термос

— Часики ты мне отдала, — медленно проговариваешь ты, выделяя первое слово особой интонацией — какая-то ухмылка ну, можно сказать, зверино-тёмная, с намёком. Даже вспоминать стыдно — щёки сразу так краснеют, что даже маска не спасает, в которой я составчики в НИИ разрабатываю, хоть и закрывает всё лицо, от угла челюсти прямо до границы нижних век; маска, в которой бешено запотевают очки — мне остаётся опускать их на самый кончик носа, но они частенько спадают, роняя пробирки и расплёскивая всякие вещества. Виктор Сергеевич потом очень сильно ругается — на меня, а я ругаюсь потом на Стажёра. Ну, он же стажёр, он немножко за мной должен следить, пока я за ним следить не успеваю. У меня работы много.

— Тебе осталось забрать у меня термос.

Точно. Термос. Я про него совсем и забыла… А теперь-то что забывать, вернуть себе надо, да. Сам отобрал, сам и вернёшь. Дело, наверное, принципа.

— Но это тебе придётся очень постараться, — тянешь, и голос становится заметно ниже. Недобрый знак, особенно от тебя. При такой интонации обычно твои ребятушки приходят и начинается что-то не очень хорошее, обычно, месиво. Тогда у врачей нашей поликлиники много работы появляется, и они радуются обычно. А то что, сидят без дела, родненькие…

— Термос я очень хорошо спрятал. Тут одним делом сыт не будешь… — дёргаешь бровью, и я совершенно не понимаю, куда ты ведёшь, — Ну, вот если ещё прелюдия будет, тогда я подумаю, — постукиваешь пальцами по поверхности стола.

— Звучит заманчиво, отец, — пытаюсь поддержать твою идею, но со стороны звучит это довольно глупо. В частности, из-за дрожи в моём голосе.

— Можем сделать это прямо в моём мерседесе, — продолжаешь ты, понижая голос до искушающего шёпота. Вот и мысли мои, крысиные, пошли.

— А термос-то отдашь?

К слову, это был самый глупый вопрос, что я могла задать в данной ситуации. Ну, я так думаю. Вкупе с моим выражением лица глупее уж точно некуда.

— От качества… минета зависит, ничего не обещаю, — произносишь ты, и я чувствую, как краснеют мои уши. А по ногам мурашки бегут.

— У-условия тут мне ещё ставишь, отец… — отдёргиваю край рубашки, отводя от тебя взгляд.

— Имею право, — твёрдо отвечаешь.

— Да ты всех имеешь, отец… — нервная усмешка.

— А лучше бы тебя имел.

Неприлично громко выдыхаю. Ну, знаешь ли, мне так нельзя. Мне сейчас в НИИ нужно. Мы с тобой, наверное, потом лучше поговорим…

— Встречаемся в пять пятнадцать в моём мерседесе, — твои перчатки скрипят.

— Ну, если меня не задержат, то приду, а если задержат, вот, например, Виктор Сергеевич какое-то нибудь поручение даст ответственное, очень, то…

Ты не даёшь мне договорить.

— Это был не вопрос. Никаких поручений не будет, ты у меня работу не закончила. А время — деньги, как говорят американцы.

Соглашаюсь с тобой. Да, полезнее, и, ох, приятнее, время с бандитами проводить. С бандитом. Только с одним, да.

И после тяжёлого рабочего дня, действительно тяжёлого — Лёшка свою микстуру непонятную залил болотной водой, и что-то там поджёг, так, что у нас у всего отдела эффект был, будто мы килограммов на сто потяжелели… но потом выветрилось всё, да, а Лёшка так и остался там убираться с самого дня до самой ночи, но я не хочу про Лёшку думать, он немножко глупенький; я выхожу на крыльцо и остаюсь стоять на лестнице, вглядываясь вдаль. Слышу автомобильный сигнал (наверное, было очень проблематично дотянуться до руля с заднего пассажирского) и оборачиваюсь на звук. Как только я подхожу к машине, ты опускаешь стекло:

— Чего ждёшь? Садись в машину уже.

