На боку Всемогущего – цветок. Он почти полностью накрывает лепестками ребра и живот, затрагивает спину, пробираясь к позвоночнику; ласково гладит кончиками поясницу.
На боку Всемогущего – шрам. Айзава обводит его пальцами, и кожа там поврежденная, болезненно скручивающаяся, как наспех приделанная. Это похоже на воронку, и он на пробу оглаживает пальцами центр, откуда расходятся, закручиваясь, лепестки.
Тошинори беспокойно вздыхает.
- Прости, - Айзава убирает руку.
У самого Айзавы на ключице нераспустившийся бутон на месте давно зажившего перелома. Всемогущий трогает его пальцами, обводит по неровному контуру; Айзава весь в таких бутонах и одиноких лепестках. Тошинори смотрит на них и думает о том, как цветет весной сакура, а еще - о том, как же это сентиментально.
Айзава не одобрит, если он скажет подобное вслух.
Поэтому он просто молчит и изучает чужие, такие же молчаливые, истории. Какие-то из них видны невооруженным глазом, но большая часть – лишь кончиками пальцев. Большинство из них Айзава, наверное, и не вспомнит, если его спросить, и поэтому Тошинори не спрашивает.
Ему не спится в осеннее время года. Шрам на его боку болит, и боль эта перетекает на спину, идет ниже, скапливаясь в крестце, тянет и ноет, дергая по нервам.
Айзаве не спится, потому что не спится Тошинори.
Они просто смотрят друг на друга в полумраке комнаты, и до звонка будильника остается еще час. Занимающийся рассвет заливает рыжим подоконник и пол, гладит спящую на краю кровати кошку; кажется, они так устали вчера, что забыли задернуть шторы.
Айзава закрывает глаза.
Всемогущий целует его веки.
Что-то есть такое особенное и эстетичное в шрамах. У вас красивые описания.