о сложении королевских обязанностей

Фил смотрит вперёд, сжимает-разжимает кулаки, пытается дышать. Воздух кажется тяжёлым; полный пыли и разочарования,  он лишь щекочет лёгкие и забивает нос запахом долгих муторных подземных работ.

— Я…

Взгляд мечется по стенам, судорожно бросается из крайности в крайность. Фил старается задержать дыхание, как в детстве, когда он опускался под воду в ванной, смотрел сквозь блики и искажения; Фил хочет попытаться изгнать из себя лагающую картинку действительности, похожую на неудачный скрин из игры, заевшую пластинку.

“Это всё не реально,” — панически думает Фил, — “это не может быть реальностью.”

Но кожа Янни под ладонями гладкая и едва-едва тёплая. Фил почти может чувствовать её редкое сердцебиение под слоями толстой шахтёрской кожи, но это скорее лишь отзвуки его собственного сломленного дыхания, судорожного, покатого, высеченного из паники и непонимания.

“Это не реально.”

Но в не-реальности уши не забивает тишина, настолько ощутимая, что можно сжать её в руках; в не-реальности слёзы на щеках совсем не кислые, не холодные, не оставляющие на коже фантомное ощущение чьих-то прикосновений; в не-реальности камни не впиваются в коленки до боли.

Боль отрезвляет.

На мгновение, на долю секунду — но Фил успевает ухватиться за сомнение, вытянуться из сплошного марева отрицания, зло вытереть рукавом пиджака слёзы. В горле першит ещё сильнее, чем прежде.

В шахтах тускло. Фил едва видит яннино лицо.

Золотые бабочки - единственные источники света — пропали, разлетелись, растворились в подземных переходах. Исчезли миражом, туманной дымкой надуманной иллюзии. Фил вообще думает, что они могли ему привидеться - как жаждущему в пустыне.

Песчаные дюны встают у него перед глазами, злые и величественные, жёлтые до слепоты в глазах, грозные, рычащие; а Фил всё пытается забраться наверх, отчаянно перебирает руками, но песок осыпается у него под пальцами, и Фил зарывает себя ещё больше вглубь, до холодных и промозглых почв. Он трясёт головой, отгоняет картинку. Щёки колет; по подбородку бегут и бегут редкие капли, впитываются в ворот блузки, высыхают на коже, оставляя Фила высушенным до истока, до основания - лишь пустая оболочка и ничего более.

Внутри — ничего. Стеклянный сосуд с пустотой внутри, полый и гулкий, со слабой завинчивающейся крышкой.

Ну и ничего, думает Фил.

Ну и пусть улетели.

Свет у этих бабочек всё равно холодный, сколько он не пытается подражать оранжевому сиянию солнца. Промозглый свет, насмешливый, издевательский. Яркий, бьющий в глаза, но остающийся всё таким же невыносимым. У Фила от этого оттенка всегда кружилась голова.

А сейчас дрожь пронзает спину, тремор завладевает руками. Холод от пола скалится и ползёт вверх по телу, вгрызается в кожу голодной сворой собак. А Филу уже неважно — Фил почти не чувствует себя в этом королевстве серого-серого-чёрного и фиолетового, его реальность - не более чем выдумка, его убеждение — жестокая шутка карты, вывернутое, вытряхнутое, жестокое и непримиримое.

Фил подтягивает голову Янни себе на колени, мычит колыбельную, ласково гладит волосы - как в детстве гладила ему волосы мать, когда Фил падал и не поднимался, когда Фил болел, когда Фил плакал и злился, когда Фил думал, что мир несправедлив и узок, когда он был уверен, что подводит всех и вся. И сейчас ответственность давит ему на плечи, едкая и жаждущая, слишком дорогая, слишком знакомая, чтобы её игнорировать.

Фил моргает. Мир слоится, расходится на цвета и сочетания, на слои и оттенки, расплывается, раскрывается как давний друг, расцветает, звенит бубенцами, танцует бликами и искрами, подбирающийся к Филу на согнутых лапах.

Ждущий.

Что же ты решишь, Король?

Какое решение ты примешь сейчас, под давлением тысяч глаз молчаливых наблюдателей, почти твоих последователей?

Знай, Король, за тобой следит вся карта, застывшая в ожидании, оскалившаяся в ожидании добычи.

Она знает, что что-то будет.

Она знает, что это не сказка со счастливым концом.

Цена за каждую историю - чья-то душа.

Чья-то смерть.

Не важно, шахтёрки или Короля.

А, Король?

Что ты ответишь, Король?

Что ты решишь, Король?

Фил поднимает взгляд, замечая отблеск жёлтого.

