Сигаретный дым клубился сизым облаком, копируя тяжёлый туман, молочной дымкой нависший над Рейном. Осенний холод пробирал до костей, но Эберт стойко его игнорировал, потягивая свежесваренный кофе. Чемоданы были собраны вчера, но Хеллфрид решил ещё раз всё перепроверить.
Вдох до боли распёр грудную клетку — будто в ней надули огромный шар, что вот-вот с хрустом выломает рёбра. Отношения трещали по швам точно так же, и уже давно. Порой Эберту казалось, что Хелл и вовсе не дорожит ими. Он каждый раз причинял боль с каким-то садистским наслаждением, Эберт извинялся, ощущая себя виноватым, — и всё снова шло по кругу. С каждой ссорой, с каждой новой просьбой о прощении тревога всё больше охватывала его душу.
Что, если Хелл уйдёт? Вдруг не захочет больше быть рядом и исчезнет, растворится так же, как утренний туман над Рейном? Что тогда станет делать Эберт? Он нервно затушил сигарету о пепельницу, покатал кружку в руках и бросил взгляд в комнату. За стеклом, меж двух небольших чемоданов, взвинченный Хеллфрид ходил туда-сюда. Каскад длинных чёрных волос рассыпался по его бледным плечам, едва скрывая их от глаз Эберта. Очередной тяжёлый вздох. Он сделает всё, чтобы сохранить их маленький хрупкий рай.
Что, если не получится, вдруг не хватит сил? Нет. Они с Хеллом любят друг друга.
Любят ли?
Тревога наступила на горло, норовя задушить. Эберт мотнул головой и улыбнулся. Это ведь его Хелл, он справится.
— Проверил всё? — стараясь скрыть неровный от паники голос, спросил Эберт, в ответ получив тонкогубую улыбку Хелла.
— Да, думаю, можем ехать, — переступив через чемодан, одетый в одни только боксеры, Хелл прильнул к груди Эберта, оставив на губах легкий поцелуй. Зелёные глаза лучились искренне-детским азартом и предвкушением. — Наконец-то у нас получится побывать на Октоберфесте!
— Осталось немного, — с улыбкой уткнувшись в шею возлюбленного, Эберт провел по ней кончиком носа, а затем отстранился. — Точно не нужно ещё раз перепроверить чемоданы?
Хелл строго цокнул языком, с укором глянув глаза в глаза. Эберт лишь поджал губы. Вдруг они и правда что-то забудут? И что тогда?
— Я уже всё перепроверил ещё раз. Можем ехать.
Рука в руке — тепло и спокойно. Этот жест Хеллфрида всегда вызывал невольную улыбку.
— Тогда я несу чемоданы в машину?
Тряхнув роскошной шевелюрой в ответ, Хелл принялся одеваться, даже не глядя на Эберта. Облегчение накатило само собой. Утро, кажется, удалось пережить без ссор. Быть может, и не такая плохая идея была — наладить отношения в более приятной и отвлеченной обстановке, — и у них всё получится?
Но вдруг что-то пойдет не так?..
«Фольксваген» бодро пискнул в ответ на прикосновение Эберта к ручке водительской двери.
Нет, всё пройдёт гладко.
Небольшие чемоданы свободно уместились в просторный багажник «Тигуана». Серый свет затянутого тучами неба слабым отблеском прокатился по чёрному металлику закрывающейся дверцы машины.
Эберт всегда был созидателем по натуре, и наблюдать за тем, как хрупкий замок их с Хеллом отношений крошится при каждой ссоре всё сильнее, ему не хватало сил. Он отчаянно старался сохранить его, достроить полуразрушенные мосты, вновь возвести без пяти минут сметённые до основания башни и стены их уютного мира, закрытого от остальных. Который стоял на грани гибели. Им не помогали даже семейные психологи. Хелл считал их излишеством, полагал, что у них всё в порядке и Эберт попусту себя накручивает.
Хеллфрид каждый раз неизменно говорил о том, что любит Эберта таким, какой он есть: его мягкие черты лица, светлые волосы, голубые глаза, а ещё не вяжущуюся с приличным видом архитектора любовь к пиву и буйным гулянкам. Кому ещё нужен парень, за внешней привлекательностью и мягким характером скрывающий постоянные тревожные расстройства и панические атаки? Только Хеллу, и он любил акцентировать на этом внимание. Эберт не спорил, понимал, что это так.
Нужно ли всё это Хеллу на самом деле? Что, если он когда-нибудь перестанет терпеть приступы? Эта паранойя сводила с ума.
