Лань Чжань хотел умереть.
Вот так просто. Он не чувствовал сомнений и не считал своё желание трусливым или неправильным. Лань Чжаню было наплевать и на то, и на другое.
Он просто больше не мог. Не мог жить под гнётом правил дома Лань. Не мог существовать в расписанном по секундам мире, навязанном ему «по праву» рождения. Не мог притворяться послушным. Больше не мог быть послушным.
Лань Чжань задыхался. Чувства душили его, давили, вызывая слабость в теле и туман в голове. Он не видел больше смысла вставать по утрам. Он ничего не чувствовал. Голод, холод, гнев, радость... все эти чувства стёрлись из его памяти, будто никогда и не существовали.
Лань Чжаню было всего семнадцать. Но он не видел смысла жить. Он словно и не жил никогда. По крайней мере, по-настоящему.
Возможно, ему следовало взбунтоваться, как все подростки, ненавидящие правила. Стоило спорить, прогуливать уроки, швырять вещи и громить машину дяди... Но даже это не вызывало никаких эмоций в его душе. Лишь пустота была его спутником. Иногда даже казалось, что Лань Чжань и родился таким. Пустым.
Он существовал, как хорошо настроенный отточенный механизм. Вставал в пять утра, отправлялся на пробежку и тренировку по кендо и стрельбе из лука, потом в школу, оттуда сразу на дополнительные занятия по французскому и испанскому — дядя был одержим идеей полиглотства — а следом к очень известному музыканту, который учил его игре на фортепьяно, гуцине и флейте. Когда Лань Чжань приползал домой у него оставалось два часа на подготовку домашнего задания, прежде чем наступало время, предписанное на сон. И так продолжалось каждый день.
Словно всю его жизнь спланировали. Словно он и не принадлежал себе.
Когда становилось совсем невыносимо, Лань Чжань включал какую-нибудь классическую музыку — чтобы дядя ничего не заподозрил, если вдруг решит пройти мимо дверей его комнаты — запирался в ванной и медленно резал собственные руки.
Нет, это не была попытка самоубийства — иначе он бы резал вдоль — а лишь желание почувствовать хоть что-то, желание выплеснуть накопившееся отвращение к себе и миру вокруг, желание вытолкнуть из себя пустоту.
Но этого не хватало надолго, и с каждым разом срок становился всё меньше.
Лань Чжань прятал горечь под маской непроницаемости, а множащиеся шрамы под длинными рукавами рубашек.
Он выглядел уверенно и отчуждённо. Незаинтересованно. Словно между ним и всем миром есть невидимая стена, и он совершенно не хочет заглядывать за неё. Поэтому никто никогда не пытался заговорить с ним, не пытался сблизиться и уж тем более подружиться.
Сколько Лань Чжань себя помнил, он был один. Даже старший брат, от которого в его памяти сохранились неясные воспоминания тёплой ладони на макушке и ласкового смеха, исчез из его жизни, не выдержав гнёта семьи Лань. Лань Сичэнь сбежал, когда ему было пятнадцать, и больше никогда не возвращался. Его имя было предано позору и вычеркнуто из семейного реестра. Дядя никогда не говорил о нём, и никто вокруг также не смел. Лань Чжань понятия не имел, где сейчас его брат, и почему он никогда не возвращался. Почему не забрал его? Почему оставил одного?
Первое время, ещё в далёком детстве, он каждую ночь перед сном фантазировал, как Сичэнь-гэ появится на пороге, перехватит его после школы, отправит тайное послание, расшифровать которое сможет только Лань Чжань, и заберёт его. Увезёт как можно дальше от этого дома, от этого города... возможно, даже подальше от Китая.
Но со временем он понял, что этого никогда не произойдёт и смирился. Смирился с тем, что навсегда останется один. Не нужный никому. Даже самому себе.
Он плохо помнил, что стало последней каплей. Возможно, это был разговор с дядей о его поступлении в университет. Хотя разговором это было сложно назвать. Дядя как обычно просто поставил его перед фактом, уже выбрав и учебное заведение, и направление. А возможно причиной стала найденная на чердаке фотография. На ней словно застыло никогда не существовавшее прошлое. Высокий улыбающийся мужчина, изящная смеющаяся женщина с ребёнком на руках и мальчик, что тянул к малышу погремушку. Такие яркие, настоящие, счастливые. Ещё живые. Семья, которой у него словно и не было.
Он не мог выбросить этот образ из головы. Он словно прожёг ему роговицу или отпечатался с обратной стороны век. Лань Чжань не спал всю ночь, ворочаясь в кровати и снова и снова съедал себя бессмысленными вопросами. Почему? Почему он остался один? Почему никто не любит его? Почему люди, которые должны были заботиться о нём, оставили его?
Он словно в тумане поднялся утром на пробежку и тренировку. Учитель даже отпустил его пораньше — Лань Чжань просто не мог сосредоточиться и всё время пропускал удары и мазал по мишени. Он даже не понял, как оказался на станции. Вот дядя говорит что-то про то, что ему нужно сосредоточиться и выложиться ещё усерднее, ведь последний год очень важен для поступления, а вот он уже стоит у ограничительной линии и слышит приближающийся поезд.
Платформа была практически пуста, лишь несколько силуэтов виднелись в самом конце — было ещё слишком рано для школьников и офисных работников. Лань Чжань шагнул ближе, встав кроссовками прямо на жёлтую линию, немного потертую от многочисленных ног, и словно из-под воды слушал предупреждения из громкоговорителя. Что-то там про безопасность и хороший день. Лань Чжань бы рассмеялся, если бы помнил как.
