Элý ступал босиком по не прогревшейся ещё земле, постоянно зевая — бессонница мучила его почти всю ночь, — и направлялся подальше от дома. Впереди, сверкая и вспыхивая, бежали далёкие мысли, вырвавшиеся из головы, как мыши из запертого на засов чулана. В небе закружил жаворонок, заливаясь трелями — вот ведь ранняя пташка, такая же, как и сам Элу. Июльский рассвет взрезал разгоревшееся заревом небо тёплыми лучами, означая начало нового дня.
Ещё одного дня без тебя.
И когда солнце уже показалось над верхушками далёкого густого ельника, Элу спустился к полю, которое ничуть не уступало в своей яркости небесному светилу. Бессчётное количество подсолнухов покрывалом тянулось, казалось, за горизонт, если бы не видневшиеся вдалеке леса. На губах невольно заиграла улыбка, от обилия жёлтого зарябило в глазах. Тяжёлые, вызревшие цветки поднимали головы и тянулись к солнцу, как человек — к богу.
Я последую за тобой, как подсолнух следует за солнцем.
Элу любил бродить между высоких зарослей подсолнечника, становиться посреди поля, раскидывая руки в стороны, и смотреть далеко-далеко — туда, где цветы сливались в одно огромное жёлтое море, — и думать о своём личном солнечном мальчике. Хотя, назвать его мальчиком уже язык не поворачивался. Юноша — уже может быть.
Рáсмус приезжал редко. Каждое лето, но всего на несколько недель, а затем уезжал обратно в свои родные, вечно пасмурные горы, оставляя Элу одного до следующего лета. И этих жалких недель было чертовски мало. Расмус не мог оставаться здесь надолго из-за своей особенности — от яркого солнечного света на его коже тут же расцветали будущие ожоги и зудящие пятна. Небесное светило в горах было редким гостем, а здесь порой нещадно палило все летние и весенние месяцы. Так что Расмус вынужденно сидел в доме, либо же прятал каждый сантиметр кожи под одеждой, а лицо под шляпой и шёл на прогулку с родными или Элу.
Которой безмерно любил своего Ра, сокращая грубое для местного уха Расмус до короткого имени бога солнца (Иронично, не так ли?). Всегда с нежностью Элу прикасался к чувствительной бледной коже, ерошил вьющиеся волосы оттенка спелой пшеницы, хранил в сердце хрупкую, что фарфор, добрую улыбку. С нетерпением ждал каждой весточки из далёкой холодной страны, где его Расмус чувствовал себя вполне уютно и не раз звал Элу к себе.
Только тот не выдержал бы холодного горного климата. Элу видел себя только здесь, в тёплых краях, где солнце сопровождает тебя всю жизнь, где ночью тепло и дышится легко, где в глазах собираются слёзы от обилия ярких красок природы. Но Элу очень хотел попытаться ради Ра. Порой, захлёбываясь солёными слезами, до крови сдирал вечно загорелую, смуглую кожу на руках, ненавидя всем сердцем свою зависимость от солнца.
Как ненавидел её и Расмус, в порыве отчаяния специально сжигая под солнцем кожу, как Икар — крылья.
Но оба молчали. Жалкие недели, каждый раз проносясь яркой хвостатой кометой, не давали и шанса спросить заветное: «Что мы будем делать дальше?» А просто разлучали два влюблённых сердца ещё на год.
Элу, тряхнув головой, достал из-за пазухи ножик и аккуратно стал срезать подсолнухи, которые больше походили на декоративные цветы, нежели на растение, с которого потом будут собирать и сушить масляно-чёрные семечки. Получился увесистый охряно-жёлтый букет, прижимать который к груди было до жути сладко. Совсем скоро, буквально через несколько дней, он сможет подарить этот букет Ра, как только тот приедет с семьёй. Элу каждый год делал ему «солнечные» букеты из разных цветов и не выпускал любимого из объятий до самого заката. А ночью удавалось ускользнуть, сбежать вдвоём, переплетая руки, в это самое поле подсолнечника, а потом ещё дальше — к извилистой речке с крутыми берегами, где можно без стеснения наслаждаться друг другом.
Мы каждое лето проживаем эту сказку, боясь разрушить её другим финалом.