— Ну что, выезжаем?
Родной голос отчего-то вызывал в душе Эберта не только тепло, но и приступ странного и леденящего душу волнения. Что, если они поругаются в пути? Что, если он вновь скажет что-то не то?
— Да, — кивнул он, сжав ладони в кулаки. Это он умел в совершенстве — скрывать собственные эмоции и страхи за маской.
Высокий пучок на темноволосой макушке выглядел идеально: ни одного выбивающегося волоска. Дорогие брендовые джинсы и стильный свитер сидели на Хелле как влитые. Эберт же невольно опустил взгляд вниз на свои лакированные туфли. Вновь машинально оделся в костюм, совсем как на работу. Проследив за его взглядом, Хеллфрид только недовольно фыркнул.
Злился. Вновь злился на внешний вид Эберта, наверняка мысленно называя его клерком, который, если дать волю, и в постель будет ложиться в костюме. Эберт закусил губу, ожидая замечание в свой адрес, коря сам себя за дурную привычку. Неужели нельзя было надеть что-то более повседневное? Более сексуальное или подходящее к отпуску? Но Хелл лишь взглянул с укором.
Снова осечка, снова он всё портит...
Двери машины хлопнули, и после небольшой подготовки, Эберт тронулся с места. Водил всегда только он — у Хеллфрида не было даже прав. Он считал, что это не его стихия, ведь развозить пьяных друзей — явно не для него.
Ладонь Эберта замерла на рычаге коробки передач, мысли вновь хлынули в голову. Он предвкушал их поездку, ждал её, как утопающий ждёт в бескрайнем море спасательный круг. Однако тревога никак не хотела отступать. И, когда Хелл коснулся его заледеневшей руки, он встрепенулся.
— Всё хорошо?
Эберт сплёл их пальцы, едва ощутимо сжав руку.
— Всё прекрасно! — улыбнулся широко и почти искренне, как и всегда. — Мы ведь едем на Октоберфест! Ты так давно хотел там побывать.
— Да, — кивнул Хелл и поцеловал костяшки пальцев Эберта. — Я рад, что мы наконец-то вырвались! Приедем в Мюнхен, и вечер с меня.
Последняя фраза отозвалась где-то в районе паха волной обжигающего тепла. Эберт знал этот голос: наполненный приглушенными, полурычащими нотками — и при этом пропитанный хитрой улыбкой. На секунду он скользнул взглядом по Хеллу, что всё ещё сжимал его руку. Не ошибся в расчетах: в зелёных глазах плясала многообещающая хитринка. Невольно он и сам заулыбался. Всё наладится. У них всё наладится.
А если нет? Ведь они на грани разрыва!
Эберт мысленно одернул сам себя.
— Вряд ли мы до вечера успеем доехать до Мюнхена, Хелл.
— Почему это? — скинув кроссовки и привычно подогнув под себя ногу, он ткнул пальцем в дисплей бортового компьютера. — Навигатор показывает восемь часов езды с пробками. Накинем пару часов на передышки для тебя. В семь вечера должны быть уже там. Отель забронирован, так что вполне успеем!
Воодушевлению Хеллфрида не было границ, но отчего-то Эберт вновь ощутил предательский приступ тревоги. Он ненавидел себя за это. Неясное чувство тревоги поселилось в его душе ещё два года назад, после знакомства с Хеллфридом. Яркий, душа компании, звезда любого мероприятия и подающий надежды гитарист — сейчас даже трудно представить, как они, две противоположности, сумели сойтись.
Эберт — созидатель, и даже его работа главным архитектором это подтверждает.
Хеллфрид — разрушитель, и его образ жизни, в общем-то, этому соответствует.
— Эберт? Ты вообще меня слушаешь?
Напор в голосе заставил новую волну страха подкатить к самому горлу. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, будто лёгкие одеревенели. Эберту захотелось скрыться из-под выжидающего взгляда. Не отвечать на прямой вопрос. Вдруг Хелл вспылит? Что, если он не оценит смену маршрута? Но ведь Эберт ради него решился на такой долгий путь, даже взял отпуск и, вместо привычной поездки в Испанию, тайком снял номер в отеле Мюнхена, чтобы порадовать Хеллфрида. Разве он может разозлиться из-за такой мелочи?
— Слушаю. Дело в том, что я планировал по пути заехать во Франкфурт-на-Майне, — Эберт робко улыбнулся, надеясь, что такой шаг будет воспринят Хеллом с благосклонностью. — Там дом Гёте...
