Цзян Чэн свыкся с мыслью, что внутри него часть от Вэй Усяня. Он пытался его ненавидеть, растоптать свои чувства, перемолоть воспоминания или просто вычеркнуть, будто их никогда не было, но не смог. Не смог даже забыть день их знакомства и своё обещание, которое нарушил.
– На что уставился?
Нос Вэй Усяня распухший и страшный, он стоит весь зарёванный и шмыгает им постоянно – раздражает неимоверно. Цепляется тонкими руками за юбку шицзе и смотрит на него заплаканными глазами. Цзян Чэн хмурится и отворачивается.
– А-Чэн, – сестра одёргивает его и стирает дорожки от слёз с чумазого лица. – Не будь таким, А-Чэн.
Сестре легко говорить, ведь не ей делить комнату с незнакомцем, а ему. Цзян Чэн отворачивается и уходит, он не хочет больше на это смотреть. Если сестре так хочется возиться с Вэй Усянем – на здоровье, он этим заниматься не станет.
После Цзян Чэн замечает его, не доходя пары шагов до комнаты. Вэй Усянь стоит, обняв подушку, и мнётся под дверью. Злость рьяная и кипучая поднимается откуда-то снизу. Его щенков забрали из-за Вэй Усяня, ничего бы из этого не случилось, не появись он в их жизни!
– Убирайся, это моя комната!
Цзян Чэн отпихивает его плечом и проходит, тянется рукой, чтобы закрыть дверь, но не может – Вэй Усянь заходит следом, останавливаясь под тяжелым взглядом, плотнее прижимая подушку к себе. Если бы он хотел, чтобы его пожалели, достаточно было только заплакать, и сестра непременно пожалела бы его. Но с того первого дня Цзян Чэн больше и не видел, чтобы тот плакал. Постоянно шатается за ним и ни на что не реагирует.
Раздражает.
– Дядя Цзян сказал, что я буду жить здесь.
Цзян Чэн злится ещё сильнее: у него-то никто не спросил, хочет ли он делить комнату с кем-то.
– Если ты не уберёшься из моей комнаты, я приведу собак!
Вэй Усянь бледнеет, подушка выпадает у него из рук, и он пятится назад к двери, через которую вошёл.
– Не надо собак.
Цзян Чэн складывает руки на груди и довольно улыбается, видя выбегающего Вэй Усяня.
Он так и не засыпает, потому что этот идиот не возвращается обратно. Взгляд против воли цепляется за пустую кровать напротив. Цзян Чэн ещё час назад заправил постель и даже положил туда подушку, так почему Вэй Усянь не вернулся?
Он вздыхает и встаёт на остывший за полночи пол. Если он не найдёт Вэй Усяня и не приведёт обратно, отец убьёт его или будет читать нравоучения, пока Цзян Чэн не сойдёт с ума.
Бродить по лесу ночью оказалось не так увлекательно, как он себе представлял. Цзян Чэн чувствует себя странно, из носа постоянно течёт, и глаза чешутся. Выглядит так, будто он собирается заплакать, если не найдёт Вэй Усяня, но он не будет этого делать. С чего вдруг ему плакать? Даже если этот неудачник потеряется навсегда – Цзян Чэн не заплачет.
Сестра находит его первой, и, когда он видит, как та тащит Вэй Усяня на спине всего зарёванного, облегчение накатывает на него волной, чуть не сбивая с ног.
– Сестра! – Вэй Усянь заметно вздрагивает от его голоса и замирает.
Хоть Цзян Чэн и решил, что не будет плакать, слёзы против воли скапливаются в углу глаз, губы дрожат, но он держится из последних сил, чтобы не зарыдать.
– А-Чэн! – сестра подходит ближе, Цзян Чэн закрывает глаза предплечьем и шмыгает носом. – Не плачь, А-Чэн, я нашла А-Сяня, идём домой.
– Я не плачу! – он сердито трёт глаза, пока предательская влага не перестаёт течь, и смотрит на сестру. – Не плачу я, видишь!
