Подобной наглости Макс не встречал ни разу за все четырнадцать лет жизни. Ободранный солдат — воплощение бессовестного нахальства — без приглашения пожаловал к нему и, нисколько не волнуясь занятостью принца, учинил оскорбительнейший допрос. Оскорбительны были не только вопросы, но и гнусные ухмылки, их сопровождавшие, и непрошеные комментарии, которые отпускал тот, беспардонно оглядывая убранство палатки принца; кроме того, наглец счёл возможным вести беседу, стоя посреди ковра, чудесного персидского ковра тонкой работы, созданного услаждать взоры, а никак не быть попираемым ногами всяческой черни. Ошмётки рыжей грязи, при каждом шаге осыпавшиеся с ботфорт непрошеного гостя, будили в принце Вюртембергском жесточайшее желание сатисфакции. Останавливала его только мысль о нелюбви Его Величества Каролуса Шведского к дуэлянтам, а ещё подозрение, что солдат, какого бы неприглядного вида он ни был, мог оказаться ловким рубакой. Сам принц фехтовал только с собственным учителем, но от него был наслышан о бесчестных манерах солдат. С совершенной очевидностью было понятно, что от нынешнего визави не стоило ожидать никаких манер вообще.
— Принц? Ваши бумаги, дайте их.
Увлечённый негодованием, Макс потерял нить беседы и не сразу сообразил, что от него требуют. Солдат — обыкновенный кавалерист, если судить по мундиру, — глядел выжидательно, пристально, а глаза у него были под стать мундиру, будто бы пыльные, серые. Думать под таким присмотром не получалось, зато мямлить выходило само собой.
— Я... Что? Вам?..
— Бумаги. Паспорт. Рекомендации. У вас есть рекомендации?
— Да... Паспорт... Рекомендации... — Треклятые бумаги, на случай грабежа припрятанные в книгу, затерялись меж листов; выискивая их, Макс непрестанно ощущал, что за ним с неприязнью и недовольством наблюдают. — У меня письмо от... от маменьки, — голос дрогнул плаксиво, будто у малого дитя.
— От маменьки, — передразнил солдат, принимая паспорт из его рук. — А не запросится ли Ваше Высочество к маменьке, учуяв запах пороха? Это, знаете ли, совсем не духи́...
Упомянутые духи́ вместе с прочими предметами туалета выставлены были на столик — перед аудиенцией Макс надеялся освежиться и подколоть булавками мундир, оказавшийся немного на вырост. Также заботами маменьки к мундиру прилагались чулки совершенно неудовлетворительного качества, появиться в которых было бы стыдно не только на приеме у короля, но и в крестьянской лачуге; их принц полагал заменить шёлковыми, но был отвлечён внезапным визитом. Теперь эти чудесные чулки болтались у него прямо перед носом, брезгливо, одним пальцем подцепленные со столика. Солдат смеялся; смех у него был прегадкий, а перчатка столь стара и грязна, что чулки наверняка пришли в негодность от соприкосновения с нею.
— А не девица ли вы, принц? Это определённо женское.
— Нет. — Отрезвлённый насмешкой, Макс бросил суетиться и глянул на собеседника как дóлжно бы с самого начала — свысока. Маменькино письмо, перевитое лентой, с оттиском герба на сургучной печати он оставил при себе: не пристало простому солдату касаться подобной корреспонденции. — Я предпочёл бы лично вручить рекомендации Его Величеству. Извольте вернуть мой паспорт.
Мгновение наглец казался растерянным, загорелое лицо его вытянулось, рот приоткрылся, но он не произнес ни слова; этого мгновения принцу хватило, чтобы восторжествовать. Даже удивительно стало, отчего он прежде позволял беседовать с собой возмутительным образом.
— Его Величеству, — наконец протянул тот с недобрым прищуром. Ободрённый, Макс позволил себе уколоть поверженного противника:
— Ежели в бою вы ловки так же, как в беседе, вам лучше не покидать тыла.
Нахальный кавалерист скрипнул зубами. По лицу его пятнами расползался румянец столь яркий, что его не скрыл бы никакой загар. Когда заалели и уши, Макс хихикнул.
— За мной. Извольте, — скомандовал солдат и, развернувшись на каблуках, вышел прочь.
Прихватив бумаги, принц поторопился следом. Мягкосердечный от природы, он уже пожалел о своей невежливости и надеялся в ближайшее время загладить вину, облагодетельствовав при случае этого поизносившегося и, вероятно, хлебнувшего невзгод вояку. Вприпрыжку следуя за ним, Макс имел возможность не только проклясть быстроту его походки, но также оценить хороший рост, недурное сложение и воздать хвалу небесам, удержавшим от дуэли с ним — шпага, небрежно болтавшаяся на его перевязи, едва не задевала землю. Шпага была роскошная, такая, что и дворянин позавидовал бы; позавидовав вволю, Макс пришёл к мысли, что такую мог бы пожаловать разве что король. Кроме того, от его внимания не ускользнул незнакомый, напевный будто прононс, явственно свидетельствовавший, что солдат, хоть и изъяснялся довольно свободно, природным немцем не был. Принц едва удерживался, чтобы не спросить прямо — не королевский ли он слуга.
Его провожатый был молчалив и, кажется, раздосадован не на шутку. Изредка он кивал в ответ на почтительные приветствия — утро было раннее, по-весеннему стылое, и в лагере было пустынно. Поначалу Максу казалось, что люди кланяются именно ему, признавая в облике дворянина, но заблуждение вскоре истаяло: на него, шедшего на шаг позади, глядели разве что мельком; это наблюдение укрепило его в мысли, что потрёпанный кавалерист есть посланник короля. С волнением он приметил в самой гуще палаток трепещущие на ветру жёлто-голубые штандарты, когда же они приблизились, Макс уже едва переставлял ноги. Его спутник, ничем не демонстрируя даже малейшего почтения, откинул полог королевского шатра и громогласно возвестил:
— Глядите, нам прибыло подкрепление! Не стоит более утруждаться войной, принц Вюртембергский в одиночку победит кого угодно! — прибавив ещё что-то на незнакомом языке, солдат уселся в кресло с монограммой Его Величества, а ноги устроил на заваленном бумагами столе. На сердце у Макса похолодело. Он вполне ожидал, что в лагерной жизни король окажется не совсем таков, как на парадных портретах, но к тому, что тот в совершенстве уподобится солдату, готов не был. В замешательстве он обратил взор к присутствующим — двум весьма молодым офицерам — те, посмеиваясь, оглядывали его, а меж собой переговаривались, не соблюдая политеса — не по-немецки, и даже не по-латински. Один из них, манерами и лицом более походивший на короля, чем сам король, с весёлой фамильярностью подмигнул принцу.
— Теперь, допустив вас к армии, я свободен от переписки с фру Виннеталь? — Его Величество, не сводя с Макса гневного взора, стянул перчатки, швырнул на земляной пол и требовательно протянул руку. Могло ли так быть, что обыкновенный солдат имел наглость притворяться королём, принц не знал, но знал совершенно точно, что у солдата быть не может столь чистых и белых рук. Он с покорностью вложил маменькино письмо в раскрытую ладонь. Королевское предсказание сбылось с ужасающей стремительностью: к маменьке Максимилиан желал сильнейше и немедля.