— На кой он нам сдался? — возмутился Хелл и бросил ладонь Эберта, с обидой скрестив руки на груди. — Дом Гёте, какая невидаль! Неужели может быть интересно увидеть, за каким столом он строчил свои стишки и в какой унитаз гадил?
— Хелл...
Эберт ощутил, как пальцы вмиг заледенели, несмотря на то, что в машине было довольно тепло.
Он всё испортил этим вопросом. Испортил же? А что, если не сможет исправить?
— Мы только потеряем там время. Вот уж счастье, шастать по трёхэтажному особняку со стародревней пыльной мебелью! — голос его становился всё более озлобленным.
— Хеллфрид...
— Что?! — огрызнулся тот, резковато переведя злобный взгляд. — Какого чёрта ты всё решил сам, Эберт? Почему не спросил моего мнения? Мне, может, даром не всрался этот грёбаный особняк Гёте. Ты же знаешь, что я его ненавижу!..
«Но я люблю...» — чудом не вырвалось у Эберта. Ладони ощутимо вспотели, а сердце сорвалось в галоп. Он всё испортил. Снова. Ведь всё было так хорошо, они оба были счастливы и предвкушали эту поездку.
А было ли счастье? Мокрые ладони неприятно липли к рулю.
Хеллфрид не унимался.
Разве можно было бегать от самого себя? Бросать собственную жизнь и интересы под ноги человека, который не готов разделить с тобой даже крохотное путешествие, не закатывая при этом истерики?
Эберт не знал. Казалось, они вместе так давно, что жизнь порознь просто невозможна. Ошибочна и неправильна. Так же, как их любовь. Эберт однобоко и кисло улыбнулся, вспоминая, как в старших классах его травили за неравнодушные взгляды на парней. Как в университете он уже сам сторонился всех и хранил свои пристрастия в строжайшей тайне. И как вздохнул свободно, когда общество стало более толерантным, когда встретил Хеллфрида. Своего Хелла.
Взгляд безотчетно бродил туда-сюда. Вождение стало дерганым, неровным, а желание порваться надвое из-за охвативших душу противоречий и вовсе отдавалось почти физической болью в груди. Он набрал побольше воздуха в легкие, с трудом, будто тот отчаянно сопротивлялся, и всё же решил хотя бы попытаться сгладить конфликт.
— Хеллфрид! — повысил он голос, прерывая затянувшуюся гневную тираду парня. Тот замолчал, растерянно глядя на Эберта. — Но ведь и на Октоберфест решил поехать тоже я, — заметно смягчив тон, он продолжил: — Я хотел, чтобы мы немного побыли в музее Гёте, заправились впечатлениями и продолжили путь. Понимаешь? Чтобы нам обоим запомнилась поездка. Ты мечтал о фестивале, я — о посещении дома Гёте. Давай сделаем это, — он коснулся колена Хелла, — друг для друга?
Взгляд, казалось, ядовито-зелёных глаз скользнул по его руке. Хелл поджал губы, раздумывая над словами. Сердце в груди Эберта затаилось, будто совсем остановив биение. Но ответ заставил злость выжигающим вихрем скользнуть по грудине:
— Ладно, — протянул Хелл, закатив глаза. — Так и быть. Поехали в твой грёбаный дом Гёте.
Эберт хотел было возмутиться, но взглядом наткнулся лишь на затылок. Хелл явно разговаривать не собирался. Пусть так, пусть он недоволен, но до своей цели Эберт доберётся. Он обещал себе, что хоть одну давнюю мечту, но исполнит за этот отпуск.
На подъезде к Франкфурту машина свернула на заправку.
— У нас уже закончился бензин? — явно сдерживая раздражение, спросил Хелл, коротко припечатав тяжёлым взглядом.
Сейчас он точно взорвётся. Эберт это знал и корил себя последними словами за то, что забыл заправить машину вчера. Он жутко не хотел очередной ссоры. Сглотнул ком, вставший в горле, и с опаской глянул на Хелла. Выдавил тихо:
— Да... Но мы быстро, видишь, никого нет.
Эберт был готов поклясться, что видел, как некогда зелёные глаза Хелла почернели от злости. Его тонкие губы сомкнулись в белесую напряженную линию. Он старательно молчал, Эберта разрывало чувство стыда.
Если бы он был внимательнее, то сейчас ничего бы этого не случилось. Всё было бы в порядке. И без того раздражённый Хеллфрид не злился бы на него ещё больше.