Цзян Чэн убирает руку от лица. Ему хочется улыбнуться, но взгляд снова цепляется за Вэй Усяня, и лицо само по себе мрачнеет. Выглядит тот хуже некуда, растрепанный и весь грязный, одежда местами порвана. В груди у Цзян Чэна что-то дёргает и болит: наверное, он слишком замёрз и разнервничался.
Яньли улыбается и треплет его по волосам, знает, как он это ненавидит, и всё равно делает. Цзян Чэн уворачивается от рук сестры и пытается встать, но тут же падает обратно. Он и забыл, что подвернул ногу. Ему стыдно, что сестра несёт его на руках, щёки заливает румянцем.
– Я буду защищать тебя от собак.
Он сам не знает, зачем говорит это, но улыбка расцветает на лице Усяня, и Цзян Чэн несмело улыбается в ответ.
– Обещаешь?
Цзян Чэн видит маленький мизинец левой руки Вэй Усяня перед собой и теряется, не зная точно, что нужно делать. Но он не спрашивает, потому что и так догадывается, что. Цзян Чэн протягивает руку и крепко сжимает чужой мизинец своим.
– Обещаю.
Цзян Чэн сидит в чайном домике в Пристани Лотоса.
Один.
Снова.
Даже несмотря на то, что Вэй Усянь жив, он так и не вернулся домой. Сейчас он и не считает это место своим домом. Цзян Чэн сам не знает, на кого злится. Раздражение никак не желает утихомириваться. Заставляет его вспоминать прошлое, которое он поклялся стереть и никогда больше не вспоминать.
Цзян Чэн несёт Вэй Усяня на спине, пока тот неустанно жалуется на Лань Ванцзи.
– Ему досталось сильнее, чем тебе, так почему ты жалуешься?
Цзян Чэн не раз говорил и предупреждал, чтобы Вэй Усянь прекратил приставать ко всем подряд, но тот его не слушал. Что посеешь, то и пожнешь. Ему его даже не жаль, может, совсем немного.
В следующий раз, когда Вэй Усянь получает наказание, Цзян Чэн сам готов встать рядом с ним, если ему позволят ударить Цзинь Цзысюаня. Этот зазнавшийся ублюдок посмел оскорбить его сестру. Он никогда ему не нравился, и сейчас, стоя позади Вэй Усяня, единственное желание Цзян Чэна – причинить боль выродку из семьи Цзинь.
Но потом он видит отца, приехавшего на следующий день, и злится, только не знает на кого: на себя за идиотские мысли или на отца. Возможно, он чуточку больше раздумывает над сплетнями, чем оно того стоит.
Вэй Усянь приходит к нему через час и с улыбкой на всё лицо сообщает, что возвращается в Юньмэн. Цзян Чэн не злится, он давно устал злиться или раздражаться из-за Вэй Усяня, он просто кивает, отворачиваясь, и продолжает делать записи.
– Обещай, что тоже скоро вернёшься, Цзян Чэн.
Вэй Усянь заглядывает через плечо и прикрывает рукой записи, требуя внимания.
– Цзян Чэн!
– Что?
Цзян Чэн разворачивается, чтобы получить протянутым мизинцем по носу. Его взгляд на секунду застывает, фокусируясь на протянутой ладони. Вэй Усянь давно не использовал этот метод для примирения, и улыбка против воли появляется на лице. До тех пор, пока они не идут к пристани.
Цзян Чэн с каменным лицом наблюдает за разговором, и, наверное, впервые в жизни хочет, чтобы отец его наконец заметил. Но он не замечает, продолжая разговаривать с Усянем. Мысли жужжат в голове, раздражая. Он сжимает руки в кулаки, смотря вслед отплывающей лодке. Вроде бы только вчера они смеялись с Вэй Усянем, а сегодня он остался один.
Цзян Чэн обещал защищать Вэй Усяня от собак, но использовал его слабость против него. Он никогда не чувствовал себя так растеряно и одиноко, как в тот момент, когда ему пришлось сплотиться с другими кланами, чтобы искоренить зло.
