От термоса с горячим чаем исходит еле видимый пар, и Изуку расфокусировано всматривается в танец бледной дымки, задумчиво вращая в руках сосуд с напитком и грея о него прохладные ладони. Лучи заходящего солнца играют на веснушчатом лице и непослушных вихрах, оставляя странные блики, от чего зеленые глаза отдают золотым блеском в стремительно слабеющем свете. Небо темнеет с каждой минутой, сгущая краски, и Изуку слабо улыбается одними уголками губ, когда замечает появляющиеся одна за другой первые из бесконечных мириад звезд. Прохладный ветер обдает лицо, пока он сидит, скрестив ноги, и задумчиво вглядывается в горизонт, заставляя посильнее натягивать плед на плечи и делать маленькие глотки горячего чая, чтобы побыстрее согреться.
Из маленького фургона мир выглядит совершенно иначе.
Изуку отставляет термос в сторону и откидывается на хаотично разбросанные за его спиной подушки, с нового ракурса наблюдая за последними минутами заката, в лучах которого даже обычная дорога выглядит особенно, и расслабленно выдыхает.
Так спокойно.
Возня на водительском сидении наконец прекращается, и ее заменяют тихие звуки включенного на минимальной громкости радио. Какие-то бессмысленные песни, в текст которых не вслушиваешься, голоса ведущих и новости, до которых никому нет дела, обволакивают и успокаивают, как колыбельная, заставляя Изуку расслабленно прикрыть глаза, наблюдая за последними солнечными лучами, все еще загадочно играющими на его волосах и лице, из-под полуопущенных век. Рядом снова раздается возня, и улыбка Мидории становится шире и ярче любого заката, когда сильные, такие теплые и родные руки обнимают его за талию, притягивая в уютные объятия, от которых по телу разливается ленивая нега.
Изуку поворачивает голову и невольно задерживает дыхание, наблюдая за игрой света на волосах Шото, где-то сглаживающей, а где-то наоборот, подчёркивающей границы двухцветных прядей. Гетерохромные глаза сверкают такой нежностью и теплотой, что Мидория плавится под этим взглядом и ласково проводит рукой по бледной щеке, поглаживая кожу большим пальцем. Шото ластится к прикосновению, как довольный кот, и Изуку не может перестать улыбаться.
Тодороки накидывает на них еще один плед и поудобнее устраивается на подушках, прежде чем оставить легкий поцелуй на виске и мягко коснуться губами веснушчатой щеки.
Так уютно.
Звезды уже вовсю украсили небосвод, и Изуку снова переводит на них взгляд, даже не подозревая, что его глаза блестят как два изумруда, когда он заворожённо смотрит на диск луны и пытается разглядеть созвездия.
Шото может смотреть только на него.
Изуку сворачивается калачиком под пледом и прижимается еще ближе к теплому боку рядом, в глазах Тодороки становясь похожим на настоящего котенка. Шото вытягивает руку в сторону и шарит в полумраке, пытаясь нащупать выключатель, и как только ему это удаётся, на стенах и в проеме их фургона загораются новые звёзды — повешенные Мидорией для уюта гирлянды, которые они использовали в качестве ночников.
Так тепло.
Изуку снова улыбается и медленно моргает, чувствуя, как веки постепенно тяжелеют, и глаза сами закрываются, не обращая внимания на его желание продлить этот момент как можно дольше. Он сонно зевает и, не находя в себе сил на ночные разговоры, утыкается куда-то Шото в грудь, отдаваясь во власть прохладной августовской ночи.
Тодороки, все с прежней мягкой улыбкой, нежно целует в лоб, осторожно убирая непослушные кудри, и еще долго наблюдает за умиротворенным, тихо сопящим Изуку, в сотый раз пересчитывая взглядом веснушки на его щеках, пока, сам того не заметив, не заснет следом.
И все же, покупка маленького, хоть и слегка потрепанного фургона и бесконечные, дарующие настоящую свободу, такие греющие душу путешествия только вдвоём были лучшим решением в их жизни.