально за полчаса иссиня-чёрную и страшную грозовую тучу.

Матвей и Слава, матерясь и проклиная матушку-природу, бежали по пустой улице. Правда, ругань их всё равно тонула в шуме дождя так же, как тонули в глубоких лужах-океанах старые кроссовки с рынка, купленные по дешёвке у маминой подруги тёть Вали. Брызги разлетались во все стороны, а в обуви отвратительно хлюпало. Слава уже мысленно похоронил свои пожитки, лежавшие в болтающемся за спиной рюкзаке. Да и закинутый туда телефон Матвея тоже считался почившим. Хотя идея положить его в рюкзак была всё же лучше, чем Матвеево: «Да засуну в трусы и нормально будет — не вымокнет», — как минимум потому, что трусы промокли до нитки уже спустя две минуты беготни под дождём.

— Слав, давай туда! — махнул Матвей в сторону ближайшей остановки.

— Да посрать уже, куда!

Семимильными перебежками они добрались до крытой автобусной остановки и обрадовались тому, что из-за ветра вода бьёт аккурат по наклонной крыше и задней стенке. Что на проезжей части, где всё ещё изредка поднимали столбы брызг автомобили, что на тротуаре — воды было уже по щиколотку. Слава уселся на несколько влажную скамейку, примостив рядом рюкзак. Матвей последовал его примеру и тут же начал причитать, стуча зубами:

— М-да, у меня даже трусы мокрые. Охренеть «дождичек», — он показательно выжал полу своей безразмерной футболки с принтом какой-то современной музыкальной группы.

— А ты хотел туда телефон сунуть, — хмыкнул Слава, откинувшись спиной на прозрачную стенку и больно припечатавшись головой. — Ух, бля…

— Будем сидеть, пока дождь не закончится? — спросил Матвей, покачивая скрещёнными ногами и оглядывая стемневшую улицу. Сейчас её освещали только пара фонарей да свет из окон заведений позади остановки.

— Сядем на единственный автобус, который здесь ходит, если повезёт. Мне не улыбается потом с каким-нибудь воспалением валяться несколько недель.

— Да ладно тебе, романтика же!

— Ага, романтика, сидим тут, как две псины облезлые, с носа вон капает. Хотя из тебя вышел бы очень милый пудель.

Вместо ответа Матвей придвинулся ещё ближе, шутливо толкнув друга плечом. Слава снова хмыкнул и рискнул залезть в рюкзак дрожащими руками, которые покрылись от холода гусиной кожей. На удивление, рюкзак внутри был сухим. «Вот балда, он же водонепроницаемый!» — осознал Славка, радуясь за спасённые телефоны и пару книжек с блокнотами.

Спустя двадцать минут спасительный автобус так и не приехал, а Слава достал припрятанную на дне сумки булочку и разделил пополам. Матвей постепенно совсем близко прижался к Славкиному плечу и с ангельски невинным видом объяснил это желанием согреться. Слава листал на телефоне сегодняшние фотографии заката, страшно гордясь пойманным ракурсом и светом и жалея, что не прихватил камеру.

А глаза то и дело косились с экрана устройства на прижавшегося под боком Матвея, всё так же дрожавшего от холода. А точнее, на его стройное тело, облепленное мокрой футболкой. Из-за хрупкого телосложения Матвей не выглядел на свои семнадцать, всё в нём было какое-то изящное и одновременно детское: будь то выглядывающие из-под подворотов шорт острые колени или же умилительно небольшие ладони с аккуратно стриженными ногтями. Рядом с плечистым Славой Матвей казался младшим, но на деле был старше на год.

Они познакомились на курсах по фотографии прошлым летом. Сблизиться не решались, хоть и вполне явно наблюдали друг за другом, будто присматривались. Случай сдружиться как-то представился во время совместного задания, выполненного впоследствии на ура. Славе нравилась увлечённая непосредственность Матвея, а того, в свою очередь, забавляло шальное поведение Славы, которое шло вразрез с его трепетным отношением к фотографии.

И вот, они сами не заметили, как дружеские вечерние посиделки у кого-то на кухне превратились в:

— Погнали воровать в частном секторе сливы!

