Сквозь тысячи лет

               Наверное, я сейчас похож на сумасшедшего? Да я и так вижу по твоим глазам — ты всё-таки никогда не умел врать. Признаюсь честно, теперь и сам не до конца уверен в своём душевном здоровье. Томми, знаю, мы не виделись уже пару лет, но мне больше не к кому пойти. Ты просто обязан меня выслушать, понимаешь? Обещай, что выслушаешь до конца! Иначе я просто свихнусь, клянусь, я чувствую, что эти воспоминания сведут меня с ума, если я оставлю всё, как есть. Мне уже чудится ночами глухой стук в окно… Прошу, только не перебивай меня, иначе я потеряюсь в этом кошмаре. Ты слушаешь? Тогда…

               Помнишь моего дядю Джима? Мы когда-то мальчишками приезжали на лето в его охотничью хижину. Помнишь чучела сов? А огромные оленьи рога? А шкуры на стенах?

               Мне позвонили откуда-то из окрестностей несколько недель назад, сказали, что с Джимом произошёл несчастный случай на охоте. Попал в медвежий капкан — повезло, что его вовремя нашли, отделался сломанной ногой, внушительной кровопотерей и дюжиной прививок от столбняка. Жить будет, но кому-то нужно за ним ухаживать. От него до ближайшей деревни километров десять, не меньше, да и свободных местных там нет — каждый ведёт своё хозяйство и не может оставить скот и поля надолго, а я у него единственный родственник среди молодняка. Бросить его было бы бесчеловечно.

               Я отложил все дела, взял отпуск за свой счёт и через три дня оказался на пороге дядиной хижины. Она, кажется, за те пятнадцать лет, что я её не видел, немного покосилась, чуть обветшала, но всё равно вызывала светлое чувство ностальгии, пусть даже оленьи рога над дверью уже не казались такими огромными. Я постучал, и изнутри послышались шаркающие шаги. Дверь мне открыла полноватая женщина в возрасте.

— А. Ты, наверное, племянник старины Джима? Проходи, проходи… — она не стала дожидаться ответа и переваливающейся, тяжёлой походкой отошла от прохода, пропуская меня внутрь.

               Только переступив проход, я стал осматриваться: как выглядит хижина теперь? Сильно ли она изменилась за эти годы? Должен сказать, чучела немало потрепались. У одного из них пропали глаза, у другого откололся клюв… Впрочем, дядя никогда не был особенно аккуратен. Женщина провела меня в комнату с шкурами на стенах, где на старом выцветшем диване полулежал Джим. Когда я вошёл, он отложил ружьё, которое чистил до этого, и оглядел меня с близоруким прищуром. Неуверенно улыбнулся.

— Ну ладно, пойду я. Думаю, успею затемно вернуться к домашним, — с деревенским акцентом протянула женщина и, уже проходя мимо, добавила: — Будь осторожнее, Джим. И ты, парень, присматривай за своим стариком. Звери здесь всякие водятся…

               Женщина покачала головой, напоследок кивнула Джиму и своей тяжёлой походкой направилась к выходу, по дороге похлопав меня по плечу. Шаркающие шаги отдалялись, пока не раздался хлопок закрывающейся двери, и всё стихло.

— А ты вырос, парень, — первым нарушил неловкую тишину Джим, всё так же улыбаясь.

— Разве что самую малость, — ответил я, зеркально отразив его улыбку. Что-то в его взгляде заставило меня занервничать.

               Джим за эти годы сильно постарел: передо мной и вправду сидел седой старик с дряблой кожей, пигментными пятнами и глубокими морщинами. Это немало меня удивило: Джиму едва перевалило за пятьдесят, а здоровье никогда раньше его не подводило, как он мог так одряхлеть? Словно услышав мои мысли, Джим шумно выдохнул и отвёл взгляд, став расправлять складки на пледе, которым он был укрыт по пояс. Я поставил свою сумку с вещами сбоку от двери и недолго мялся на месте, не зная, что сделать и сказать. Я не мог отделаться от чувства, что этот человек совсем не тот дядя Джим, который много лет назад учил меня стрелять по банкам, рыбачить и вязать морские узлы.