— С тобой просто невозможно куда-то ездить, — зло процедил Хелл. — Ты вечно всё забываешь и портишь.
Дверь машины хлопнула, и Хелл быстрым шагом направился в магазинчик при заправке. Эберт провалился в пучину угрызений совести. Ему снова начало казаться, что он всегда всё портил. Если бы он не был таким рассеянным и несуразным. Если бы только...
Достоин ли он Хелла? Он ведь действительно только путает тому карты. Так было всегда. Хелл мечтал записать свой альбом, и Эберт хотел помочь. Они уже договорились со студией, оставалось лишь внести плату, но у Эберта сорвался удачный контракт, который должен был покрыть расходы. Мечта Хелла ускользнула сквозь пальцы. Разумеется, сам бы он не потянул запись. Эберту нравились его песни, он верил в их успех, хотя публики ещё было мало.
После того случая Эберт несколько недель страдал бессонницей, без остановки прокручивая случившееся в голове, выискивая свои ошибки, раз за разом находя и обдумывая их. Он тогда чуть не провалился сквозь землю от стыда из-за небрежно брошенных Хеллом обвинений.
И сейчас он вновь чувствовал себя так же: одиноко и виновато, будто совершил нечто похожее на убийство. Он регулярно убивал веру Хелла в себя. Разве этого мало?
Его привел в чувство стук в окно. Заправщик недоумённо смотрел на Эберта, красноречиво давая понять, что пауза затянулась. О боже, его, наверное, ждёт несколько машин, ведь он занял колонку и бездействует. Он суетливо огляделся по сторонам, бросил загнанный взгляд на заправщика. От стыда горели уши.
— Прошу прощения, — поспешно выскочив из машины, Эберт потупил взгляд. — Полный бак, пожалуйста.
Заправщик кивнул. Посмотрел осуждающе? Или всего лишь показалось? Хотелось раствориться.
В магазинчике, постукивая тонкими пальцами по столу, его уже ждал недовольный Хелл со стаканчиком кофе наперевес. Эберт даже и сам не заметил, как втянул голову в плечи. Хотелось спрятаться от этого взгляда, завыть от собственной ущербности.
За весь путь до Франкфурта Хелл не сказал ни слова. И тишина давила на Эберта каменной громадой.
Все тревоги сняло разом, когда в его поле зрения попал дом Гёте. Дыхание перехватило, на этот раз от восторга. Дом не был выдающимся: опрятный, аккуратные линии и мягкая пастельная цветовая гамма, но сердце Эберта колотилось от предвкушения, как шальное. Он давно мечтал добраться сюда, однако каждый раз что-то мешало.
— Весьма средненько, — ядовито уколол Хелл, а затем рассмеялся, — для дома великого Гёте.
Эберт нахмурился, паркуя автомобиль.
— «Наружный блеск рассчитан на мгновенье, а правда переходит в поколенья», — парировал Эберт подошедшей к случаю цитатой Гёте. Но в ответ получил только презрительное фырканье.
— Ладно, пошли, — отстегнул ремень Хелл, — чем быстрее начнём, тем быстрее закончим. Давай только недолго?
И хлопнул дверью. Эберт злился, но, как обычно, сдерживался. Ведь так уже не раз было. Он закипал, оговаривал Хелла — и тот обижался. А ссориться не хотелось. Не здесь.
Он вышел из машины и, нагнав Хелла, взял за руку. Его распирало от чувства восторга и желания поделиться им с любимым человеком, хотя бы попытаться увлечь того в свой мир. Ведь музыкант — тоже творец, разве нет?
Запах старины вдохновлял, внушая Эберту трепет перед каждой вещью. Он любовался всем, отчаянно мечтая прикоснуться к ветхим листам с рукописями, что были скрыты от посетителей под стеклом витрины.
— …представляешь! — продолжал тихо восторгаться он, едва не дергая Хелла за рукав. — А именно в этом кресле он сидел вечерами у окна и сплетал слова в свои потрясающие стихи!
— Ага, очень интересно, — буркнул тот в ответ не отрываясь от телефона, явно что-то печатая одной рукой. Эберт нахмурился.
— Ты даже не взглянул... — но Хелл лишь повел плечами, и Эберт предпринял последнюю попытку: — Смотри, это же его рукописи «Фауста»! Какая старинная бумага! Ни одной помарки, — он нетерпеливо, с детским восторгом, дернул Хеллфрида за руку, и тот от неожиданности выронил свой телефон.