— Ты ебанутый, Слав? Сейчас час ночи, какие сливы? Не звони мне!

Впрочем, через пару недель Слава всё-таки вытащил Матвея из дома посреди ночи, несмотря на его хмурые протесты, мол, мама, что коршун, заклюёт, если узнает. Но мама не узнала, а Матвей тогда впервые понял, что ему до одури нравится сидеть на крыше старой заброшки, смотреть на звёзды и слушать забавные Славкины рассказы. Например, о том, как он чуть не утопил свою камеру, когда фоткал реку, или как убегал от какой-то сторожевой Жучки, воруя сливы в частном секторе в одиночку. «Взрослый пацан, какой чёрт тебя туда занёс?» — с истеричным смехом крутил пальцем у виска Матвей.

Их дружба была безрассудной и свободной, как и это последнее лето перед поступлением в вуз. Максимум времени они проводили вдвоём, находя себе приключения на задницу чуть ли не каждый день, а потом, как ненормальные, до боли в животе смеялись над очередным переплётом, откуда еле вышли сухими из воды. Фигурально, конечно, потому что порой, как и сегодня, день заканчивался просушкой мокрых вещей.

И оба упрямо будто не замечали постоянные неслучайные прикосновения рук, шутливые заигрывания, счастливые глаза, загорающиеся теплом, стоит только подольше не прерывать зрительный контакт.

Упрямо засыпал Слава с мыслью: «Я ничего ему не скажу», и так же в своей постели думал Матвей: «Нечего дружбу портить». Но с каждым днём становилось всё тяжелее в разлуке, и всё счастливее горели глаза при встрече. И особенно хорошо становилось тогда, когда по близости не было ни души и можно было идти рядом, «нечаянно» соприкасаясь ладонями и плечами.

Дождь продолжал отбивать азбуку Морзе по крыше остановки, но уже не частыми рваными ударами, а более редким постукиванием, будто навевая ту самую романтичную атмосферу из кино.

— Я люблю дождь, — с полуулыбкой выдохнул Слава.

— Ты полчаса назад его трёхэтажными матюками покрывал.

Слава засмеялся в ответ, а Матвей совершенно нагло устроился у него на плече.

— Не, это был жестяк какой-то, а вот такой дождь… такой дождь я люблю.

— А я люблю тебя.

Слова вырвались как-то сами собой, едва слышным шёпотом. Матвей сто раз успел проклясть свой длинный язык, пока Слава, напрягшись, с усмешкой повернулся к нему.

— Тебя че, лихорадит уже?

Но Матвей смотрел совершенно серьёзно и преданно. Его мокрые каштановые пряди стали ещё темнее и лезли в лицо, отчего Славе хотелось тут же откинуть их со лба или заправить за ухо.

Матвей не сказал ни слова, а Слава понял, что сейчас совсем не время для подколов. Понял, что хватит бегать от очевидного.

Губы Матвея холодные и влажные из-за дождя, но очень мягкие, точно женские. Славе нравится его целовать и чувствовать ответный поцелуй.

— Матя, Матька… — прошептал Слава, отстраняясь.

— Ну, блин, Слава, ты даже такую красивую минуту умудрился испортить прозвищем, которое я ненавижу! — фыркнул Матвей, всё ещё обнимая чужие плечи.

— Прости, просто… Ты правду сказал?

— Нет, блин, прикалываюсь. Ну что за вопросы, Слав? Особенно после того, как мы пососались.

— Тогда сделаем это ещё раз?

Всё кажется ненастоящим, будто во сне: дождь барабанит по крыше, фонари мягко освещают их лица, а они сами сидят на лавочке остановки, забыв всё вокруг и самих себя, целуясь трепетно и вместе с тем жадно, цепляясь руками за края скамейки.

Слава перешёл губами к щекам и скулам, затем прижался к шее, собирая с неё дождевые капли. Матвей целовал его куда-то в макушку, в висок, но потом снова притянул, чтобы прижаться к чужим губам своими.

Би-и-и-ип! 

