Кукла

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

Губы у Хёнджина мягкие, полные, сочные, их целовать приятно до дрожи в коленках, но такие равнодушные, что Чанбину умереть хочется каждый раз после их поцелуев. Вот прямо тут же, рядом с Хёнджином, как преданному в своём служении рабу у ног владыки.

Хёнджин никогда не отвечает на поцелуи, замирает каждый раз, как статуя, и позволяет себя целовать. Это разрешение невыносимую боль причиняет каждый раз, но отказаться от этого Чанбин тоже не может — это единственное, что у него есть.

Хотя бы его не отталкивает, как того же Феликса, который едва через голову не кувыркнулся от силы толчка, а потом застыл в руках держащего его Минхо и разрыдался в голос, утыкаясь носом в плечо и жалко всхлипывая. Хёнджин бросил что-то колкое, едкое, словно щёлочь, растворяющая плоть, а потом добавил:

 — Ревёшь как девчонка. Никакой гордости нет.

 — Плакать — не значит быть девчонкой или потерять гордость, выражать чувства — это не слабость, — холодно чеканит Минхо, удерживая Феликса. — А ты кукла бездушная, Хёнджин. Научись быть человеком.

Чанбин промерзает до костей от ледяного тона Минхо ничуть не меньше, чем от равнодушного взгляда Хёнджина. И что ломает сильнее — ещё тот вопрос на миллион.

Хёнджин громко хлопает дверью комнаты, демонстрируя, насколько ему плевать на соседей по коттеджу. Съезжать он не намерен, предыдущие пробовали выселить, да зубы пообламали, пришлось самим искать в кампусе новое жильё. Чанбин ерошит волосы Феликса и шепчет извинения, кладёт руку на плечо Минхо, ожидая, что стряхнёт, но тот лишь поднимает на него глаза, поджимая губы.

 — Не сломайся о него, Чанбин. Не тебе быть первым, не тебе последним.

Чанбин судорожно втягивает ртом воздух и улыбается неловко, но ободряюще. Он верит, что не сломается, но ему так хочется, чтобы Хёнджин не был застывшей в его руках скульптурой.

Он целует, отчаянно, каждый раз пытаясь удержать рвущиеся наружу то ли слёзы, то ли ещё что-то, он старается не закричать оттого, как разрываются внутри сердце и лёгкие от переполняющих душу противоречивых чувств, жалея о дне, когда всё это началось.

Лучше бы он никогда не влюблялся в Хван Хёнджина.

Несколько месяцев назад он ещё верил, что всё может быть не так, как было. Несколько недель назад Хёнджин его не оттолкнул, позволив себя целовать, и в Чанбине тут же буйным цветом расцвела надежда. Но ей был отмерен не такой уж и долгий век, потому что он окончательно убедился — Минхо прав. Вопрос лишь в том, почему ему, Чанбину разрешено целовать, даже не получая ответа.

Воспоминания бьют под дых, и Чанбин почти сгибается пополам, отделяя его от ревущего в руках Минхо Феликса. Зря он признался Хёнджину. В дрожь бросает от взгляда, которым тот его одарил. До сих пор. Чанбин попытался всё в шутку свести, но Хёнджин вздёрнул бровь и усмехнулся с сомнением. А потом просто ушёл.

В комнате не появлялся несколько дней, а потом вернулся и позволил нахлынувшим чувствам Чанбина взять верх. Лучше бы ударил, лучше бы возненавидел. Может, тогда ничем не подпитываемая любовь, прошла бы. Высохла бы как юный древесный побег без поливов в абсолютном зное засушливого лета.

 — Ты меня любишь? — осторожно осведомился тогда Чанбин.

 — Нет.

 — Почему тогда разрешаешь целовать?

Ответа на этот вопрос Чанбин не дождался до сих пор. Однажды мимолётом Чанбин заметил грустные-грустные глаза Хёнджина, когда поцелуй завершился. Хёнджин не вытер брезгливо рот, не отвернулся, а мазнул по Чанбину взглядом и отвернулся, глядя в окно. Чанбин же ощутил себя формой для отлива пуль, в тот момент в него словно кипящего свинца налили. Момент — и Хёнджин как ни в чём не бывало откинул длинные волосы и усмехнулся одной из целого набора ехидных усмешек.

Чанбин как дурак, всё коллекционирует с самого детства. Просто раньше были вкладыши из жвачек, киндер-сюрпризы и наклейки, а теперь иное. Он собирает разное. От фото Хёнджина в инстаграме до усмешек. От ехидных подколок до мимолётных проявлений «слабости».
Уверенность в том, что Хёнджин отталкивает, ершится и обижает только для того, чтобы не обидели его, растёт с каждым днём. Страшно ему показать, что он умеет сочувствовать или умеет любить. Здорово, видать, досталось, вот и сначала укусит, а потом ужалит да побольнее, чтобы никого рядом, чтобы никто не понял.

Умом Чанбин понимает, что может лишь зря идеализировать объект своей влюблённости, что всё может быть с точностью наоборот и с каждым днём будет лишь больнее от этой их обоюдной слабости, но отказаться даже от односторонних поцелуев с Хёнджином он не в силах.
Целовать он может в любой момент, когда Чанбину захочется, с условием, что в их совместной комнате закрыты двери и зашторены окна. Хёнджин каждый раз просто позволяет себя целовать.

И Минхо прав… в такие моменты Хёнджин до ужаса похож на куклу. Безумно красивую, приковывающую взгляд и вызывающую желание потрогать, дорогущую, но безжизненную. Такую, которую он видел на проспекте, оставленным Чонином на журнальном столике в их общей гостиной.