Хочу показать свою слабость — правда, я устала:

— Ну дверь открой, пожалуйста.

— Ты Инженерка, а не британская принцесса, мать, — щёлкнув языком, демонстративно открываешь дверь и двигаешься, уступая своё место мне.

— Прости, отец, забылась, — залезаю в салон и захлопываю за собой дверь, — М-да, жарковато тут у тебя… Душно.

Но ты не обращаешь внимания на мою фразу.

— Ребята погулять ушли, я их отправил. Хочешь термос обратно? Заслужи, — расстёгиваешь пиджак.

— И правильно, ребята тут не нужны, совсем! — по привычке поправляю очки, игнорируя их отсутствие на переносице, — Термос? Ну да, очень хочу, а что нужно делать?

— Мать, ты не хуже меня знаешь. Проходили, — кладёшь мою руку себе на пах и ухмыляешься, — Тебе придётся очень хорошо постараться, иначе не увидишь ты свой драгоценный термос.

Зардеюсь от смущения. Да и, чего это я, правда — всё проходили. Вроде бы… Но всё равно как-то немножечко боюсь. Стараюсь не смотреть тебе в лицо, прячу взгляд за густыми ресницами.

— Инженерка, — не реагирую, а ты чуть хмуришься и повторяешь громче, — Инженерка!

Вздрагиваю и широко распахиваю глаза. Незаметно для себя кусаю губу и поворачиваюсь к тебе. Но руку с паха не убираю, а чуть сжимаю через ткань.

— Хорошо, — улыбаешься, когда я аккуратно сжимаю пальцы, кажется, ты чувствуешь их прохладу даже через ткань, — У нас не так много времени, поэтому не растягивай удовольствие.

— Могу позвонить ребятам твоим, чтобы подольше погуляли. Ну, не знаю, к Каблукам, зашли, разобрались, рыночки всякие проверили, рэкетом в поездах занялись. В том самом, где ты у меня термос отобрал и окно разбил. Моей спиной. Знаешь, как болела потом?

— Ты позвонишь? — смеёшься, — Кто тебя слушать-то будет? Эх, ты, Инженерка…

— Твои же ребятушки знают, что мы дружим. Ну, как дружим… Да, для них, наверное, точно дружим, хотя я не знаю, — ты видишь моё волнение, — Ты же тогда, на рыночке, пистолетика испугался, ну, и там ещё, когда я в вас стреляла… Двух-трёх точно подбила, да, помнишь?

— Не зли меня, — сильно перехватываешь мою руку, и я непроизвольно издаю какой-то странный звук. Скулёж? — Иначе не только термос не получишь, но и живой отсюда не выйдешь.

От твоего хвата кровь бурлить начинает, дышу быстро-быстро, почти поверхностно.

— Отец, синяки же на запястьях будут, — но звучит мой голос не жалобой, а просто, как факт. Может быть, с какой-то пикантной ноткой. Свободной рукой медленно оглаживаю твой пах. Глядя тебе в глаза. Да, солнце сейчас, хоть и вечернее, довольно яркое — сквозь темноту стекол вижу, что в тебя взгляд «бегает».

— Ты какая-то. странная. В тихом омуте, да? — скалишься и накрываешь мою ладонь своей.

У тебя рука горячая, жаром прямо через перчатки пышет.

— Может, перчаточку снимешь, отец? Я помогу…

— Нет. Ни за что. Не тяни ж, — мы вдвоём замечаем, что твой голос стал ещё более хриплым.

Теперь ухмыляюсь я.

— Что же, отец, боишься? Я бы зубками сняла, примерно вот так, — несильно захватываю передними зубами тёмную кожу перчатки и чуть тяну на себя. И всё ещё смотрю тебе в лицо, не отводя взгляда.

— Без зубок останешься. А оно тебе надо? — хмуришься и отдёогиваешь руку, — Мать… Скоро ребята вернутся, понимаешь?