— Тут холодно, — заметил я наконец, прервав молчание, — может, заварить чай?

— Если тебе нетрудно, — охотно согласился Джим. — Поищи чайник на кухне, и где-то там ещё должно было остаться печенье.

               Старый металлический чайник со свистком стоял на плите. Я не нашёл бочки с водой, поэтому набрал снаружи немного чистого снега, набил его в чайник и включил плиту. Она заработала не сразу, огонёк горел тускло, и я, глядя на него, задумался: почему Джим до сих пор живёт здесь один? Почему не переберётся куда-нибудь в тихий городок, где есть электричество и водопровод? Что держит его здесь?.. Я разлил чай на две кружки, взял тарелку с печеньем и вернулся в комнату Джима.

— Спасибо, — сказал он, принимая кружку из моих рук. Отпил и поморщился из-за того, что  напиток оказался очень уж горячим, но преувеличенно бодро подмигнул мне. — Если с твоим отцом мы в чём-то и солидарны, то в том, что чай — лучшая защита от морозов.

               Я весело хмыкнул, тоже отхлебнув из своей кружки. Внутри тут же разлилось тепло, я вспомнил, как на этом же самом месте много лет назад точно так же запивал горьковатым чаем дяди Джима простое печенье без начинки— эти воспоминания сами собой проплыли перед глазами яркими картинками. В чувстве ностальгии безвозвратно утонули беспокойство и неловкость. Я повеселел, и разговор пошёл бодрее. Джим шутил, рассказывал охотничьи байки, часть из которых я помнил ещё из детства, спрашивал о том, как сложилась моя жизнь. Я отвечал, иногда подкидывая свежих дров в печь, от неё веяло теплом, я пригрелся и стал клевать носом — сказывалась усталость от долгой поездки. Заметив это, Джим тут же отправил меня спать, рассказал, где найти подушку с одеялом, и я уснул ещё до темноты в той же комнате, в которой жил, пока гостил здесь в детстве.

               Со следующего утра жизнь побежала быстро, события сменялись, как картинки в калейдоскопе: с утра до вечера мне приходилось рубить дрова, проверять охотничьи ловушки Джима, колоть ему лекарства, готовить еду, убираться и много чего ещё, так что скучать было некогда, и с непривычки я очень быстро уставал. Попытки уговорить Джима переехать на время лечения ко мне домой не увенчались успехом: он наотрез отказывался уезжать, отнекиваясь возрастом, хотя я подозревал, что это не главная причина и что он чего-то недоговаривает. Это не насторожило меня тогда: мало ли какие причины могли у него быть? Может, города вызывают у него плохие воспоминания, а может, он, как и многие старики, боится всего нового, но стыдится в этом признаться. Я думал об этом с горделивым снисхождением молодёжи и не очень хотел знать ответ. Так или иначе, моё пребывание в глуши должно было затянуться, и мне пришлось с этим смириться. К тому же, пока меня всё устраивало — детские воспоминания придавали этой глуши очарования, а я с удовольствием снова представлял себя мальчишкой, приехавшим к дяде на каникулы, словно не было муторной учёбы в колледже и скучной офисной работы.

               Так прошло несколько недель. Снег теперь шёл чаще и уже не таял, и мне приходилось почти каждый день расчищать тропинку перед хижиной, иначе дверь заваливало снегом, и открыть её не получалось. Джим шёл на поправку и уже мог недолго ходить с костылём, не опираясь на загипсованную ногу, и хотя я видел, что выздоровление его радует, не мог не заметить и другие изменения. Джим стал меньше говорить, зато всё чаще сидел напротив окна и смотрел куда-то в глубь леса, бормотал себе что-то под нос и, услышав снаружи шум, всегда оглядывался на дверь так, будто кого-то ждал. Я не воспринимал это всерьёз, считая, что он просто скучает по лесу — в каком-то смысле, всё так и было.

               Тем вечером я закончил дела раньше и, уже вернувшись к хижине, столкнулся на пороге с Джимом. Он был тепло одет и явно собирался выйти наружу. От неожиданности мы так и замерли друг напротив друга.

— Куда ты? — поинтересовался я.