Они тут же отскочили друг от друга, заслышав резкий звук. Автобус остановился напротив, и сигналила не кто иная, как водительница.

— Запрыгивайте давайте, дома лизаться будете! — прикрикнула она устало на смущённых парней, впрочем, без тени отвращения. Возможно, вообще приняла тощего патлатого Матвея за девушку.

Те тут же подорвались, что ужаленные, и заскочили в автобус, на секунду снова попав под дождь и окунув ноги в воду.

В салоне было относительно пусто: такой же вымокший, повёрнутый к ним спиной паренёк да взрослая женщина с зонтиком, сосредоточенно смотревшая в свой смартфон. О, вон ещё бомж какой-то спит у окошка.

Слава плюхнулся на одинокое, скрытое за перегородкой сидение в самом конце автобуса, бросил в ногах рюкзак и потянул Матвея себе на колени.

— И кого из нас ещё лихорадит. — Матвей поёрзал, пока его не притянули для очередного поцелуя, и он упёрся руками в спинку сидения.

И от этих быстрых поцелуев было так хорошо, что глаза сами закрывались. Равномерно гудел двигатель, дождь стучал по стёклам, автобусные лампочки тускло мерцали, а из-за промокшей одежды прижатые друг к другу тела чувствовались ещё ближе, ещё жарче. Голову кружило, и тут же стирались все условные барьеры, которые они сами себе выстроили за этот год. Поцелуи были рваными и чувственными, как в последний раз, как будто чудо прекратится, если оторваться друг от друга, если перестать сжимать ткань чужой футболки на спине, если просто открыть глаза.

И в один момент это всё — дикие поцелуи и поглаживая дрожащими пальцами — и правда прекратилось. Только Матвей не исчез, а устроился на Славином плече, крепко сжимая его ладонь, а тот самозабвенно гладил чужую спину и плечи, обнимая. Глаза их шально блестели, дыхание мало-помалу приходило в норму. Слава неверяще смотрел перед собой, боясь вдохнуть. Ему хотелось смеяться и кричать оттого, что, кажется, пора звонить в дурку. Ведь он действительно влюбился в своего лучшего друга, который так преданно смотрел на него и улыбался. И Слава, как истинный фотограф, задумался, что в такой атмосфере вышли бы очень красивые фото с их первыми поцелуями.

На небесах сжалились. Видимо, охренели от такой наглой страсти в общественном месте, и, когда парни выползли из автобуса, с неба падали лишь несерьёзные мелкие дождинки. Но на тротуаре всё ещё был потоп, а с них самих лился гребаный Ниагарский водопад.

Не сговариваясь, они шли домой к Матвею, у которого родители уехали на дачу. Матвей шёл немного впереди и держал Славу за запястье, наплевав на малочисленных прохожих.

— Я помню… — Матвей запнулся на полуслове, краснея и кусая губы.

— Что ты помнишь?

— «Белые обои, чёрная посуда»… — напел с улыбкой Матвей, желая соскочить с темы, потому что понял, что не стоит о том говорить.

— Не-не, чел, «нас в хрущёвке двое», конечно, но ты давай говори, что хотел.

— Я вспомнил, как… — Он глубоко вдохнул. — Как мы в мае на великах за город ездили…

— Когда ты принял кусок резины на дороге за змею, орал как девчонка и ебнулся в куст шиповника? — не преминул подколоть Слава.

— Бля, заткнись, я тут серьёзную вещь пытаюсь сказать!

— Ладно-ладно, прости.

— То-то же. Короче! — Матвей нервно стал теребить полу футболки. — Ты тогда на озере сказал — я помню — что тебе без меня никуда и я для тебя самый важный. Я… Я уже тогда тебе нравился?

Славу умилил этот вопрос, да и вообще весь вид смущённого Матвея, но ответил он со всей серьёзностью:

— Ты мне нравился с того дня, как мы на курсах встретились, балда.

Матвей сжал губы в узкую полоску и порывисто обнял Славу, забив на мёрзнущие из-за луж ноги.

На следующее утро они оба проснулись с температурой под тридцать девять и насморком, но в объятиях друг друга, а это — главное.