— Скоро? — из моих уст это звучит достаточно печально, ты удивляешься, — Хорошо, отец, покажи, как тебе нравится.

— А ты хотя бы начни. Как видишь, я до сих пор в штанах, — вздыхаешь и снова смотришь на меня.

Поджимаю губы.

— Раз так беспокоишься о бандитах своих, мог бы и сам процесс ускорить.

Ворчу, но по-доброму, справляюсь с ремнём. Хорошенький, тяжёлый, но это я так, к слову. Расстёгиваю пуговицу на штанах, медленно-медленно опускаю бегунок молнии вниз. Приспускаю бельё.

— А теперь ты без них, отец, ну не совсем буквально, конечно…

— Почему они, — касаешься подушечкой большого пальца моих губ и надавливаешь, — Ещё здесь, а не там?

Обвожу языком палец в перчатке, хочу, чтобы ты протолкнулся глубже.

— Так я же плохо знаю, что тебе нравится, отец, тет-а-теты у нас с тобой явление, ну, редкое достаточно. У тебя дела постоянно, у меня работа.

Обхватываю твой член ладонью, двигаю рукой вверх-вниз.

— Я не… расслышал… что ты там сказала, Инженерка, — шепчешь едва разборчиво и прикрываешь глаза.

А говорил, что всегда внимательно слушаешь мои слова. Врунишка…

— Спёкся на солнышке ты, отец, похоже, — останавливаюсь на мгновение, — Как бы тебя солнечный удар не хватил…

— Сейчас тебя что-то хватит, если ещё раз остановишься, — облизываешь пересохшие губы.

— Не посмеешь, — с усмешкой произношу я, в подтверждение своих слов касаясь языком головки.

Запускаешь пальцы в мои волосы и тяжело выдыхаешь:

— А в твоём омуте много чертей.

У тебя то ли рука тяжёлая, то ли давишь на меня специально, но я насаживаюсь на твой член полностью и сама прикрываю глаза. Застываю на пару секунд, привыкая и сдерживая слёзы, что выступили от резкости.

— Ох ты, сука, — стискиваешь зубы, наверняка, из-за моего горла, и тихо рычишь, чуть подмахивая бёдрами, — Быстрее.

Двигаю головой, постепенно ускоряясь, сильнее втягиваю щёки. И ты смотришь на меня, такую, расфокусированным взглядом — у тебя очки сейчас слетят, отец.

— Всё, хватит, — хватаешь меня за подбородок и притягиваешь к своим губам, выдерживаешь секундную паузу, такую, что я приоткрываю рот от нетерпения, но не целуешь, а кусаешь за нижнюю губу, оставляя на ней небольшую рану.

Чуть подрагиваю, слизываю выступившую капельку крови.

— А что дальше, отец?

— А дальше… у американцев сейчас такая тенденция… — у тебя даже в горле пересохло, — женщина должна быть сверху, — стягиваешь с себя пиджак и свитер, но не так быстро, как мог бы в любой другой ситуации — ох уж эти автомобили, движения сильно сковывают, — начинаешь расстёгивать мою рубашку, — И сколько у тебя этих рубашек в клетку?

— Ну, как тебе сказать, отец, после наших тет-а-тетов количество постепенно стремится к нулю, — вздыхаю я, закусывая губу — ощущаю металлический привкус во рту.

— Отлично. Никогда мне не нравились. Слишком по… по-инженерски выглядят, — освобождаешь меня от «клеточки», — И снова эта майка, — снимаешь её с меня «через верх», бросаешь на спинку переднего сидения, — Но хорошо, что ты снова в юбке.

— Юбка-то прямая, ну, знаешь, не совсем удобно будет, движения… Ну, движения сковывать будет. Сильно. Расстегнёшь? Там же, сзади…

— Я разберусь. Бывшая всегда в юбках ходила, — усмехаешься и тянешь за молнию.