— Тут недалеко, — кивнул куда-то в сторону он, снова принял уверенный вид и попытался пройти, — я быстро вернусь.

— Ну нет, — возразил я, преграждая ему путь. У меня появилось плохое предчувствие. — Ночью? В лес? Со сломанной ногой? Это самоубийство!

— Брось, я знаю этот лес лучше, чем свой дом… — сказал Джим, но увидев, что это не возымело эффекта, добавил, со всей серьёзностью глядя мне в глаза: — Я должен туда пойти. В последний раз. И завтра мы сможем уехать.

— Исключено. Сначала дождись, пока зарастут кости, — покачал головой я и, зайдя в дом, закрыл дверь.

               Джим негодовал. Он был как на иголках, ещё чаще метался к окну, но через пару часов вроде бы успокоился, выпил со мной чаю и сказал, что сегодня ляжет спать пораньше. Я не поверил — было на краю сознания навязчивое ощущение, что сегодня обязательно что-то случится, и подозрительность проснулась сама собой, а вопросы не давали покоя: что же там такое в этом лесу, что Джим спешит туда на ночь глядя? После чая он скрылся за дверью комнаты со шкурами, и я, последовав его примеру, тоже ушёл к себе, погасил свет и замер: ждал. И не напрасно. Через несколько часов дверь комнаты со шкурами приоткрылась с тихим скрипом, и я услышал приглушённое цоканье костыля об пол, шуршание тёплого пуховика и тихое дыхание. Джим дошёл до моей двери, на мгновение замер, прислушиваясь, и прошёл мимо. Когда он выходил, в дом ворвался поток ледяного ветра. Он пронёсся рядом и развеялся, стоило входной двери закрыться за Джимом.

               Я тут же вылетел из своей комнаты и замер на миг: что сделать? Остановить Джима и никогда не узнать, куда же он так отчаянно хочет попасть? Решение, казалось, было принято ещё до того, как я осмысленно задал себе этот вопрос. Любопытство всегда было моим любимым пороком… Я схватил куртку и, на ходу натягивая её, выбежал из хижины. Угловатый силуэт Джима темнел уже у кромки леса, и я поспешил за ним, чтобы не потерять из виду.

               Холодный ветер дул мне в лицо, снежинки неприятно обжигали кожу, снег был в ботинках, в карманах, он попал за воротник, но поначалу мной властвовал азарт, и я всё шёл и шёл вперёд, за маленькой фигурой вдалеке, ступал за ней след в след, чтобы не заплутать и не напороться на капкан. Сердце бешено колотилось в груди, дыхание сбилось, я с трудом пробирался по сугробам, и от вида огромных сосен, вырастающих из темноты леса, кровь застывала в жилах, а пальцы мелко подрагивали. От темноты веяло холодом, казалось, даже время замёрзло. Я уже не хотел идти дальше, но и повернуть назад, позволив Джиму идти куда-то в чащу одному, тоже не мог. Да и не был уверен, что смогу найти обратную дорогу. Я успел проклясть своё любопытство тысячу раз, прежде чем наконец Джим остановился у края полянки неправильной формы.

               У меня появилось чёткое чувство неправильности, почти абсурдности происходящего, а в голове промелькнула мысль прямо сейчас окликнуть Джима и увести его обратно в дом. Я правда собирался сделать это, клянусь! Но что-то не давало мне сдвинуться с места, и я не мог пошевелить даже пальцем, только стоял, прислонившись к шершавой коре дерева, и смотрел, как околдованный, на поляну. Джим, с трудом преодолевая сугробы, вышел на свободное от деревьев место. Он дошёл где-то до середины поляны и обернулся кругом так, будто кого-то ждал, но не знал, откуда он появится. В какой-то момент он произнёс странную фразу, достаточно громко и чётко, но я не смог разобрать слов, как будто он говорил на другом языке. Я не мог знать её перевода, но почему-то был уверен, что она означала «я здесь».

