Если долго смотреть в потолок или на глубокое-глубокое небо, если задерживать взгляд на лицах и предметах, всё будто бы хорошо. Можно даже мельком ухватить улыбку Стивена и попытаться улыбнуться в ответ.
Но Ляпис закрывает глаза, и все иллюзии с треском ломаются.
Иногда ей кажется что она снова там, на дне моря. Родная стихия впервые давит на грудь — или это страх? Ляпис больше не понимает где верх и низ, где ложь и правда, не видит даже ничего, потому что привычный мир весь в трещинах, а уха касается болезненно знакомый шёпот.
Джаспер зовёт её.
Джаспер говорит: «Со мной ведь так интересно было. Ты не хотела уходить. Ты хотела всегда быть Малахит».
Ляпис мерещится, что Джаспер говорит правду.
Открывать глаза всегда сложно. Что-то тянет остаться в мире, где всё кажется понятным и правильным, где она страдает за свою дефектность и получает заслуженное.
Когда Ляпис всё-таки открывает глаза, перед её ногами неизменно раскидывается море.
Там её настоящая жизнь.
Там её погибель.
Там она должна быть.
Ляпис делает шаг вперёд и касается ступнями холодной воды.
— Ляпис, — её имя произносят с непривычной после видения мягкостью, и невесомо касаются плеча. Она всё равно вздрагивает и отступает, чтобы посмотреть Пёрл в глаза.
— Да.
— Пожалуйста, пойдём отсюда.
— Чего ты добиваешься?
Перед глазами всё ещё рябит, поэтому разглядеть — понять — Пёрл сложно.
— Я хочу помочь.
— Ты не хотела помогать мне, когда я была в зеркале.
— Тогда я тоже была… привязана, — Пёрл смотрит одновременно и виновато, и упрямо. Как ей такой быть удаётся? Как она может притворяться такой мягкой? Почему приходит за ней на берег каждый раз?
— Я не пойду к Кристальным. Я просто хочу отдохнуть.
— Можно я посижу с тобой? — сегодня Пёрл удивительно настойчива. Ляпис хмыкает и садится на мокрый песок.
— Как хочешь. Только, умоляю, молчи.
Пёрл хочет возразить, судя по невнятному мычанию, но в конце концов садится рядом. Её присутствие не даёт окунуться в воспоминания, она отвлекает, мешается — и успокаивает. Она не шевелится и прилежно молчит, она будто тенью собственной становится, и Ляпис, кажется, благодарна.
Ляпис, кажется, не одна.
— Привязана, говоришь? К Роуз Кварц?
— Да, — спустя долгую паузу бормочет Пёрл. — Возможно, я была чрезмерно наивной и поняла это слишком поздно.
Ляпис не отвечает.
Она до конца никак осознать не может. Но ей другие не дают сорваться в воду.
Это и называют доверием?