Чувствую себя совсем незащищённо и открыто. Да, не каждый день в чём мама родила сидишь с очень красивым бандитом в его собственном автомобиле. И даже не за городом, где ни единой души. Смотрю на тебя будто бы даже жалобно, и бровки у меня «домиком». Поясница немного мёрзнет. Обнимешь, может?

— Хорошо выглядишь. Вот если ребята сейчас вернутся… — наверняка, хитро щурясь, смеёшься и стягиваешь зубами перчатки, — Не ожидала?

Ты очень редко их снимаешь. Только на рынке, наверное, когда я у тебя часики стреляла. Больше так быстро и не припомню. Руки у тебя чудесные. Пальцы длинные, музыкальные… И что же ты такого можешь этими руками сделать? Ох, лучше не представлять, наверное, а то долго об этом ещё думать буду.

— А вот не нужно ребят, предупреждала же, — приближаюсь к твоему лицу, — Составчики знаешь всякие-разные? Вот и я знаю. Я их изобретаю, отец, и в случае чего могу подсыпать твоим бандитникам, если заявятся раньше…

— Себе подсыпь, чтобы, как ты говоришь, «тет-а-тет» наш приукрасить. Слишком много болтаешь, — отодвигая локоны русых волос, припадаешь к моей шее, медленно целуешь, вдыхая тонкий аромат.

Зарываюсь пальцами в твои волосы, «порчу» тебе прическу, разбирая одним движением на несколько мелких прядей. Ты отстраняешься от моей шеи, и я притягиваю твое лицо к себе, трусь кончиком носа о твой нос, смазанно целую тебя в щёку.

— И дальше будешь скромничать? — смотришь на мои губы и думаешь, что я совсем не замечаю твоего взгляда. Твои эмоции невозможно описать всего одной, это целый спектр. Ты просто хочешь. Дико хочешь меня. Желаешь. Жаждешь поцелуя.

Что ж, прекрасно понимаю. Прохожусь кончиком языка по твоей нижней губе, ты приподнимаешь бровь. И снова трогаю твои волосы, медленно, не спеша, целую тебя.

Ты резко углубляешь наш поцелуй и, поддерживая за бёдра, помогаешь мне усесться. С тобой мне даже… ох, как же это слово… Смазка не нужна. Ещё больше краснею, прикидывая что-то более неприличное в голове.

«Чёртовы глаза, как они прекрасны… Зачем ты прячешь их за толстыми стеклами очков?» — ты стараешься не думать о моих глазах: об их необыкновенном, на твой взгляд, цвете, о русых пушистых ресницах, обо всём этом, но тебя это получается крайне паршиво.

Заглатываю больше воздуха, чем нужно… Опускаю ладони на твои плечи, держусь вполне удачно. Морщусь, стараясь привыкнуть к ощущению заполненности внутри. Придвигаюсь к тебе чуть плотнее, выдыхаю. Сижу так ещё несколько секунд. Ты всё молчишь, ожидая.

Слегка отталкиваюсь, а затем плавно опускаюсь вниз.

— Хорошо, Инженерка, — ласкаешь кончиками пальцев мою спину, — Давай быстрее.

Двигаюсь немного активнее, прогибаясь в спине. Чуть царапаю твои плечи, постанываю тебе прямо в ухо. Тихо, почти шёпотом.

Сжимаешь бёдра до побеления костяшек и помогаешь мне двигаться. Быстрее. Насаживаешь меня на свой член до самого основания, а затем почти выходишь. Ещё быстрее. Не останавливайся, мне нравится. Было бы пространства побольше, я бы, ну… Ремень твой куда-нибудь бы приспособили…

«Пик наступил бы, если бы ты сняла с меня очки, чтобы посмотреть в мои грёбаные глаза», — цедя обрывки мыслей, думаешь ты.

Закусываешь губы и прижимаешься вплотную, обнимаешь. Не выпустишь меня. Я надеюсь на это. Снова целуешь. Толчки становятся хаотичными, почти грубыми.

