Гори огнем твой третий Рим

— Олег, — Сергей возлежит на диване, свесив ноги с подлокотника, пока Олег сидит за столом и пытается сосредоточиться на учебнике. — Ну Олег.

Диван противно скрипит, когда Сергей ерзает на продавленных подушках и укладывается поудобнее, разметав волосы по покрывалу. Олег косится на диван — выцветшие цветы на пледе очень драматично выглядят горящими среди рыжих прядей. Картина не только маслом, но и ужасно отвлекает.

— Олежа, — Сергей ловит его взгляд и демонстративно зевает.
— Что.
— Пошли спать.
— Я занимаюсь, — мотает головой Олег и собрав все силы в кулак переводит глаза с дивана на книгу, но буквы разбегаются. Чем ближе армия, тем меньше толку от учебников в принципе.

— Единственное, чем ты занимаешься — ерундой, а тебе нужна свежая голова, — ворчит Сергей. — Спать пора!

— Программистам-полуночникам права голоса не давали, — парирует Олег, но книгу откладывает. Сергей, к сожалению, прав. Толку от ночных посиделок мало, завтра они оба будут злые и сонные, а еще Сергей потягивается на диване с очень недовольным вздохом и дразняще демонстрирует Олегу бледную полоску живота, показавшуюся из-под футболки. Если и не спать, то в постель определенно пора.

— Обними меня, — в кровати, а точнее, на сдвинутых кроватях, требует Сергей. Как только Олег обвивает его руками, Сергей утыкается ледяным носом в подставленную шею и прижимает к себе со всей дури, до скрипящих ребер, а для надежности еще и ногу на бедро закидывает.

— Чтоб не убежал посреди ночи, — буднично поясняет он.

— Не убегу, — обещает Олег.

Технически, это даже не ложь.
Он не убегает, а уезжает, намного позже, пусть так толком и не попрощавшись. Сергей с самой повестки ураганом мечется по стадиям принятия неизбежного: скачет с отрицания на торг, следом на депрессию и останавливается на гневе и уничтожении посуды на кухне. Разговаривать с ним Олег уже даже не пытается, а в поезд запрыгивает со странной смесью тревоги и облегчения. Сергей же умный, гений самопровозглашенный, когда-нибудь дойдет до принятия. Как стадии, так и простого факта что Олег его не бросил, а вернется. Скоро.

Очень скоро.

Просто «скоро» немного затягивается.

Едва ли месяц спустя, между мытьем полов и чисткой картошки Олег уже снова полон благих намерений поговорить при первой возможности, но Сергей упорно трубку дома не поднимает, на письма не отвечает, и через третьих знакомых всеми правдами и неправдами Олег выясняет что он успел съехать в Москву. Возможно, это и к лучшему. Возможно, им стоит взять паузу. Возможно, Сергей еще отойдет. А возможно и нет, он ведь злопамятный. Возможно-возможно-возможно.
От рефлексии Олега отвлекает интересное открытие: стрелять и бегать по пересеченной и не очень местности у него получается даже лучше, чем чистить картошку. После того как это открытие доходит до старшины, времени на все остальное неожиданно не остается вообще.

Так или иначе, Сергей возвращается в родной Петербург, а Олег возвращается к нему — как и обещал, разве что промахнувшись на пару лет. По дороге из аэропорта Сергей улыбается с билборда как заправская голливудская звезда, а его лохматая противоположность распахивает перед Олегом дверь, сонно моргая округлившимся глазами. Он кажется чужим, отстраненным и одновременно до боли родным. Олег совершенно не знает, что с ним теперь делать, до тех самых пор, пока Сергей не требует привычное «обними меня». Олег слушается, нет, он рад слушаться, но обнимает неуверенно, как будто они снова зажимаются по темным шкафам детдома и он боится спугнуть взбалмошного Разумовского слишком уж настойчивыми ухаживаниями.