Лицо обдувал сильный ветер, он трепал полы школьного пиджака и забирался под подол рубашки, но холодно не было. Лань Чжань прикрыл глаза, наслаждаясь этим потоком, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Мыслей не было. Пустота внутри разрослась и заполнила его собой полностью. Но вместо боли и страха он вдруг почувствовал лёгкость и свободу. Казалось, ещё секунда, и он взлетит. Всё вокруг стало таким неважным, глупым, пустым. Он так долго страдал... зачем? Не потому ли, что продолжал ждать спасения? Но пора было уже понять, его никто не спасёт.
Тело качнулось навстречу ветру, и Лань Чжань сделал шаг, и ещё один, и... Чья-то рука с силой дёрнула его назад.
Лань Чжань распахнул испуганные глаза и тут же утонул в точно таких же, но цвета грозового неба. Незнакомец продолжал держать его за руку, и Лань Чжань чувствовал, как дрожат его пальцы. Он был взъерошенным, почти одного с ним роста и в точно такой же школьной форме. И это было странно, потому что Лань Чжань никогда не видел его раньше.
Поезд за их спиной остановился, и парень, словно совершенно не стесняясь их сцепленных рук, потащил Лань Чжаня внутрь. И только там, стоило дверям закрыться, выпустил его руку и вдруг ослепительно улыбнулся. Так ярко, словно выглянуло солнце. Где-то в груди Лань Чжаня больно кольнуло.
— Меня зовут Вэй Ин. Как призрачное дитя, — рассмеялся этот совершенно ненормальный человек. — А тебя?
Вот так просто? Без вопросов и неловкости? Неужели ему совсем не интересно, что только что произошло?
— Лань... Лань Чжань. Моё имя, — горло пересохло, и голос звучал очень хрипло, но Вэй Ин, казалось, вовсе не обратил на это внимание.
— Как оттенок небесно-голубого? — склонил он голову на бок, продолжая улыбаться, не сводя в Лань Чжаня глаз. Увидев утвердительный кивок, он засиял пуще прежнего. — Тебе очень идёт это имя. Как и цвет твоих глаз.
Лань Чжань почувствовал, как кожа его полыхнула, и увидел в отражении на стекле появившиеся на щеках красные пятна. Ужасно. Он попытался отвернуться, но Вэй Ин удержал его за плечо, шагнув ближе. Лань Чжань почувствовал исходящий от него терпковато-сладкий запах и на секунду даже прикрыл глаза. По телу разлилось приятное тепло, будто всё это: тяжесть ладони, улыбка, запах, искрящийся взгляд — предназначалось только ему.
— Прости, если смутил тебя, — мягко произнёс Вэй Ин, продолжая улыбаться. — Я всегда сначала говорю, а потом думаю. Шицзе постоянно ругает меня за это. Но я не лгу. У тебя правда очень красивые глаза. Да и не только глаза... — пробормотал он последнее едва слышно, но Лань Чжань услышал и почувствовал, как кожа стала гореть ещё сильнее, а сердце пустилось в бешеную пляску. Да что же с ним происходит? — ...Ты ведь из старшей школы Гусу? Я теперь тоже. Сегодня мой первый день, и я совершенно ничего там не знаю. Может... может ты мог бы показать мне всё? Или... ещё лучше... мы могли бы... подружиться.
Лань Чжань почувствовал, будто земля вдруг ушла из под ног.
— Что?
Он ведь ослышался?
— Ну... ты кажешься мне очень интересным парнем, и я хочу узнать тебя получше. А для этого стоило бы начать дружить. И сразу скажу, если ты мне сейчас откажешь — я не отступлю. Приклеюсь к тебе как банный лист, пока ты не поймёшь, насколько я классный.
— А ты классный? — Лань Чжань почувствовал странную дрожь в уголках собственных губ.
— Ещё какой! — рассмеялся Вэй Ин, и от его смеха внутри Лань Чжаня словно взорвались фейерверки. Это чувство до ужаса напоминало ему счастье.
— Хорошо, классный парень, я покажу тебе Гусу, — отчего-то Лань Чжаню стало невероятно легко. Но не так как перед шагом под поезд, а как будто пустота внутри исчезла. — А насчёт остального... посмотрим.
— Ты не пожалеешь, Лань Чжань! — улыбка Вэй Ина стала мягче и как будто трогательнее. Он чуть пожал его плечо и с явной неохотой убрал руку. — Долго нам ещё ехать? Я успею рассказать тебе занимательную историю о том, за что меня выгнали из предыдущей школы или отложить её на обед?
Лань Чжань осознал, что его губы дрожат не просто так — ему до безумия хотелось улыбнуться в ответ на искрящуюся теплом улыбку Вэй Ина. И когда-нибудь, возможно, он всё же позволит себе это.
— Успеешь за двенадцать минут?
— Хм... сомневаюсь... но что наша жизнь, как не вызов? — с этими словами Вэй Ин крутанулся и практически рухнул на скамейку, похлопав по месту рядом с собой. Лань Чжань, не задумавшись ни на секунду, сел рядом.
Возможно, его жизнь сегодня действительно началась с нуля. И он бы искренне хотел наполнить её теплом, исходящим от этого улыбчивого парня с вечным двигателем внутри. Пока же он просто незаметно придвинулся, соприкасаясь их плечами, греясь в тепле и свете излучаемом Вэй Ином.