В благоговейной тишине шлепок смартфона о деревянный пол прозвучал раскатом грома среди ясного дня. Все посетители обернули головы разом, заставляя Эберта густо покраснеть. Он буквально не знал, куда ему деться. Хотелось спрятаться за спинку старинного кресла.
— Твою мать, Эберт! — несдержанно закричал от злости Хелл, разглядывая подернутый паутинкой трещин экран телефона.
Люди возмущённо зароптали, бросая на них недовольные взгляды. Эберт от растерянности замер как вкопанный. Только робкий шёпот и сумел осилить:
— Хелл, не кричи, пожалуйста, мы мешаем...
— Мешаем?! — заорал тот во всё горло, резко, одним рывком, выпрямился, глянул Эберту глаза в глаза. — Это ты мне, блять, мешаешь, со своим сраным Гёте! Хрена ли мы тут делаем? Дышим пылью и восторгаемся древним дерьмом?! Гори оно всё синим пламенем!
— Молодой человек, — призвала к спокойствию пожилая смотрительница, бросив на Хелла презрительный взгляд поверх очков. — Будьте добры не шуметь. Вы мешаете людям наслаждаться экспозицией.
— Больные все поголовно! — выдал Хелл и, развернувшись на пятках, стрелой вылетел из комнаты, оставляя Эберта задыхаться от стыда в одиночку.
Люди смотрели на него с откровенным сочувствием, и он попросту не знал, что делать. Осуждающий шёпот до боли колотил по ушам. Ему было страшно. Невероятно страшно, что люди сочтут его невоспитанным грубияном, решат, что он такой же, как Хелл. Дыхание давалось с трудом, а сердце гулко колотило в грудную клетку, норовя вырваться наружу. Взгляд беспорядочно метался по помещению, пока не набрёл на один из плакатов с цитатами великого поэта:
«Средь малых действуя, мельчаешь,
А средь больших и сам растешь»
И в голове Эберта будто что-то щёлкнуло. Он боялся сделать шаг, шаркнуть по полу и вновь привлечь к себе внимание. Мечта трещала по швам. Ведь он так толком и не успел ни на что посмотреть. Но оставаться здесь не было сил. Жгучее чувство стыда перед людьми разъедало, словно он рухнул в чан с кислотой. И от этого было почти физически больно.
— Простите... — выдавил он, виновато взглянув на смотрительницу, в ответ на что та снисходительно качнула головой. Извинился по привычке. Но в чём он виноват? В том, что дернул Хелла слишком резко?
Он спешно вышел в коридор и, прислонившись к стене, сполз на пол, закрыв лицо руками. Он вновь виноват...
А он ли?! Откуда-то из самой глубины души взвилась непрошеная гордость. Сколько можно было винить себя во всём? В каждой мелочи и глупости Эберт всегда находил свой след, всегда съедал себя чувством вины, нередко доводя до бессонниц и панических атак. Он чуть не задохнулся там, тяжело дышать ему было и сейчас. От слёз, что подкатили к глазам, от болезненного кома в горле, от стыда и ненависти к себе.
Он ненавидел за то, что терпел.
Осознание поразило его, будто раскат грома. В самую душу. Он так старался сберечь эти отношения. Но был ли счастлив? Он заблудился, беспощадно заблудился в собственных чувствах. Эберт любил, но уже давно не ощущал подобного к себе. Только злые упрёки и постоянное снисходительное: «Кому ещё ты нужен».
Себе. Он нужен был себе, пока ещё не поздно. Пока есть что спасать.
Отдышавшись и придя в себя, Эберт хмурой тучей побрёл к машине. Сегодня его мечте не суждено было сбыться в полной мере. Даже не глянув на дом вновь, он поравнялся с «Фольксвагеном», опершись на крыло которого стоял Хеллфрид.
— Неужели, — злобно бросил он. — Насмотрелся, я надеюсь? Поедем?
Эберт молчал. Всю дорогу до Мюнхена. Не слушал ни единого слова Хелла, погруженный в свои мысли. Эберт считал, что Хелл — его рай. Но он оказался персональным адом. И чем ближе они подбирались к точке назначения, тем больше Эберт понимал: так больше не может продолжаться.
Пусть случится, как говорил Хелл. Пусть он никому не нужен таким: тревожным и увлечённым невероятно скучными вещами. Зато он сумеет обрести покой.
На улице уже стемнело, когда Эберт припарковал машину у отеля. Он намеренно снял тот, что был ближе всего к лугу Терезы, несмотря на дороговизну.