               Меня обдал порыв холодного ветра, и по спине пробежались мурашки, я отвлёкся на секунду, а когда снова посмотрел на поляну, то потерял дар речи и способность здраво мыслить. Моё сердце замерло, я перестал дышать и, уверен, в этот момент был бледнее снега. Я смотрел и не мог поверить своим глазам: хотя секунду назад на поляне никого не было, кроме Джима, теперь он стоял там не один. Напротив него возвышался жуткий исполин. Это был труп — смерть уже забрала его человеческий облик, черви съели плоть, а время — источило кости, и в провале проломленного черепа и между острыми рёбрами зияла пустота. Он был огромен — выше любого дерева, и я не мог перестать спрашивать у себя: разве мог я просто не увидеть его? Разве мог он просто затеряться среди веток?

               Я паниковал, но в оцепенении не мог двинуть и пальцем, иначе давно бы уже бросился со всех ног прочь, а Джим, напротив, совсем не был напуган: он смотрел вверх, на этого исполина, и в его взгляде читалась решимость. Рваным, механическим движением великан опустил голову, чтобы его подёрнутые мутной плёнкой глаза видели Джима. Ветер всколыхнул ветки деревьев, и раздавшийся шелест показался мне тяжёлым вздохом, который издал исполин, прежде чем начал наклоняться.

               Это заставило меня прийти в себя. Неважно, что собирался сделать монстр, самое главное — ещё есть время, чтобы сбежать до того, как он успеет разогнуться обратно и попытается начать погоню. Я сорвался с места и бросился вперёд, к Джиму, через сугробы — никогда в жизни я ещё не бегал так быстро! Услышав, как подо мной хрустит снег, Джим обернулся.

— Что? Что ты здесь… — начал было он, но я уже схватил его за плечи и поволок за собой. — Отпусти!

— Мы ещё успеем убежать, — задыхаясь от спешки, сказал я и потянул его снова, — скорее!

— Ты не понимаешь, — шикнул на меня Джим, вырываясь из моей хватки, — я должен узнать… Должен!

               Совсем рядом раздался шелест, и когда я поднял взгляд, то увидел лицо великана прямо перед собой — он наклонился очень низко, почти припал к земле, и его мёртвые глаза находились на одном уровне с моим лицом. Я замер, как кролик перед удавом, так и не услышав, что же должен был узнать Джим: все звуки резко пропали, а за ними стали исчезать и меняться остальные ощущения. Внезапно я перестал мёрзнуть, наоборот, мне стало тепло, как летним вечером, где-то далеко зазвучали птичьи крики, и я увидел то, от чего у меня захватило дух, то, что заставило меня прийти к тебе посреди ночи, чтобы рассказать эту историю. Сквозь тысячелетия я увидел мир глазами этого великана во времена, когда таких, как он, было много, и на небе сияло несколько солнц. Передо мной колыхались листья неизвестных человечеству растений, а люди-великаны в цветных одеждах танцевали вокруг костра, разговаривали, смеялись, и диковинные птицы пели в зарослях вокруг. Разнообразие ярких цветов сводило меня с ума — я не мог не сравнивать пёстрый мир прошлых тысячелетий и сегодняшний — цвета мокрого бетона, дыма и грозовых облаков…

               …Когда я пришёл в себя, то увидел грязные стены сельской больницы — та полноватая женщина, зайдя к Джиму за дичью с утра, не нашла никого дома, забеспокоилась и вместе с несколькими соседями отправилась искать меня и Джима. Мы пролежали в снегу всю ночь, и тем удивительней было то, что я не получил никаких обморожений и в целом был здоров, если не считать появившихся седых прядей… Джима нашли уже холодным. Он выглядел ещё более старым, чем после моего приезда, а на его лице застыло удивление вперемешку со странным восхищением. Он узнал то, что хотел.

               Прошло уже две недели, и я до сих пор не могу выкинуть это из головы — перед глазами всё время стоят те люди в цветных одеждах. Что с ними случилось? Почему один из них, даже умерев, не оставляет этот мир? Я знаю, чувствую, что он хочет что-то рассказать, что-то невероятное, что-то такое, ради чего Джим не пожалел отдать остаток жизни. Вопросы не дают мне спать, и меня тянет, тянет обратно в лес. Я знаю, что за знание придётся заплатить временем — я уже стал выглядеть старше, чем до поездки в глушь, но желание раскрыть эту тайну никак не проходит… Я не могу ему сопротивляться, Томми. Оно сильнее меня.