Они больше не подростки, и это факт. Стоит коснуться Сергея, как он тут же придвигается ближе. Олег чувствует грудью острые лопатки, а в лицо получает рыжую шевелюру и ненавязчивый микс из запаха шампуня и геля для укладки. Годы армии у Олега выдались очень увлекательные, и грешным делом ему даже начало казаться, что нашлось призвание и любимое дело, но… Нет. Любимое дело определенно вот оно: удовлетворенно обнимается и отрубается, стоит голове коснутся подушки. Олег наконец-то чувствует себя дома.

У них все замечательно, не считая того, что Олег, будучи занятым воякой, появляется в Питере в половину не так часто, как хотелось бы, а Сергей, будучи гением, филантропом и миллионером едва ли имеет в сутках пару свободных часов даже в те редкие моменты, когда Олег в городе. Когда их расписание магическим образом совпадает, Разумовский не теряя времени требует «Олег, брось все, что делаешь, вот сейчас же немедленно и обрати на меня внимание», и Волков, конечно же, не может отказать.

— Оле-е-г, — тянет Разумовский из коридора, наконец соизволив покинуть проклятый кабинет. Олег привычным жестом скидывает ноги на пол, чтобы Сергей мог лечь.

Его гениальное величество уже не заставляет себя ждать, плюхается рядом, укладывает голову на подставленные колени, а Олег вспоминает, как в том году добрые две недели сидел в засаде в квартирке под самой крышей где-то на задворках Брюгге, а вместе с ним в засаде неожиданно поселился кот. Появился из ниоткуда, худющий, облезлый, но донельзя гордый. Уходить наотрез отказался и только щурил желтые глазища на все «кыш» и обещания вышвырнуть из окна. Перейти от угроз к делу у Олега рука так и не поднялась, так что кот остался. И очень резво перебрался из угла на колени, при каждом прикосновении тарахтя как маленький трактор, а еще имел наглость шипеть и царапаться при любой попытке себя куда-нибудь переложить.

Разумовский хоть и не урчит, но болтает про новые фишки во «Вместе», которые планирует добавить вот на следующей неделе. Олег делает вид, что понимает, о чем он. В отличие от кота, Сережа не царапается, но когда Олег имеет наглость двинуть затекшей ногой, всем своим видом выражает молчаливое осуждение. Олег запускает ему пальцы в волосы и массирует. Сергей немного млеет.

— В кровать! — командует он минут пятнадцать спустя. Олег потягивается и бредет в душ.

В ожидании Сергей успевает расстелить постель, отправить Марго со спинки кровати на шкаф и разлечься на темных шелковых простынях в максимально живописной позе. Лежать долго терпения у него не хватает и к моменту, когда Олег возвращается из ванной, он уже просто сидит по-турецки, закутавшись в одеяло, и увлеченно слушает, как Марго ворчит что-то на своем вороньем из гнезда на шкафу. Олег любуется открывшейся картиной. Вопреки мнению самого Сергея, которому жизненно необходимо делать все с размахом и пафосом, включая постель, такой домашний и уютный Олегу он нравится даже больше.

Сергей как по команде оборачивается, рассматривает Олега, замершего в проеме, как будто в первый раз и чуть склоняет голову набок, стряхивая волосы с глаз.

Тогда, много лет назад, когда все было еще хорошо, и сейчас, когда уже не очень.

«Сейчас» путается в один большой бесконечный кошмарный сон: Олег запирает Сергея в подвале, по расписанию носит еду и воду в бутылках, Сергей едва к ним прикасается, сначала воет под дверью, потом успокаивается. Когда Олег приносит очередной злополучный поднос, Сергей уже не кидается в жалкой попытке догнать, а просто сидит на тонком матраце, поджав ноги, и пытается разглядеть силуэт против света в дверном проеме.
Сергей узнал, по лицу ясно, но торопиться им некуда. Олег может позволить себе понаблюдать сквозь камеру, как Разумовский мается в подвале — выглядит он потрепано, но подозрительно адекватно для человека прошедшего… Ну, через все, что он успел натворить.
Олег долго думает и решается: дверью не хлопает, на пороге не маячит, вместо этого делает шаг внутрь. Другого приглашения и не нужно. Разумовский вскакивает резко, подходит близко, спотыкается о ступеньку, и Олег позволяет ему ухватиться за свой воротник. Сергей цепляется как за последнюю соломинку и не то пытается встряхнуть Олега в порыве чувств, не то трясется сам.