— Ох, отец… — вжимаюсь в тебя всем телом, но все равно с трудом получается поймать твои губы, чтобы получить ещё один поцелуй. Дышу поверхностно, прижимаюсь грудью к твоей груди. Кажется, я слышу, как стучит твое сердце…

— Нужно ускоряться, — хрипло шепчешь ты, прекрасно осознавая, что быстрее практически некуда. Продолжая в том же темпе, целуешь меня всю: щёки, шею, ключицы, грудь. Всё, что до чего можешь достать.

Запрокидываю голову, мои глаза чуть приоткрыты, наблюдаю за тобой, за твоими движениями, за сосредоточенным лицом. Ты прекрасен. Облизываюсь.

— Ещё, отец, давай, — всхлипываю.

— Шш, тихо. А то засуну в рот перчатку. — усмехаешься и начинаешь двигаться во мне уже действительно грубо. На моей коже точно останутся огромные синюшные следы. Но я не против.

Ударь меня, ну же. Ударь пару раз. Смелее. Заносишь ладонь и звонко ударяешь по ягодице. Ох, отец… Ещё, пожалуйста.

По лбу стекает капля пота. Ещё одна. Кажется, твои чертовы очки сейчас просто слетят.

И они действительно слетают, ловлю их за дужку зубами в самый последний момент. Смотрю в твои глаза. Они просто потрясающие… Почему же ты их прячешь?

И как же ты прекрасен таким: растрёпанным и раскрасневшимся.

— Чёрт, вот этого делать никак не надо было. — пытаешься отобрать их у меня, но не получается — да и к чёрту. Теперь мы не просто двигаемся в унисон, но и смотрим друг другу в глаза. Впервые не через стёкла очков. Перед нами нет никакой преграды. Хоть и прозрачной, но блокирующей настоящие чувства.

Кладу очки рядом, на сиденье. Смотрим друг на друга, словно загипнотизированные. Оторваться не можем. И всего мира не существует.

— Отец, — шепчу я, гладя тебя по щеке, и звучно выдыхаю.

— Да? — подносишь мою руку к своим губам и целуешь нежно кожу.

— У тебя такие глаза…

Я даже слов подобрать не могу, но, думаю, язык тела скажет сам за себя. То, как я реагирую на тебя, как превращаюсь из пай-девочки в громкий омут, всё, совершенно всё это… Невероятно.

— У тебя… тоже, — целуешь меня в ушко и тихо шепчешь, — Кончай, дорогая.

Выдыхаю сквозь зубы от твоего бархатного рычащего голоса — вдруг действительно вставишь кляп из перчатки, ёрзаю на тебе, пробую куснуть тебя в шею.

Мне жарко, мне становится невыносимо жарко, и я закрываю глаза, выдыхая, сжимаюсь, и меня будто накрывает волной. Сводит всё тело спазмом на несколько секунд. Теряюсь в глубоком омуте, хоть и держусь за тебя. Сжимаю тебя до боли, стискиваю.

— Мать твою. Я сейчас… кончу. Остановись, — сжимаешь мои запястья и морщишься.

От твоего хвата у меня почти темнеет в глазах.

— Не сдерживайся, отец…

— Ты уверена? — снова смотришь мне в глаза, и твой взгляд обнажает мою душу; видишь в них согласие. Ещё несколько резких толчков, и ты кончаешь, сдавленно рыча единственное слово:

— Инженерка…

Утыкаюсь носом в твоё плечо, не двигаюсь, лежу на тебе, восстанавливая дыхание.

— Ну, мать, угодила, термос твой, — смеёшься и целуешь мои волосы, — Но я бы и без того тебе отдал.

— Отдал бы? Ты же на неделе предлагал съехаться, отец, ну ты чего…

— Вот как, — усмехаешься, — Только диван новый купим.

— Кровать, отец, кровать, — повторяю я, — Двуспальную. Ну, чтобы спать было удобнее.