Он всегда проигрывает в камень-ножницы-бумага.

\\\

Это похоже на выстрел.

Длинный протяжный визг, свист в ушах, вспышка на грани сознания. Склизкий вкус соли на языке. Это похоже на краткий миг удушья, словно бы весь мир искажается в таком тошнотворном белом, что хочется вывернуться наизнанку.

Он хочет что-то сказать, но язык не слушается, связки не слушаются, горло дрожит и не работает, всё его существование ставится под вопрос. Это похоже на вальс над пропастью, когда ты падаешь, но по-прежнему блюдешь ритм.

Заряд пробирается под кожу, задевает первые рецепторы, лижет, кусается, смеётся треском электричества.

Вальс превращается в конвульсии, мгновение — в вечность, ожидание — в муку. Белый до краёв наполняется чёрным и фиолетовым.

Всё вокруг сыпется и рушится, раскалывается на отдельные фрагменты, кусочные, пластиковые, оплавленные со всех сторон. Пропасть разевает рот, глотает без разбора, усмехается, ревёт и хохочет, мнёт его как глину. Растягивает и снова сжимает, растягивает и сжимает, опаляя дыханием, оставляя зазубрины и трещины, неясные подтёки.

Сдирает кожу и покрывает обожжённой корочкой.

Чертит синим вдоль позвоночника, вдоль вен, царапается.

Последним разрушается старое чёрно-белое воспоминание. Бабушкин дом за городом. Маленький Фил. Гроза за окном. Фил хнычет и жмётся ближе к бабушке, зарывается лицом в её длинную шаль, - с рождения боится грозы.

— Не бойся, — говорит бабушка и улыбается, приоткрывая рот. — Молния тебя не тронет, если ты сам под неё не подставишься.

Фил мотает головой — не подставится. Конечно, не подставится, Фил не хочет умирать, не хочет страдать. Он хочет целыми днями в играть в не-реальные игры, где никакая гроза тебя достать не сможет, а в будущем стать программистом и получать много денег, жить счастливо и никогда не переживать. Фил не хочет ответственности. Фил не любит принимать решения. Поэтому он не подставится.

Подставляется.

Боль взрывается по краям и быстро бежит по спирали, задевая каждый участок, достигая сердца, сворачивается там клубком.

Боль взвывает, накатывает, трогает-трогает-трогает.

Боль облизывается, отламывает кусок за куском.

Фил хочет кричать.

Он не может.

\\\

Первое, что он чувствует — боль.

Хотя, по большому счёту, 

Фил ничего больше чувствовать и не должен.

Его лёгкие хлопком бабочкиных крыльев раскрываются, начинают работать, и Фил с пожаром в груди вдыхает один раз, другой, третий, плачет и дышит, даже несмотря на то, что запах затхлый и противный, несмотря на то, что лёгкие горят, словно их выскребают ложкой. Он едва ощущает себя в этом мареве из боли-непонимания-боли, но боль — единственное, что говорит ему, что он всё ещё жив.

Жив.

Именно на это похоже возрождение?

Фил читал, что, когда младенец появляется на свет, он плачет именно от того, что наконец чувствует боль, тяжесть, сопротивление своему существованию. И Фил чувствует то же самое — онемение и мурашки, словно его самого только что сделали, только что вылепили из глины и того, что попалось под руку; словно его заново родили.

Осознание накатывает прибрежной волной, сбивает мысли, ворошит их, скидывая в кучу. Его руки и ноги дрожат, когда он пытается встать.

Фил встаёт на колени.

И падает, не удерживаясь, не находя сил удержаться.

Коленки ноют. Дыхание сбивается. Всё его тело чувствуется чужим, словно тряпичная кукла, натянутая на руки. Неловкость сворачивает его конечности, путает его пространственное ощущение. Фил хочет уткнуться в предплечье и плакать.

Но он продолжает вставать.

Или хотя бы пытаться.

Бабочкины крылья щекочут его трахею.

Бабочки бьются в его животе.

Голова кружится, мысли путаются.

Боль продолжает пульсировать, но на этот раз собирается в соцветия, в отдельные точки, колется, скребёт по коже. Превращается в тихий, но невыносимый шум на фоне, неотпускающий зуд.

Фил игнорирует.

Вскоре боль утихнет, но не исчезнет; а Фил, скрепя зубы, просто перестанет её замечать, считая лишь малой платой на жизнь. Вскоре Филу придётся поднять голову, словно Королю, и смотреть вперёд, и говорить, и быть лидером — каким он может быть и без короны, и без королевства.

Но пока Фил сворачивается в клубок и плачет — как в детстве.