Он не мог простить Вэй Усяня, не мог смириться, что все, кого Цзян Чэн так любил, покинули его: мать, отец, сестра. Смерти, которые повлекли за собой распад души Цзян Чэна на микрочастицы, собрать которые не под силу никому.
Он не простил его.
Цзян Чэн злился, сжимал кулаки в бессильной ярости. Он ненавидел Вэй Усяня.
А потом он исчез.
Растворился, как будто его никогда и не было.
Вэй Усянь привязал его к себе своими идиотскими выходками.
Цзян Чэн привык, что, куда бы он ни пошёл и чтобы он ни сделал, Вэй Усянь стоял у него за спиной. Всегда было ощущение правильности происходящего. Ощущение, что они всегда будут вместе, но оно испарилось со смертью Вэй Усяня и неисполненным обещанием, теперь уже не его.
«У клана Гусу Лань есть два нефрита. А у клана Юньмэн Цзян будет два героя».
– Мама!
До этого момента Цзян Чэн не знал, что такое страх. Он не чувствовал ничего даже отдалённо похожего. Мама связала их Цзыдянем и ушла защищать Пристань Лотоса.
Одна.
Слёзы высушили его досуха, он никогда не думал, что годы тренировок ничем ему не помогут. Наблюдать, как горит твой дом и умирают шиди, с которыми только вчера вы охотились и стреляли в воздушных змеев, – больно.
Цзян Чэн до этого момента не знал, что такое боль. Не знал, что так бывает. Не знал, что желание вырвать сердце и никогда больше ничего не чувствовать будет настолько сильным. Он смотрел на руки родителей, крепко сжатые вместе, на их мёртвые лица и чувствовал, как холодеет затылок. Чувствовал, что нет пути обратно, что он никогда больше не увидит улыбку отца, не ощутит руку матери в волосах. И никогда их больше не обнимет.
Воспоминания сменяются одно за другим.
Вэй Усянь не видит, что псы из клана Вэнь почти окружили его, готовые схватить, и Цзян Чэн не придумывает ничего лучше, чем отвлечь их внимание на себя. В конце концов, он ему задолжал.
Вэнь Чао мерзко ухмыляется и отдаёт приказ Вэнь Чжулю. Сердце пропускает удар. Он же несерьёзно? Он не посмеет этого сделать. Цзян Чэн вырывается, но его держат слишком крепко, и последнее, что он слышит, прежде чем потерять сознание, – леденящий душу смех.
Вэй Усянь находит его и вытаскивает, но он не знает, что зря старался, и ему стоило оставить Цзян Чэна там, не рисковать жизнью. Он чувствует легкую боль в области рёбер, где было золотое ядро, и смеётся. Громко и надрывно, из глаз текут слёзы, он зло смахивает их и говорит, говорит, говорит. Он не хочет срывать злость на Усяне, но всё равно продолжает, пока не начинает ненавидеть себя за это.
До этого момента Цзян Чэн не знал, что такое надежда. Пальцы вцепились в покрывало. Он не верит, что существует способ восстановить золотое ядро, но слова Вэй Усяня не похожи на враньё. Он часто слышал о Баошань-саньжэнь. Ему страшно надеяться, но он хочет верить Усяню – и верит. Набивает рот рисом и старается восстановить хотя бы тело. У него ещё есть незаконченное дело с псами из клана Вэнь.
Когда взлетаешь на мече так высоко, как только можешь, что кажется, будто ты дотянешься рукой до облаков, – дышать становится легче. Холодный воздух обжигает лёгкие, но вытесняет из головы все мысли. Вэй Усянь пропал на три месяца, и Цзян Чэн отказывался верить, что тот мёртв. Он ни за что не мог умереть. Слова Вэй Усяня эхом отдаются в голове, что, как только Цзян Чэн восстановит золотое ядро, они вместе отомстят за смерть родителей и сожжённую Пристань Лотоса. И они непременно отомстят, так что Вэй Усянь никак не может быть мёртв.
