– Толя, гони! Гони-гони-гони! Я сейчас сдохну!
Скрипнув зубами, Толя наддал еще газу, уже предвидя пухлую пачку штрафов и свое перекошенное лицо на каждой уличающей его в превышении скорости фотографии с камер. «Бэха» взревела и послушно разогналась до ста восьмидесяти. За окнами тянулся до одури однообразный пейзаж – бесконечное, голое после осенней уборки русское поле. Арт на соседнем сидении ерзал, лип к стеклу и тихонько подвывал.
– Сколько еще?
– Минут тридцать, – поглядывая на него краем глаза, чтобы не потерять из виду резво стелющуюся под капот дорогу, оценил Толя.
– Тридцать? Нет! Не-е-ет! Я не смогу тридцать! Толь, я сейчас обоссусь, вот те слово! Прям на твою клевую кожаную обивку! Сделай что-нибудь!
– Что? – хмыкнул Толя в ответ и сильнее сжал руль. – У меня не Бэтмобиль. Он не может летать.
– А жаль! – мрачно отозвался Артем и вновь с надеждой уставился в окно.
От того, как он покачивался, то вперед наклоняясь, то вновь откидываясь на спинку, как сжимал и разжимал кулаки, болезненно морщился и кривил губы, Толе и самому становилось нехорошо, а от сочувствия и желания помочь нервы натянулись до звона. Но что он мог сделать?
– Давай приторможу, отольешь тут, – спустя некоторое время, вновь предложил он единственный возможный в данном случае вариант.
– Толь, нет, – категоричности в голосе Артема насмерть обзавидовался бы любой продавец, у которого алкоголь пытаются купить после одиннадцати. – Ну не могу я, пойми! Не так меня мама воспитывала. Консерватория, творческие вечера дома, Чайковский, Шопен, Гайдн! Не могу я выйти из машины, встать на обочине и у всех на виду достать свой свисток!
– Свисток, епт! – Толя закатил глаза. – Кто тебя тут увидит, Шопен? Все летят на скорости за стольник!
– Не могу! Не могу, и все!
Толя выпятил челюсть и еще поднажал, разогнав машину до ста девяноста.
– А какого хрена ты столько пил? – от невозможности помочь, он, сам того не замечая, злился все больше.
– Какого хрена? – Арт отклеился от окна, развернулся к нему всем корпусом и сделал большие глаза. – А ты как думаешь? Я пока ехал к твоим знакомиться – уже от страха в горле пересохло. Думал, слова вымолвить не смогу. А там еще Мухтар, доброго ему здоровья. Кстати, какого ты меня не предупредил?
– О чем? Я говорил, что у них собака.
– Да, только забыл упомянуть, что это овчарка-мутант, которая мне по пояс в холке!
– Ну уж и не по пояс, – проворчал Толя, но Арт его не слушал.
– Потом оказалось, что дед твой в завязке и алкоголя не будет. Ты обещал, что выпьем и расслабимся, ан нет. Чайный стол, ель об дуб! Окей, выпили чаю. Потом дед пошел тебе забор показывать, а бабушка твоя меня под руку оп и повела грядочки смотреть.
– И что?
– А то, что она меня так под руку и держала. Цепенько, чтоб не сбежал, видимо. А сама: а вы, Артем, готовить умеете? А супы? А каши? Суп – это очень важно, вы в курсе? А стирать умеете? А гладить? Самое главное – это через день влажную уборку проводить. Как будто я будущая жена! А мне знаешь как от этого? Я ведь очень хотел им понравиться! Но что мне было делать? Врать или честно признаться, что умею играть на фортепьяно, скрипке, гитаре, губной гармошке и укулеле, но даже кашу сварить не могу и не знаю, как включать стиралку? Блеял там что-то, блеял, пока ты на подмогу не пришел.
Толя глянул краем глаза, вздохнул тяжело.
– Ну и?
– Ну и у меня уже поджилки тряслись, вот что. Да еще Мухтар, ель об дуб, все неподалеку ходил, присматривался, принюхивался. А там твою бабулю дед сменил. Они в сговоре были, точно тебе говорю. Она тебя отвлекла, а дед меня хвать и за стол. Развернулся прямо ко мне, орденами своими начищенными давит, глаз не спускает. И тоже допрос устроил. Кем работаю, где учился, из какой семьи, кто в роду был. И ордена. Ордена, Толь. Они так и говорили: «Кто ты есть, жалкая букашка в обтягивающих джинсах?! Я вот воевал, а ты – тля штатская, да еще и пидор».
