Вначале была тьма. Окутывала и качала, укрывала в самой своей сути. Он сам был тьмою. Был никем и ничем, без времени и места, а значит — в центре «никогда».
И стал свет.
Свет впился в него, клещами, цепкими лучами вытаскивал наружу. Свет был легок и ясен, но и безжалостен. Он поспешно попытался скользнуть назад, в привычное «ничто», но не пускала струна, звенящая внутри. Звон на миг стал оглушительным, затем распался на отдельные звуки. Быстро-медленно… Звук и ползвука… Снова и снова. Это необъяснимо успокаивало.
Он позволил свету влиться внутрь. Серовато-белая полоска делила вселенную на неравные части. Мерное биение ушло на второй план, и в мир хлынули иные звуки — мелкие, пронзительные, как россыпь ярких точек, и низкие, медленные, сплетающиеся друг с другом, тревожащие что-то глубоко внутри. Инстинкт заставил его среагировать, серая полоска сдвинулась и канула, сменившись мешаниной цветных образов.
— Он приходит в себя. Я введу еще дозу, а ты позови доктора.
Короткая боль заставила внезапно ощутить тепло и холод, чьи границы пролегали по краю сознания. Мир вокруг быстро обретал четкость. Цветные огоньки, линии, формы, пока еще безымянные, и оттого — пугающие, заставили широко раскрыть глаза и дернуться.
— Тихо-тихо, парень, не буянь.
Жесткое прикосновение, от которого невольно хочется отпрянуть, но некуда — повсюду свет. Он опустил взгляд и увидел бескрайнее белое поле и пальцы. Светлые, почти как все остальное вокруг. На мизинце темнела метка. Смех, мелькание фонарей за мокрым окном, едкий дым и красный огонек. «Дай затянусь…» Громкое ругательство, чей-то смех и обжигающая короткая боль.
Он поднял руку, чтобы рассмотреть ее получше, звякнула цепь, в запястье врезался холод. Холод мгновенно проник под кожу, растекся внутри, пронесся по венам, словно крик.
«Нет. Не… могу…»
Холод и боль — ничто, он ощущал, как тело бьется в попытке сбежать от возвращающегося сознания. Может быть, хоть где-то остался хоть клочок спасительной тьмы?!
— Он себе так иглу вырвет… подержи.
Вновь прикосновения: грубые, горячие — на плечах, и совсем иные, прохладные, словно извиняющиеся — на сгибе локтя.
— Поспи-ка лучше, Джерри.
Второй раз тьма отступила куда охотнее. Серая грань мира превратилась в объемный угол пространства, а звуки сразу обрели понятный источник. Он медленно поднял руку и отвел волосы от лица. На запястье багровела полоса.
— Хочешь пить? Джереми?
Он медленно моргнул. Джереми. Слово набросило сеть на раздробленные отражения, в которых он плавал и стянуло в единое целое.
Пить.
Это слово отдалось внутри, особенно в горле. Джереми невольно облизнул сухие губы и перевел взгляд выше. Женщина стояла прямо над ним, держа в руке переливчатый прозрачный предмет. Он не мог вспомнить названия, но знал, что там, внутри — самое необходимое. Женщина чего-то ждала, затем вздохнула и склонившись, помогла Джереми приподняться.
— Опять сняла наручники?
Низкий голос принадлежал мужчине. Резкий тон говорившего заставил Джереми поперхнуться водой и закашляться.
— Ты напугал его, — укоризненно проговорила женщина, и вынув из кармана чистую салфетку, промокнула грудь Джереми. — Посмотри, мальчик совсем слаб, к чему эти меры… Да и я здесь.
— Ты словно первый день работаешь, Клэр, — насмешливо бросил мужчина.
Его руки были горячими и жесткими, как тиски. Он перевернул ладонь Джереми, вогнал в зеленоватую наклейку иглу. Несколько продолговатых прозрачных емкостей наполнились красным. Джереми почему-то больно было смотреть на этот цвет. По белой ткани расплылось красное пятно, он судорожно вздохнул.
— Не бойся, — шепнула Клэр.
— Это ты мне или ему? — ухмылка перекосила лицо мужчины. — Будь осторожна, — сказал он, толкая металлическую тележку к двери. — И надень наручники. «Опасные» непредсказуемы.
Комната была просторной — два раза можно лечь вдоль и полтора — поперек. Наверху — полотно плотной шторы. Мигающие приборы исчезли, остались лишь мягкие квадраты на стенах, в щели между которыми так приятно засовывать пальцы, они сжимают и держат их, словно не хотят отпускать. Лежа на полу можно разглядывать в блестящей ножке кровати волны света, искаженные до тонких линий предметы. Как спагеттификация… Джереми засмеялся, закрыв лицо ладонями. Странные образы и понятия приходили из ниоткуда, чаще всего приносили тревогу. Но это слово было забавным.
Прохладные мягкие руки Клэр не пугали даже тогда, когда прокалывали кожу иглой или надевали стальные кольца на запястья. Приходил человек с аккуратной бородой — доктор. Говорил мало, но слушал и наблюдал. Ни он, ни Клэр ни разу не сказали этого слова.
«Опасный».
От него веяло жутью и тьмой — не той, теплой и покойной темнотой, укрывающей колкие мысли, словно одеялом. А ледяной чернотой, пахнущей железом, снегом и болью. Мужчина с жесткими руками говорил и еще одно.
«Убийца».
Словно ожог. Слово стучало в голове, не желало растворяться и Джереми терялся. Мерзко ныло в груди, хотелось спрятаться и закрыть глаза. Забыть.
«Мальчик». «Слабый».
Это совершенно точно относилось к Джереми. Перед тем, как уснуть, он напряженно прислушивался, закрывшись с головой одеялом, ведь тот, другой, мог прийти за ним.
Но свет не гас в черно-белой комнате никогда. Свет не позволит темноте возобладать! Джереми встал и сделал шаг к стене, где горела приглушенная подсветка. Лучи и сейчас выбелили подставленные руки, футболку, растворили в своей белизне волосы, вновь настырно лезущие в глаза.
«Светотень».
Джереми резко обернулся и вскрикнул. По светлому полу текла тьма, от его ног и дальше, да противоположной стены. Холодная, едкая. Его собственная…
— …тише, Джерри. Все будет нормально, сейчас тебе введут лекарство и полегчает…
В глаза бросилась не перевернутая кровать, а белые комья на полу. Словно обрывки света. Можно ли порвать на клочки свет?!
— Ты посмотри… Натуральный зверь, — ядовитый шепот и жесткие горячие руки.— Обе подушки и простынь в лоскуты… Видишь?!
— Помолчи!
Голос Клэр звучит возмущенно, а голос доктора — спокойно и уверенно.
— Джерри… Ты вспомнил что-то?
Он не хочет отвечать. Он не хочет помнить. Он не хочет быть на свету.
Все стихает, сначала снаружи, затем внутри. Словно приглушили чересчур яркие чувства.
Звенят кольца занавесок.
— Открой глаза.
Клэр говорит мягко, и это становится последней каплей. По щекам одна за другой стекают слезы. Джереми жмурится и невольно приоткрывает веки. Черно-белая полоса над кроватью заплывает цветом, таким странным и неуместно-нежным.
— Что… это?
Собственный голос звучит хрипло, тихо.
— Ох, Джерри… Это солнце восходит.
***
«…да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».
от Матфея 5:45