Хеллфрид заметно повеселел: как малое дитя, заворожённо глядел вдаль, где виднелись огни высоченных аттракционов Октоберфеста.
— Наконец-то! Сейчас давай рухнем спать, ты устал с дороги, а завтра сразу махнём туда! — затараторил он, выйдя из машины. — Эберт?
Но ответом ему был лишь хлопок водительской двери. Эберт упрямо смотрел в одну точку, будто не слыша, и, когда Хелл коснулся его руки, резковато отшатнулся.
— Ты чего? Я не злюсь на тебя, — с ощутимой улыбкой в голосе выдал Хелл. Эберт закрыл глаза. — Честно. Просто там вспылил, но уже всё прошло. Идём?
— Нет, — холодно произнёс Эберт в ответ. — Я больше так не могу, Хелл.
И не почувствовал ничего. Не ощутил тревоги. Холод не сковал пальцы, а паника не сдавила горло. И отчего-то он был уверен, что в этот раз поступает как никогда правильно.
— Эберт?
— Прости, Хелл, — безразличный тон хлестнул по воздуху щелчком плети. Хеллфрид заметно растерялся. — Я ухожу.
Эберт оставил его за спиной, щёлкнув на прощание брелоком сигнализации машины, и побрёл вперёд — на огни. Опустошённый, но впервые за долгое время спокойный.
Жизнь на фестивале неукротимо кипела: со всех сторон слышался гвалт довольных голосов и смеха, а запах солода и хмеля кружил голову. Эберт в своём приталенном тёмно-синем костюме выглядел здесь странно, словно оказался в центре совсем чужого праздника. Разномастные аттракционы увлекали хороводом ярких огней и радостными криками. И Эберт не знал, чего хотел: то ли скрыться, уехать домой и забыть обо всём, то ли остаться и прочувствовать атмосферу этого народного праздника. Сейчас было ясно только одно: ему жизненно необходимо пропустить пару кружек пива и отбросить негатив.
Он заприметил одну из палаток чуть поодаль, где не было так людно. У прилавка, походящего на барную стойку, ровной линией стояли стулья. Свет оттуда лился яркий, но при этом мягкий и успокаивающий. Будто искорка живого пламени, затерявшаяся в свете мощных ламп, в палатке трудился радушный хозяин — молодой рослый парень, с рыжими, как медь, волосами.
Эберт уселся на пустующий стул, столкнулся взглядами с барменом. Благородный изумрудный поразил до глубины души. Не как у Хеллфрида — ядовитый, подобный плющу, нет. Без затаённой злости во взгляде. Открытый и мягкий, с редкими лучистыми морщинками вокруг больших глаз.
— Добро пожаловать, — бархатный бас обласкал ухо Эберта, но тот только лишь кивнул в ответ. — У нас только крафтовое пиво.
— Тёмное, пожалуйста.
Незнакомец улыбнулся — широко и обезоруживающе, но Эберт отвёл взгляд. Произошедшее всё ещё терзало его, и, чтобы выкинуть тяжелые мысли из головы, он хотел напиться. Отпустить прошлое, оказалось, не так больно, как держаться за него, но время требовалось в любом случае.
Когда перед ним на стол со стуком опустилась кружка ароматного тёмного пива, он невольно дернулся. Вновь встреча взглядов, снова тёплая улыбка на в меру пухлых губах бармена.
— «Скажи, что так задумчив ты? Всё весело вокруг; В твоих глазах печали след; Ты, верно, плакал, друг?» — доброжелательно произнёс он, и сердце Эберта дрогнуло.
Отрывок из Гёте заставил его улыбнуться. Глупо и по-детски открыто. Он впервые поймал себя на мысли о том, насколько убитым выглядел, раз даже незнакомец сумел мгновенно подметить его состояние. Или же он, в отличие от Хелла, просто пытался заглянуть вглубь?
Сердце забилось чаще, а душу наводнило странное, но несомненно согревающее ощущение духовной близости. Они оба улыбались друг другу, приглядываясь и отмечая детали, будто изучая. И Эберт с удивлением понял, что не чувствует тревоги. Ни капли. Даже тень страха не посетила его измученную душу. Язык сработал быстрее, чем он обдумал свои действия.
— Эберт, — протянул он незнакомцу руку, искренне и неподдельно улыбаясь.
Взгляд завораживающих глаз скользнул по руке, на губах заплясала задумчивая улыбка.
— Амон, — подмигнул новый знакомый.
Отчего-то Эберт знал, что наконец поступил правильно.