— Олег… Прости, — искренне говорит он.

Олег надеется, что все еще знает, как звучит его «искренне», даже несмотря на Венецию.

— Я… — не думал, не хотел, был не в себе?

Записи Рубинштейна, наблюдавшего Разумовского в тюрьме, все еще стоят перед глазами. Очень увлекательное чтиво, Олег оттуда узнал много нового не только про Сергея, но и про диагноз «диссоциативное расстройство идентичности».
Сергей, не разжимая пальцев, беззвучно шевелит губами, пытаясь сформулировать мысль. Может, он пытается сказать «больше не буду»? Если так, Олег хочет ответить, что больше и не надо. Говорит Сергей просто емкое: «Прости меня».

Олег, на самом деле, простил бы здесь и сейчас, глядя в эти бездонные, блестящие глаза, но есть маленькая проблема. Простить Разумовского он не может, потому что уже простил, давным-давно, еще валяясь в больнице.

Сначала, конечно, долго злился, но по большей части на себя, потому что видел же! Видел! И специально не смотрел, отворачивался, не хотел, не думал, надеялся, что когда с Громом будет покончено, Сергей придет в себя, и все вернется на круги своя. Как там говорится, надежда умирает последней? Ей, как и самому Волкову, очевидно нужно что-то серьезнее пяти пуль.

Возможно, хватит еще одной обоймы в грудь, а может, на этот раз не обойдется без чего-нибудь основательнее, но Сергей ведет себя донельзя мирно — ест, спит, с собой больше не разговаривает, со стенами не ругается, зеркала и прочие отражающие поверхности не бьет. Таблетки глотает без лишних вопросов и возражений.
Получив возможность выбраться из подвала в дом, большую часть дня перекатывается между диванами и креслами, таскает книги из шкафа и, пряча в них глаза, наблюдает за Олегом, когда думает, что тот занят.
Дни текут, путаются и сливаются по ощущениям в один бесконечный день сурка.
Ночи и того тяжелее — оставлять Разумовского одного надолго Олег не решается, но снова запирать в подвале не хочет, так что они ютятся на двуспальной кровати. Напряжение в комнате можно резать ножом, но Олег предпочитает в постель острые предметы не брать, особенно сейчас. Сергей старательно, насколько позволяет кровать, держит дистанцию, но сверлит чужую спину глазами, стоит перевернуться на бок. Здоровый сон им только снится.

Вообще, по меркам Волкова, все идет очень даже неплохо. Не считая того, что они оба маются от безделья и скуки, оторванные от цивилизации, и кто вообще говорил, что природа хорошо влияет на нервы? Возможно, проблема, конечно, не в цивилизации как таковой, а в Разумовском, на каждое резкое движение которого Олег тут же вскидывается. Простить он может и простил, но это одно, а вот быть беспечным идиотом — совсем другое. Волкова терзают смутные сомнения, что, учитывая сложившуюся ситуацию, в его случае одно явно не так далеко от второго, как хотелось бы. Сергей, чтоб его, очевидно настолько в себе, что все это прекрасно видит и старается лишний раз не дергаться. Олегу это не нравится.

— Олег, — как-то неожиданно подает голос Сергей. Тихо, но Олег все равно разворачивается слишком резко, хоть и делает вид, что все в полном порядке.

Они сейчас только этим и развлекаются.

— Подстрижешь меня?

Волосы у Разумовского вышли из-под контроля уже давно, еще в итальянской тюрьме, но было как-то не до этого, а сейчас что у них вообще есть, кроме времени? Когда Олег молчит слишком долго, Сергей вздыхает:

— Или я сам, если ты не, — «можешь», «хочешь»? Разумовский неопределенно пожимает плечами. Сам он может, наверное, но Олег не уверен, что морально готов доверять ему ножницы.
— Я подстригу.