Солнце медленно поднималось всё выше, природа окончательно оживала, на пути домой Элу даже встретились несколько девушек в лёгких сарафанах, игриво улыбнувшихся Элу и его величественным подсолнухам. Во дворе мать тут же зацокала языком, глядя на этот нагло сорванный, «варварский» букет.
Который на время был поставлен в потрескавшуюся глиняную вазу — сомнительно небольшую для таких тяжёлых цветов. Элу огладил пальцами золотистые лепестки, улыбаясь своим мыслям. Он уже был где-то далеко в мечтах, вместе с Расмусом, поэтому не обратил внимания на непонятные крики матери снаружи и скрипы дверей. Загрубевшие подушечки пальцев спустились вниз и стали гладить трещинки на вазе.
Ра ведь такой же хрупкий снаружи, а какой сильный и сколько держит внутри.
Элу почти погрузился в меланхолию, посещавшую сердце каждый раз перед приездом Расмуса, поэтому внезапно окутавшее его со спины тепло показалось как минимум странным. Лишь спустя бесконечно долгое мгновение Элу понял: его обнимали.
— Доброе утро, — прошептали куда-то в затылок.
— Здравствуй… — Голос внезапно сел, по спине пробежали мурашки, руки инстинктивно сжали чужие, обнимавшие поперёк живота. Радостные вскрики за окном продолжались, мама встречала дорогих друзей. — Мы думали, вы будете через несколько дней.
— Нам уехать? — деланно возмутился Ра, в голосе послышалась усмешка.
— С ума сошёл?
Элу нашёл в себе силы развернуться к нему лицом. Он дрожащими пальцами снял с Расмуса широкополую шляпу и поцеловал аккуратную родинку на правой щеке. Ра почти не изменился за год, но нельзя было не отметить появившийся на щеках здоровый румянец, потемневшие, но всё ещё пшеничные вихры и повзрослевший взгляд. Элу просто-напросто не мог отвести от него глаз, в которых уже щипало, как если долго смотреть на яркое солнце. Не выдержал — порывисто обнял, сминая на чужой спине плотную ткань рубашки. Расмус расслабленно выдохнул и похлопал Элу по спине.
— Ну что такое, мой хороший?
— Я соскучился. Цветов вон посрезал тебе, ждал тебя, всегда ждал…
— Эх ты! Ничего не меняется. — Тонкие пальцы стали перебирать короткие грязно-русые пряди. — Кроме…
Ра таинственно замолчал. Элу непонимающе поднял глаза.
— Кроме?
— Кроме того, что мы остаёмся тут до конца лета.
От изумления Элу сделал шаг назад, утыкаясь в стол. Глаза насупленно сверкнули, в них серыми тучами уже собиралась гроза. Семья Расмуса никогда не задерживалась надолго здесь у своих родственников из-за сына. Слова показались шуткой. Несмешной и больной шуткой.
— Ты не обманываешь?
— Это чистая правда, Эл. Ты не рад? — Ра осторожно взял его ладони в свои, снова невольно подмечая контраст бледной и смуглой кожи.
— Я… удивлён. — Он спрятал взгляд, сдаваясь. Казалось, его сердце должно разрываться от счастья, но на деле новость обрушилась слишком внезапно, чтобы радоваться. — А что потом?
— Я только-только приехал, а ты меня уже выгоняешь, ну что за человек!
Ра ловко увернулся от тычка под рёбра и засмеялся, быстро целуя Элу в краешек губ.
— Но вообще, потом, — он посерьёзнел, — не знаю. Я и правда не хочу уезжать.
У Элу защемило сердце от этого ласкового тона. Он тут же поцеловал чужое запястье, на котором синими реками вились вены. Расмус отстранился с присущей ему небрежностью, но подсолнухи достал из вазы осторожно, будто самое дорогое сокровище, и с улыбкой прижал к груди. Как будто душу свою обнажал через эти цветы, светился весь. Каждое движение давало понять, как он хочет быть рядом с Элу, с его цветами и даже — чёрт его дери — с солнцем.
Элу сглотнул, накрыл своими ладонями чужие, прижимаясь к букету с другой стороны, и шепнул:
— А может, просто вместе уедем?