Чан ещё долго бубнел, чтобы подобные рекламки не валялись где ни попадя. А когда Хёнджин сказал, что это младшего, Чану срочно потребовался стакан воды, кошачьи повадки Минхо и Феликса и открытые настежь окна. Он обещал матери Чонина присматривать за мелким, а он совсем не мелкий. Он фетишист в особо крупных размерах. Разборок так и не случилось, но и рекламы секс-игрушек в гостиной больше не появлялось.

Хёнджин нереально красив. Но когда Чанбин его целует, он такой безучастный и равнодушный, что больно. Если не знать, что кукла, ни за что не поверишь. Единственное, что отличает его от мастерского изделия — тепло. Губы тёплые и мягкие. По-человечески. С холодным силиконом не спутаешь.

Чанбин тяжело вздыхает и решает, что нужно выпить чего-нибудь холодного. В комнате пусто, и, значит, можно выдохнуть. Но он так и застывает в дверях, глядя на то, как на диване с книгой по ядерной физике сидит Минхо, перебирая свободной рукой волосы спящего на его коленях Феликса, который то ли урчит, то ли посапывает, наревевшись. Чанбин закрывает дверь и с укором смотрит на пустую бутылку воды, собираясь с духом.

Он сталкивается лоб в лоб с входящим Хёнджином, трёт наверняка растущую шишку, медленно приходя в себя от странного звона в голове, когда понимает, что Хёнджин его держит за пояс, не позволяя упасть. И взгляд слишком долгий и странный.

Зависшее молчание и неловкость длятся наверняка секунды, но для Чанбина они растягиваются в вечность, и он захлёбывается от нахлынувших разом эмоций, даже шишка не саднит. Хёнджин впервые на памяти Чанбина улыбается неловко, но расцепляет руки лишь тогда, когда уверяется, что Чанбин не рухнет на пол.

 — Я лимонада принёс.

 — Очень кстати…

Голос подводит, даёт петуха, а потом садится в конце фразы. Чанбин припадает к горлышку бутылки и жадно глотает лимонную жидкость, пока в голове образуется звенящая комариным облаком пустота. Ему просто показалось, что Хёнджин на него смотрел, пока он был слишком увлечён бутылкой. Просто показалось, потому что этого не может быть.

Чанбин давится, лимонад едва из ушей не лезет, а Хёнджин впервые выглядит взволнованным и вполне человечным, лишь подтверждая догадки, что он не бездушная кукла. Кашель рвётся из груди вороньим граем, и Чанбин вылетает из комнаты на сверхзвуковой в ванную комнату и стараяется не думать, что видел смазанный поцелуй Чана и Минхо над спящим Феликсом.

От кашля его не выворачивает, но он очень близок к тому, чтобы просмотреть содержимое внутреннего мира. Открыв кран, желая напиться и умыться, он с недоумением смотрит на зажатую в руке бутылку чудом не расплескавшегося лимонада.

Отставив её в сторону, он тщательно умывает горящее и пульсирующее от кашля лицо, с удивлением нащупывая немаленькую шишку на лбу. Чанбин отпивает потерявшей газовую жгучесть напиток и задумчиво смотрит на кафельный пол. Какая, однако, роскошная мозаика, а он даже как-то и не замечал.

Открытие двери он успешно промаргивает, едва не давясь во второй раз. Забыл, что однажды их правильный мальчик Сынмин перебрал на пару с Джисоном, им пришлось выбивать дверь, потому что хёны едва с ума не сошли от беспокойства, и с тех пор замка на двери просто нет.

Хёнджин смотрит странно, Чанбин с трудом проглатывает ставший комком в горле нагревшийся лимонад, ощущая себя потеряно. Словно не он тут хён, а эта до безумия красивая идеальная кукла. Вот только Чанбину кажется, что смотрит Хёнджин ему на губы.

Хёнджин подходит впритык, хотя ванная и без того не исполинских размеров, сейчас сжимается до размеров мяча для настольного тенниса, и сердцебиение больше напоминает раунд начавших медленно, но быстро приноровившихся мастеров. Сердце выскакивает и бьётся прямо в горле, и он инстинктивно облизывает сладкие губы не менее сладким от лимонада языком.

Хёнджин его целует.

Состояние, близкое к потере сознания, стремительно сменяется ощущением вырванного из объятий топей попрощавшегося с жизнью человека.

ХЁНДЖИН ЕГО ЦЕЛУЕТ.

Пусть робко, пусть едва шевеля губами, но держит обеими руками за пояс, не убежать. Да и не хочется, если честно. Осмелев, Хёнджин начинает вылизывать его губы, довольно щурясь. Словно он, Чанбин, мороженое на палочке. И Чанбин окончательно убеждается: Хёнджин — не бездушная кукла. Он настоящий, живой и очень нежный, хоть и увлекающийся. Чанбин сдавленно шипит, пока Хёнджин зализывает укушенную в порыве страсти губу.

 — Прости.

 — Почему? Почему ты позволял себя целовать и почему целуешь сейчас?

 — Не думаю, что сейчас подходящее время, — Хёнджин заправляет длинную прядь за ухо и выглядит не таким отрешённо холодным как всегда. — Ладно. Ты мне нравишься. И мне нравятся твои поцелуи. Доволен?

 — Более чем… — Чанбин расплывается в самой дурацкой счастливой улыбке, на которую только способен. А потом едва слышно шепчет: — Ты по-настоящему ожил.

 — Что?

 — Не отвлекайся, говорю, — шепчет Чанбин, допивая остатки лимонада и медленно проводя языком по губам.