Стрижка проходит без эксцессов. Сергей не выражает никаких пожеланий по прическе, так что Олег просто собирает спутанные пряди в хвост и отрезает больше половины. Хмуро созерцает результат. В последний раз в парикмахера он играл еще в детдоме, и, конечно, все с тем же Сергеем, у которого в волосах оказался пластилин. Детьми они тогда уже не были, до выпуска оставалось года два, не больше, но истерика у Разумовского была знатная. Олег все еще помнит его ценные указания сквозь злые слезы «вот так держи, вот так режь и потом подровняй обязательно!».
Столько лет прошло, а ведь до сих пор помнит. Нет бы что-нибудь полезное так в голове держать. Олег со вздохом принимается подравнивать кривые концы.
Сергей кусает губы, пряча улыбку.

Все, кажется, идет относительно нормально, пока нервы у Олега не сдают на пустом месте. Сергей просто плещется в ванной, а он мается, почему-то вспоминает не одно разбитое зеркало и никак не может спокойно заняться делами. «Спокойно» у них сейчас вообще где-то за гранью фантастики. Все тихо, подозрительно тихо, так что Олег, наплевав на условности, просто вламывается в и без того крошечную ванную. Ну, как вламывается, открывает незапертую дверь, и Разумовский, мирно дремавший в пене, резко просыпается, ошалело моргая. Они смотрят друг на друга секунд двадцать, пока Олег берет себя в руки, потому что мысленно он уже… что только не сделал.

— Мне кажется, нам нужно поговорить, — осторожно предлагает Сергей.

Олег чувствует резкий приступ раздражения. Разве не он должен быть тут голосом разума? Разума, да. Отворачивается, выдыхает через нос, считает до десяти и обратно. Вода за спиной громко плещется, Олег имеет глупость обернутся и застать, как Сергей на манер своей любимой Венеры выходит из пены обратно на сушу, точнее, кафельный пол. Сергей смотрит куда угодно, но только не на него, кутается в халат, шлепает босыми ногами и протискивается мимо в сторону гостинной, чуть задевая плечом в узком проеме.
Он, к сожалению, прав. Поговорить стоило сразу, но кто бы мог подумать, что это так сложно.
Словами через рот лучше всегда выходило у Сергея, но сейчас он сидит молча, опустив голову и сложив руки на коленях, а у Олега от напряжения последних… Не дней, даже не недель, месяцев — не двух и не трех — шрамы назойливо ноют и вообще, тяжело не то что говорить, даже вздохнуть.
Вздох, другой, еще. Сергей на его хриплое дыхание перестает изображать статую раскаянию, поднимает голову, обеспокоенно сверлит взглядом. Олег неопределенно дергает плечами и бросил бы колючее «твоя работа», но слова застревают в горле. Говорить ничего не нужно, потому что Сергей, кажется, читает мысли — сам вздыхает, и начинает гонять по кругу «прости меня», как заезженную пластинку, вполне искренне, но, в остальном, не особо содержательно. Олег не может ответить ему ни «да», ни «нет» и только кое-как выдавливает что-то, что при должной фантазии можно перевести как «потом».

Сергей, на всякий случай, извиняется еще пару раз, не только за пять пуль, но и за все предыдущие двадцать с лишним лет.

Олег не знает, плакать или смеяться.
Валяясь на больничной койке, он не раз гонял в голове это сокровенное «прости». Сначала, конечно, слышать ничего не хотел и не собирался, ну его к черту, этого сумасшедшего. В его грандиозных планах было, как доберется до Разумовского, даже с ним не разговаривать. Это дело ведь лучше как пластырь, оторвать разом, не размусоливать ничего лишний раз и не дать возможность снова обвести себя вокруг пальца.
Кроме как думать и мечтать, Олег мало чем мог себя развлекать в те дни. К сожалению, в фантазиях он быстро пришел к неутешительному выводу — даже в собственной голове расправы над Разумовским не выходит. Вместо изощренной мести он ищет и находит сотню логичных объяснений почему Сергей все это натворил. Почему не сработал ошейник, почему пять пуль, почему он все еще жив? Почему-почему-почему.

