Мы с тобою лишь два отголоска: 

Ты затихнул, и я замолчу. 

Мы когда-то с покорностью воска 

Отдались роковому лучу.

 Это чувство сладчайшим недугом

 Наши души терзало и жгло. 

Оттого тебя чувствовать другом

 Мне порою до слёз тяжело.

      Небесное светило давно зашло за горизонт, и землю захватила чарующая тьма. В центре Йокогамы, как всегда, жизнь била ключом даже по ночам. 

      Яркие вывески, горящие до утра, толпы тех, кому не спится, запах дешёвых сигарет, растворённый в розовом аромате цветов, круглосуточно работающие лавки и бесконечный говор на улицах — все эти элементы творят бушующий до головной боли ритм большого японского города. В нём не услышит никто шёпота вещих истин, даже крики отчаяния будут незаметны. И в этом услада этих мест, в этом удушливом тумане забвения.  

     Однако же здесь, в спальном районе, сейчас царствовали сон и покой. Все жители, которым чужд был мир ночных скитаний, уже крепко спали. Миллионы снов охраняет тишина, и лишь сверчки порой играли свою заунывную мелодию.  

     Среди редких огней домов, окутанных сумраком, можно, пожалуй, рассказать историю хозяйки одного одинокого окна, в котором до глубокой ночи порой не затухали лампы. Это окно кухни российской эмигрантки, живущей уже пару лет в Японии, Марины Цветаевой.  

     Небольшая кухня застала не одну бессонную ночь, наполненную меланхолией и размышлениями о бессмысленности бытия. Каждый раз, и сегодняшний не исключение, девушка вот так же сидела на подоконнике, пила крепкий кофе, смотрела в окно на спокойный тихий двор или звезды на небе, если они не скрывались за тучами. Когда же природа бушевала, на ее плечах появлялся мягкий клетчатые плед, а кофе заменялся на сладкий чай с лимоном. В такие вечера Марина чувствовала какое-то душевное спокойствие.  

     Но сегодня этому не суждено было в очередной раз повториться, ведь впервые за все эти годы порог её квартиры пересёк гость. Они просто сидели и разговаривали обо всем и не о чем одновременно. И даже внезапное молчание было приятным для них. Им было комфортно вдвоем, не как паре или любовникам. Каждый будто нашел свою родственную душу, свое отражение в другом. В умиротворении душ и бесконечных разговорах незаметно подкралась крайне больная тема.

 — … Осаму, вчера мне пришло письмо с родины. Оказывается, до моей школьной знакомой дошел слух о моих попытках самоубийства. Ты представляешь, она предлагала свою помощь в решении проблем. Хотела приехать и поддержать меня. Глупая женщина. Она не понимает всю… Ту чарующую благодать, которую дарит последнее мгновение жизни, когда ты можешь на последок подумать: «Ах! Наконец идиотский спектакль закончился.». Ты же согласен?

 — Мх. Думаю, да. Но то, что мы с тобой считаем глупым, для других — совершенно обычное дело. Подавляющее большинство людей плывут по течению без особого смысла, растрачивая время зря, но даже не задумываясь. Зачем? Какой смысл, если тебя несёт в неизвестность, в пустоту… У тех, кто захочет изменить хоть что-то в своём бессмысленном существовании, будет только два выхода. Либо они оставляют все свои силы, в конечном счёте выплывая на берег, либо идут на дно. Но исход для всех один. Для всех земля и песок станут родным домом. Разница лишь в том, как скоро это наступит. И как спокойно тебе в этот момент будет. 

— Ты прав, конечно, ты прав, — перебирая складки платья, она немного с безуминкой улыбнулась. — Но ты представляешь, она говорит, что мне нужно перестать думать об этом. И она еще называет меня сумасшедшей! — неприлично громкий её голос сопроводил безнадёжный взгляд, что Дазай задумчиво созерцал, будто не в первый раз, — как можно перестать думать? Смешно… Эта глупышка ещё назвала меня эгоисткой… — вдруг улыбка напрочь слетела с ее лица, лицо приняло более серьёзное выражение и эти глаза. Будто бесам стало скучно, и они решили через эти очи просматривать чужие души. Мужчина был готов стать жертвой этих чертей, чутко вслушиваясь в каждое слово, но ничего не говоря, давая собеседнице полную свободу. А та, будто вымученная собственными мыслями, продолжала: 

— Но, знаешь.… Да, это, наверное, действительно так. По правде, я не могу, не могу перестать быть такой. Это слишком тяжело! Осаму, как не умереть поэту, когда поэма удалась?! (*) Моя поэма удалась. Из-за нее мне пришлось покинуть Россию. Теперь смерть кажется такой красивой, такой близкой, манящей. А у тебя? Какая твоя поэма? Удалась ли она? Почему ты видишь столько прекрасного в смерти?

       Что же за создание сидело перед ним, что без капли прежней эмоции могло свести разговор в сторону простого слушателя, заставляя его заговорить, как никогда раньше?

 — … Моя поэма? Марина-сан, я считаю, что она сможет быть завершена только после смерти второго главного персонажа из трех. Пройдёт ещё немало времени, и он будет также похоронен рядом с первым… Умерший на руках у близкого друга, оставив его одного, он дал бесценные указания на жизнь… Да, определенно, мое произведение будет законченно только избавлением бедного персонажа от раздражающего сна в этом гнилом мире, а может это не мир таков, а…

 — Ты бы принёс на могилу этого персонажа цветы? 

      Кажется, этот вопрос поставил мужчину в тупик. Его прежнее в совершенстве исполненное спокойствие пошатнулось в сторону растерянности, но он всё же ответил: 

— Цветы там, скорее всего, окажутся, только если кто-то другой захочет их принести… Хотя я больше беспокоюсь о том, кто будет носить букетики его соседу по вечному покою…  

     Девушка пристально смотрела в глаза неполноценного. Никто не смог разглядеть в этих мертвых глазах что-то стоящее, но она видела там все, что бушевало в душе этого живого мертвеца, потому что видела такие же каждый день. В зеркале. 

— Если ты сможешь заставить кого-то привязаться к умершему человеку, то всё возможно. 

— Да кто знает, как всё сложится… — он взглянул в окно, впервые за вечер отведя взгляд. 

— А третий друг? Что случилось с ним? — спросила Марина тихо, почти шепотом, будто их мог кто-то подслушать или, сказав бы это громче, она могла спугнуть атмосферу доверия. 

— Третий друг… — тяжело вздохнул Осаму. 

— Оказалось, что он был не таким уж и другом. Мне кажется, что кроме пустых разговоров нас с ним ничего больше и не связывало… 

— Ещё чаю? 

      На лице мужчины проступила еле заметная улыбка. 

— Не откажусь.

       После этой фразы ничего, кроме тихого плеска чая в кружках не последовало. Каждый из них думал и переживал что-то свое, личное, что поодиночке раздирало их души на части. Но сейчас, сидя в маленькой кухне и попивая горячий чай, они вдруг осознали, что эти воспоминания стали не такими болезненными. 

      Может, всё дело во времени, а возможно и в том, что столь похожие склады воспоминаний и суждений о мире встретились и смогли друг другу сквозь разговоры наложить на ноющие в душах раны незримые повязки…