En diplomati

Обернувшись для пущего тепла портьерой, принц топтался подле окна, цыплячьи вытягивал шею, не отводя взора от полосы света, надвое рассекавшей густую темноту внутреннего двора. Свет этот со всей определённостью свидетельствовал, что всемилостивейший король и папенька занят делами государственной важности; желать его внимания к делам иного рода было бы не только возмутительно, но и рискованно — каминные щипцы в руках короля становились воистину устрашающим орудием возмездия. Калле зажмурился; светлая полоса никуда не делась, зато поплыла куда-то вверх, змеясь, будто лента фрёкен Вреде* по воде. Поморщась, Калле распахнул глаза и снова выглянул во двор. Полоса была на месте и даже не тускнела. Калле снова зажмурился. Дело, имевшееся у него к отцу, было важнейшим, можно даже сказать, дипломатическим, и потому волновало безмерно — словесная дипломатия удавалась ему всегда хуже военной. Зато много лучше пакостей навроде той, что вытворила давеча фрёкен Вреде. Снова распахнув глаза, принц не увидел ни света, ни хоть чего-нибудь вокруг себя; он пошатнулся, едва не свалился навзничь — темнота казалась совершенной, а под иззябшими ногами будто не было пола.

Выскочив из спальни Калле понёсся по зябким коридорам, оглушительно топоча босыми пятками. Ночное освещение было роскошью совершенно непозволительной, и он исхитрялся бежать впотьмах, считая шаги и на случай неожиданностей держа руки перед собой. Предосторожности не помогли — к отцу он вошёл, потирая украдкой локоть. В коридорной тьме остался разлетевшийся на части доспех, и принц уже предчувствовал, что обратный путь будет куда более тернист.

Поспешив к широкой отцовской постели, он юркнул под одеяло и вытянул ноги поближе к круглой медной грелке.

— Стюарт говорит, у меня изрядные успехи в латыни.

— В самом деле? — Король, уже было задремавший, милостиво потрепал сына по щеке.

— В тактике и фортификации так же. Стюарт весьма рекомендует сделать манёвры, не дожидаясь весны, — Калле постарался сообщить это как бы невзначай, между делом, но вышло даже фальшивей, чем когда он репетировал беседу накануне. Надеяться, что король не заметит такой промашки, было бы опрометчиво сверх меры.

— Стало быть, все вами довольны? — Отец глядел с лаской, и лицо его, в последнее время неизменно бледное, выражало глубокое внимание и заботу. Принц помедлил, гадая, о каких его проделках успели донести, но всё же решился соврать:

— Разумеется.

— А как же фрёкен Вреде?

— Что — фрёкен Вреде? — в притворном удивлении Калле поднял брови.

— Как же? Вы заставили её рыдать.

— Она стала ужасно скучная. И глупая. — Принц подушкой закрыл вспыхнувшее лицо. В танце София всё норовила его целовать и была в том успешна. Поцелуй вышел оскорбительным настолько, что Калле едва не опрометью убежал к себе в комнаты, где разрыдался ничуть не сдержанней фрёкен.

— Не следует так обижать собственную супругу.

— Я не желаю жениться, — пробурчал принц в ответ. Затаённая насмешка чудилась ему в голосе отца, и сил отнять от лица подушку не стало совершенно.

— Чего же вы желаете? Манёвры?

— Манёвры. — Позабыв смущение, он затараторил, загибая пальцы, чтоб точно ничего не забыть: — Это выйдет даже менее накладно, чем весной. Построить снежную крепость проще, припасы не испортятся от тепла, болезней от нечистоты не случится... Карл** никогда не видал манёвров.

— Герр Клинковстрём? Негодный мальчишка, с коим вы изволите ночевать в сенном сарае?

— Сие закаляет мужественность. Ночи теперь не так уж холодны...

— Особенно ежели согреваться краденым вином.

— Всё совершенно не так... — Калле прикусил губу, собираясь с мыслями.— Если бы я был столь добрым и мудрым королём, как герр фатер, я бы непременно разрешил манёвры.

— Если бы вы были добрым и мудрым королём, вы бы знали, что часто... почти всегда желаемое невозможно получить... — Его Величество рассмеялся, наблюдая скорбно вытянувшееся лицо сына, — не выполнив некоторых кондиций.