Пока в мечтах, щедро сдобренных обезболивающими, Сергей и извинялся, и объяснялся, и кажется, даже признавался в вечной и самой чистой любви, последняя рациональная клетка мозга — кажется, все, что осталось от его аналитического ума, — настойчиво советует плюнуть на потенциальную месть, Разумовского вот она до добра не довела, и свалить подальше, например в туманную Ирландию, к Джеймсону, Гиннесу и, возможно, одному старому другу с абсолютно отвратительным характером. Не рыжему. Олег думает, что друзей у него мало, но подавляющее большинство из имеющихся — с абсолютно отвратительными характером.

К собственному разочарованию, вместо Корка Олег летит в Питер, прямиком к доктору Рубинштейну, следом по наводке в Сибирь, а в итоге прячется посреди нигде, из Сибири прихватив с собой ценный живой груз.

Пока Олег, погрузившись в мысли, нарезает салат на потенциальный ужин, с дивана «груз» сверлит взглядом его спину. Извинения он периодически бормочет, когда накатывает, когда Олег злится или когда, очевидно, звезды встают как надо, но что-либо объяснять не торопится. Олег только морально зреет спросить, но что-то ему подсказывает, что Сергей ничего внятного и не ответит.

— Олег, — подает голос Разумовский, когда куриная грудка под ножом окончательно превращается в кашу. Рецепт предполагает нарезку покрупнее, но Олегу очень хочется что-нибудь нашинковать. — Олег?

— Что.

— Ничего, — бормочет Сергей и снова утыкается в книгу. — Связь проверял.

Таблетками Сергея он больше не кормит, вместо них вручает миску салата. Едят они молча, телевизора нет, и Олегу не остается ничего, кроме как снова сомневаться, а правильно ли он все делает. Главный аргумент, которым он себя утешает: если уж выпала возможность своими глазами увидеть парочку древних богов, один из которых не только умудрился захватить тушку его… Разумовского, но и вернуть ее в полном порядке, как будто ничего и не было, чего стоит поверить в то, что съехавшая крыша Сергея все тем же магическим образом встала на место. Разве плохая теория?

В мягком рассеянном свете люстры Сергей кажется призраком самого себя из далекого прошлого — с блестящими синими глазами и короткими волосами. Полумрак разглаживает и морщинку между бровей, и явно заострившееся скулы, и слишком уж кривую, для того чтобы быть старой-доброй, прическу. Гений, филантроп, миллиардер, мститель, международный террорист, психопат… Кто он теперь?
Сергей. С аппетитом уплетает салат и старательно делает вид, что все в полном порядке. Иллюзия приятная, но Олег не знает, как долго они так еще протянут.
Время в их домике посреди нигде кажется эфемерным и совершенно бессмысленным концептом.

Запланировано «поговорить» получается худо-бедно с пятой попытки. Со второй Олег психует первый, хлопает дверью и уходит подышать в лес. С третьей Сергей закатывает истерику, чуть не переросшую в мордобой.
Четвертая почти заканчивается успехом, но в самый неподходящий момент резко умерший генератор погружает дом в темноту. Вооружившись фонариком, Олег бредет в темный двор в лучших традициях ужастиков, пока Сергей маячит у входной двери зловещим силуэтом. Олег почти надеется, что он решит свалить в лес, и разговор снова можно будет отложить на неопределенный отрезок времени, куда-нибудь после отлова Разумовского из леса. Но когда генератор возвращается в строй, а Олег — в дом, Сергей просто мирно спит, растянувшись на диване.
Пятая проходит… настолько хорошо, насколько все их попытки поговорить вообще могут. Сергей не злится и не плачет, Олег сжимает кулаки до побелевших костяшек. Сергей немного психует. Совсем чуть-чуть. Олег тоже немного злится. Они чуть-чуть спорят. Молчат. Снова говорят. Черт бы побрал! Олег бы и подумать не мог, что после всех горячих точек, военных действий и полыхающего Петербурга просто сесть и, чтоб его, поговорить, будет настолько сложно. Лучше бы опять что-нибудь поджег или кого-нибудь пристрелил, но под рукой только проклятый Разумовский.