– Дед тебе так сказал? – встрепенулся Толя.
– Не дед, ордена его. Они мне это говорили. И Мухтар, который, конечно же, с нами остался. И весь этот добротный старый дом с советской мебелью. Все они на меня смотрели и говорили: пшел вон отсюда. А дед твой мне все чай подливал. Он же в завязке. Сам пил и мне подливал. И смотрел. И что я должен был, не пить? Чтобы он подумал, что я даже чай пить не умею? Мне бы хоть винца чуть-чуть, оно бы легче было, а так…
Артем безнадежно махнул рукой и отвернулся. Глянул вновь на дорогу, а затем ухнул ладони на ширинку и со стоном уронил голову на бардачок.
– Ну а в туалет сходить на дорожку ты не мог? – глянув на него с сочувствием, сурово уточнил Толя.
– Не мог! – вскинулся Арт. – Я так напереживался за это время, так боялся, что у меня еще что-то спросят! Только ты сбор объявил, я сразу в машину и сиганул.
– Да чего ты, блин, боялся-то так? Ну расспрашивали они, ну и чего? Они ж люди старой закалки. Им это все… ново.
– То-то и оно, что ново. Даже страшно подумать, насколько! И вообще, чего ты мне говорить будешь? Сам, когда с мамой знакомился, исхитрился на нервяке ее любимую статуэтку разгрохать! Раритетную, между прочим.
– Ну давай, еще это мне припомни, – сконфуженно нахмурился Толя.
Знакомство с мамой Арта, очень милой, высокоморальной и интеллигентной женщиной, всю жизнь посвятившей сыну и искусству, потом не одну ночь являлось ему в кошмарах, где он лажал еще больше, чем в реальности, хотя это было практически невозможно.
– Ой, не могу, не могу! Сдохну! Я сейчас сдохну! – вновь заголосил Артем, аристократичная бледность на лице которого постепенно смеялась свекольной краснотой.
Смотреть на это было совершенно невозможно, и Толя не сдержался.
– Да выйди ты на улицу, мать твою! – выработавшийся за годы работы тренером командный голос включился сам собой. – Хватит строить из себя последнего недобитого интеллигента! Как пить на днюхах водку или тащить меня в постель, шепча на ухо, что тебе вставить, как и куда – это ничего! А как отлить на обочине – так ты лучше сдохнешь!
Артем замер. Глядел с приоткрытым ртом. А потом и рот закрыл. Вновь побледнел, опустил взгляд, и Толя отчетливо понял, что перегнул. Словно пелену сдуло, и на смену злости мгновенно пришел страх.
Арт ведь и правда такой чувствительный. Да и вообще, мало ли у кого какие тараканы в голове. Да еще бабушка со своим хозяйственным допросом... Да дед с орденами... Какого он их вообще нацепил? Да и Мухтар, скотина… А Арт ведь понравится хотел. А он на него наорал в итоге.
– Останови машину, – тихо велел Артем.
– Арт, слушай…
– Останови.
– Арт…
– Толя, по тормозам!
Сжав губы в тонкую линию, Толя прижался к обочине и заглушил мотор. Главное, чтобы Арт говорил. Пусть выскажет все, пусть обругает, назовет черствым и тупым. Он все примет и со всем согласится, потому что так оно и есть. А потом попросит прощения. Выпросит его, сделает что угодно, лишь бы заслужить, потому что эти восемь месяцев были лучшими в его жизни. Потому, что уже не может без этого бестолкового, веселого, грезящего музыкой парня.
Но Артем не захотел говорить.
Открыл дверь, вышел.
Толя смотрел ему в спину и чувствовал, что сердце замирает от самой возможности потери. А Артем огляделся по сторонам и… принялся расстегивать ширинку.
Когда он вернулся в салон, Толя только и мог, что молча смотреть. Арт вернул серьезный, внимательный взгляд, а затем расплылся в улыбке и нахально хлопнул дверью.
– Ну чего сидишь? Поехали. Сегодняшний день торжественно провозглашаю Днем выхода из зоны комфорта, и чтоб мне не одному его праздновать, этим вечером будешь смотреть со мной запись выступления Евгения Кисина. Шопен. Концерт номер один.
– Справедливо, – кивнул Толя с облегченным выдохом.
Качнувшись вбок, коротко поцеловал Артема в губы и вновь завел мотор.
Примечание
ноябрь 2019г.