Уроки дипломатии всё же не прошли даром: возможность поторговаться принц заметил, несмотря на волнение и почти полную уверенность в поражении. Он подобрался ближе, с пристальнейшей деловитостью заглядывая в лицо отца.

— Это каких кондиций?

— К примеру, вы не должны больше реквизировать вина.

— О...

— А также подбрасывать сестрицам мышей...

— Они всё равно их не боятся, — проказливо хихикнув, Калле уточнил: — Сестрицы. Мышей.

Король остался непреклонен:

— Но боится Юлианхен***. Можете представить, каково ей бывать целыми днями в покоях, где живёт мышонок?

— Всё ещё живёт?

— Разумеется. Он юрок, пакостлив и назван в вашу честь — Братец Калле.

— Ах... Вот же... — на ум шли преотборные ругательства, кои при папеньке употреблять совершенно не следовало. Меж тем тот продолжал, один за одним обличая и запрещая наследнику излюбленные его грешки:

— Не швыряться пирожными за трапезой. После трапезы тоже. Не вызывать недовольства королевы.

— Фру бабушка всегда недовольна!

— Не расстраивать фрёкен Вреде.

— Но она же...

— Вы желали упражняться в манёврах. Отступайте стратегически, соблюдая политес и интересы короны.

— И Александру не по силам такие манёвры! — от досады у принца по-детски дрожали губы.

— Что не по силам Александру, то по силам моему сыну.

Польщённый, Калле приосанился и согласно кивнул:

— Определённо. Совершенно определённо, ежели герр фатер позволит взять своего коня.

— Парадный доспех вы тоже пожелаете?

— Доспех? — принц едва не подпрыгнул в радостном волнении. Дело, ради которого затевал он всю дипломатию, было забыто в тот же миг. — О, да, доспех!

— И читать Писание ежедневно. Дабы спастись от греха жадности.

— Вам придётся читать вместе со мной. — Калле лукаво прищурился. — Дабы, избежав сего греха, с щедростью оделить меня манёврами. И конём. И доспехом.

— Герр Клинковстрём будет читать с вами, — король утомлённо вздохнул, откинувшись на подушки. Устыдившись собственной жадности, Калле подвинул отцу грелку и сам улёгся подле него.

— Я мог бы... читать здесь, по вечерам. Вслух. Вы не должны полагать, будто я избегаю... кондиций.

— Как же ночёвки на сене? Ваш компаньон погибнет от скуки, сидя в сарае один.

— Пустяки. Мне совсем не трудно было бы вам читать. Я мог бы читать не только Писание. Донесения, если пожелаете... Я был бы рад облегчить труды моего всемогущего и всемилостивейшего короля.

— Когда вы успели обучиться лести? — шутя, король взъерошил коротко остриженные волосы принца.

— Лести? Вы несправедливы ко мне, преданнейшему вашему слуге...

— Слуге? Вы — моё разорение. Полагаю, дальше вы пожелаете портрет в доспехе, и казна опустеет совершенно.

— Как можно, я о том и не помышлял совсем, — пробормотал Калле, стараясь не выдать досады. Портрет хотелось нестерпимо, и не в окружении сестриц и собачек, а геройский, чтоб верхом, да на поле жаркой битвы. Страдание, против воли отразившееся на его лице, было воистину безмерно. Отец устало махнул рукой:

— Полно. Может быть, вы получите коня. И доспех.

— И портрет?!

— Может быть. Если вы всё же изволите спать.

— О, папенька!

— Немедля!

Спать в королевских покоях было куда приятней, чем в собственных: камин здесь топили куда как жарче, даже ночью поддавая дров, и весёлые рыжие сполохи гнали прочь темноту, бывавшую такой страшной, когда, засыпая в собственной опочивальне, принц всё же уговаривал себя загасить ночник. Завёрнутый по уши в меховые покрывала, согретый и хмельной от подступающего сна, Калле был совершенно бесстрашен; бесстрашен настолько, что затаённое, самое важное, говорилось легко, само будто бы.

— Я и без манёвров исполнил бы любые кондиции... Если бы король явил милость не искать другой фру заместо маменьки. — Приподнявшись на локте, он выглянул из-под вороха покрывал, наподобие бруствера отгородившего его от отца. Казалось, тот спал: дыхание его было мерно и глубоко. Тихонько ругнувшись, принц вернулся в тепло покрывал. Дипломатия не давалась ему совершенно.