— Серый! — в сердцах рычит Олег. Хотелось бы наорать, жаль, возможности больше нет.

Сергей на старую кличку весь подбирается, а потом неожиданно теряет запал ругаться.
Дальше дело идет лучше. Сергей хлопает на него честными, несчастными глазами, и Олег не знает, хочется ли его больше стукнуть или обнять. Сергей не верит ни в Бога, ни в Дьявола, ни даже в Кутха, но клянется и божится не выделываться, не врать, разговаривать, вести себя хорошо и вообще, в случае чего хотя бы записку написать, «лови мою крышу, пожалуйста». Это… Не совсем то, что Олег имеет в виду, но тоже сойдет.
Едва ли два часа выжимают всю душу. Олег не чувствовал себя таким уставшим даже после недельного забега по пустыне. Сергей заедает стресс конфетами из холодильника и, расщедрившись, приносит пару и Олегу, вместе с кружкой чая. Олег косится на них с подозрением.

— Я залезал в телефон пока ты спал. Сети не было, так что я поиграл в судоку, — с самым невинным видом кается Разумовский, устроившись на стуле напротив, поджав под себя ногу. Шуршит фантиком, жует конфету и всем своим видом выражает «видишь, не вру, не скрываю, исправляюсь». Олег не перебивает — это тоже шаг в правильном направлении. — И выходил во двор. И кормил ежа.

Про телефон Олег знает. Про двор тоже, по стратегическому расчету в километрах вокруг ничего, и вообще, для разнообразия приятным сюрпризом становится то, что возвращается Разумовский сам и так быстро, что Олег позволяет себе сделать вид, что вообще ничего не заметил.
Из всех откровений сюрпризом оказывается только еж.

Когда Олег просто фыркает и отправляет в рот конфету, Сергей облегченно улыбается в свою чашку.

— Молодец, — озвучивает мысль Олег словами. Ему тоже есть над чем работать.

Дышать обоим становится определенно легче.

Ночью Олег созерцает потолок усталыми глазами, а Сергей, ерзая под своим одеялом, пододвигается ближе. Олег знает, что он не спит, Сергей знает, что Олег знает, и Олег знает, что он знает, что Олег знает… Олег теряет мысль, когда Сергей легко касается его локтя.

— Не спишь? — зачем-то спрашивает Олег.
— Не сплю, — зачем-то отвечает Сергей.

Они молчат еще немного. Сергей дышит тихо и ровно, Олегу в какой-то момент даже кажется, что он уснул, но не тут-то было.

— Не спишь? — шепотом спрашивает он. Олег вздыхает.
— Не сплю.
— Обними меня, — еще тише просит Разумовский.

Олег прокручивает в голове целую дюжину причин, почему это плохая идея, но вместо этого выпутывает Сергея из его одеяла и прижимает к себе. Сергей тут же цепляется намертво и влажно дышит в шею. Кусочки пазла медленно, но все же встают на свои места. Сергей немного хлюпает носом, немного сопит, немного ворочается, но в итоге засыпает, не размыкая рук, а Олег по привычке касается его волос.

Если бы одними объятиями можно было бы решить проблемы. Если не все, то хотя бы парочку… Ах если бы. Но это первый шаг! Для человечества может и незаметный, зато для них еще какой.
Впрочем, пока Сергей мирно спит, человечество в безопасности хотя бы на ближайшие пару часов. А дальше они еще посмотрят. Наберутся сил и еще поговорят. К доктору сходят. Олег думает, будет ли Разумовский таким же покладистым, если после похода к психиатру организовать еще и пару сеансов у семейного психолога. Сергей, не просыпаясь, ерзает в объятиях и закидывает ногу Олегу на бедро.
Они, может, уже и не те, что раньше, но что-то вечно. Олег думает, что с семейным психологом они как-нибудь да разберутся, и наконец-то засыпает.