Они вывалились на улицу, когда уже стемнело. Одинокие фонари освещали блестками мокрый асфальт, было прохладно, но Куроо пообещал, что скоро станет тепло. Честно, ни Бокуто, ни Иваизуми не представляли, как этому котяре удалось уговорить таких парней, как Ойкава, Акааши и Сугавара пойти с ними, но были благодарны. Бокуто то ли нашел на свалке, то ли где-то спер старый кассетный магнитофон и, откопав, видимо, все на той же промойке несколько кассет со старьем, врубил музыку, установив кассетник на своем плече. Куроо выставил вперед руку и призвал всех скидываться – «Даже Ойкава, и неважно, что ты вообще не хотел!». Через несколько минут Тетсуро вернулся из ночного магазина, характерно звеня в пакете бутылками.
Ветер в парке шелестел крыльями бабочек, шепотом в ночном воздухе. Портвейн был отвратительный, глотку драло сигаретами из самой дешевой пачки, одну на всех. Куроо жалуется, что нет гитары, а Иваизуми – что никто тут и петь не умеет, да и играть, в общем-то, тоже. Бокуто говорит, говорит, его можно слушать до бесконечности. Акааши холодно. Третья из пяти бутылок идет совсем легко.
Домой к Бокуто они вваливаются уже полупьяные, счастливые. Уже не дети, но все еще не взрослые, и можно быть кем хочешь, даже если в карманах осталась одна мелочь, а паленый портвейн жжет желудок. В пачке восемь сигарет, на столе еще три бутылки, на последние. Ойкаве похуй, Ойкава сидит на коленях Иваизуми, затягиваясь за одну в три глотка. Выдыхает рвано, вливает в себя, словно ему не хватит, давится последним глотком, елозит задницей. Суга хихикает. Бокуто, словно медведь, все стискивает его, а он раскрасневшийся, губы блестят влагой, глаза стеклянные. Бокуто тянет на себя, наклоняется, накрывает влажные губы своими, и между ними скользит дым. Он целует, целует, причмокивает пошло, громко, но всем плевать. Куроо хочет трахаться. Вообще-то он всегда хочет и довольно часто может, но хочется именно Акааши. Он такой – бледные скулы, глаза-айсберги, в смоляных кудряшках; острый, ледяной. Так и хочется сломать и испортить. Ведет. У Иваизуми рука давно у Ойкавы в штанах, будто так и надо. Куроо предлагает им уединиться, заебали. Бокуто курит с Сугой по-цыгански, делит ядовитый, тяжелый дым на двоих, Ойкава встает, тащит Иваизуми за собой. Бокуто поит Сугу прямо из горла, они, вообще-то, все из горла, но Бокуто сам. Портвейн льется по шее, стекает сиропом. Куроо не замечает, когда тихое хихиканье Сугавары пропадает.
Акааши – курит. Он курит так, словно душу решил из него вынуть. Хочется трахаться. Куроо вытаскивает из-за пазухи вино.
– Хей, Акааши, смотри, что припрятал.
– Куроо-сан, Вы пытаетесь впечатлить меня вином, которое купили на деньги всех остальных?
Акааши – смотрит. Прожигает, изничтожает. Выжить бы. Куроо хохочет, после портвейна блевать охота, но не хочется. Хочется Акааши. У Бокуто и бокалов-то нет. Зато есть кружки. Две. У одной край отколот. Куроо разливает. Вино – кислятина, язык вяжет, оно даже дешевле портвейна было. Зато вино. Акааши залпом пьет, честно половину глотает, и Куроо думает: "Отлично глотает". Проталкивает пальцы прямо в глотку, добивает сигарету в три затяжки, кидает прямо в вино.
У Акааши губы тонкие, и по всему подбородку слюна. Он хорошо глотает, Куроо заметил. Вот так. Хороший мальчик. Куроо тянет за волосы, подталкивает – глотай, Акааши, глубже глотай. Охуенно. По слюне пальцы входят хуево, но Куроо держит крепко, сразу два втискивает внутрь. Поскорее бы, сил нет терпеть. Кажется, Акааши нравится.
Внутри так туго, что перед глазами взрывы, вселенная проносится большим бумом, до самых звезд. Акааши стонет, так стонет, что наверняка на два этажа сверху слышно, и он такой – горячий, влажный. Куроо тащит. Протаскивает через контраст, хуярит по полной. Акааши особенный. Вот бы так все время. Куроо так трахает, что до синяков, что у самого саднит. Давно хотелось. Поцелуй на вкус, как вино и сигареты, еще портвейн – не выветрился. Гадость редкостная, но вставляет, языки такие скользкие, что должно быть противно, но почему-то охеренно. Всегда бы так. Куроо вставляет по новой. Акааши закидывает ногу на спинку дивана, Акааши подмахивает, царапает взглядом. Куроо мало. Он сплевывает на руку – слюна вязкая, густая, сладко-горькая. Мало.
Утро мерзкое. Акааши весь словно живой холст, расцвеченный всеми цветами фиолетового. Красиво. Куроо хочет пить, но рядом только вино. Прочищает от него отлично. Акааши вздрагивает, потом морщится. Мерзко. Куроо сплевывает в лужу, встает, шлепает на кухню. Через пять минут в душе вода шумит. Акааши – чистый, только краска Куроо остается. Не входит, вплывает в комнату. Куроо трет лицо, трет лужу. Акааши кидает на стол бумажку.
– Позвоните.
Куроо хочется прополоскать голову. И желудок еще разок. Куроо звонит. Вино кислое, сигареты воняют и раздирают горло в кровь. Но Акааши, кажется, нравится.