Лань Ванцзи сжимает окровавленные пальцы в кулак и хмурится на слова, брошенные Вэнь Чао.
«Вэй Усянь мёртв. Я сбросил его с горы Луаньцзан».
Странно, но Цзян Чэн не испытывает боли физической, хотя весь изранен, но зато чётко ощущает, как его сердце проваливается куда-то вниз от этих слов.
– Это ложь!
Лань Ванцзи говорит уверенно, и сердце Цзян Чэна возвращается на место. Он не простит Вэй Усяня, если тот посмел умереть, не отомстив.
И он возвращается. Вмиг повзрослевшим за такой короткий срок и ещё более сильным, чем был. Цзян Чэн ещё не знал, почему тот так изменился, но ему было всё равно. Он устал терять дорогих людей.
А потом умирает Яньли.
До этого момента Цзян Чэн не знал, что такое отчаяние. Он не знал, что его сердце всё ещё способно так сильно болеть, а слёзные железы работать. Вэй Усянь сидит с широко раскрытыми покрасневшими глазами. Его отчаянный крик оглушает.
Сил сказать что-то не остаётся, всё, на что он способен – обнимать Яньли. Цзян Чэн закрывает глаза, стискивая зубы. Он никогда его не простит. Никогда.
Чашка подпрыгивает на блюдце от удара кулака о стол. Если бы только Вэй Усянь не держал всё в себе, если бы только он сказал, что у него проблемы. Что он не может больше. Что он не справляется. Что ему нужна помощь.
Цзян Чэн бы…
Цзян Чэн бы ничего не сделал.
Он был сосредоточен на своей боли и потере. Он не задумывался, что Вэй Усянь потерял не меньше его.
И он жалел об этом. Если бы он только мог повернуть время вспять.
Он бы докопался. Он бы искал решение проблемы с таким же рвением, с каким искал душу Вэй Усяня одиннадцать лет. И он ни за что бы не позволил убить своего брата.
Цзян Чэн встаёт, отодвигая от себя чайник, и облокачивается на стол. Обида, злость – всё это вперемешку ворочается у него в груди. Он жмурится, потому что глаза начинает жечь, как в детстве.
Делает два резких шага и останавливается, потому что видит Вэй Усяня на берегу, тот пытается вытащить лотос из воды, выглядя при этом слишком сосредоточено.
Мозг работает быстрее, чем сердце. Он останавливается позади и молчит. Кажется, что, если он что-то скажет или пошевелится, что-то внутри него взорвётся, и он уже никогда не сможет собрать всё обратно.
Вэй Усянь оборачивается, зажимая в зубах лотос, но видит, кто стоит за спиной, вытаскивает и кладёт к уже объёмной куче рядом.
– Цзян Чэн.
Цзян Чэн вздрагивает, делая шаг назад.
– Посиди со мной немного, – Вэй Усянь хлопает по месту рядом с собой, и Цзян Чэн почему-то повинуется. Он смотрит на заходящее солнце и молчит. Он не знает, с чего начать или что сказать. Они так давно не разговаривали, что, кажется, Цзян Чэн и вовсе забыл, как это делается.
– Зачем ты здесь?
– О, хотел украсть у тебя несколько лотосов.
– Ты мог купить их где угодно.
– Но я хотел эти.
Голос звучит глухо. Цзян Чэн переводит взгляд на него, и ему кажется, что Вэй Усяню отчего-то очень больно. Он выглядит подавлено.
– Я так по этому скучал.
Все слова, что они когда-либо сказали друг другу. Все те ужасные обвинения. Злость и обида, накопленные годами, никогда его не отпустят. Пройдут годы, прежде чем он сможет забыть, смириться и жить дальше.
– Я тоже.
Он протягивает мизинец. Зрачки Вэй Усяня расширяются. Он несколько секунд смотрит в неверии, а потом протягивает свой мизинец.
До этого момента Цзян Чэн не знал, что такое радоваться за других. Он никогда не признается, что рад видеть улыбку Вэй Усяня, рад, что тот счастлив. Рад, что он может двигаться дальше.