Сквозь окна Нефритового дворца пробивались лучи вечернего солнца. Их мягкий, ласковый свет окрашивал стены в цвет янтаря. В это время года, когда природа замирает, готовясь впасть в предзимний анабиоз, понимание бренности всего сущего ощущалось особенно сильно.
Тай Лунг остановился напротив залитой светом стены и взглянул на окно. Его янтарные глаза, казалось, впитали всё то прощальное тепло, которым делилось уходившее на покой светило. Столь же ласковый, но вместе с тем тоскливый взгляд был сейчас у барса. Он и сам был похож на это солнце: способный согреть, вселить уверенность, порадовать, утешить… Правда, он не настолько всесилен. И если солнце бессмертно, это не значит, что все те, кого оно согревает, тоже.
Могучий барс глубоко вздохнул и на время закрыл глаза. Быть солнцем для кого-то и в то же время признавать бессилие перед смертью – это тяжкий крест. Но он все эти годы покорно нёс этот крест ради того, для кого светил.
Он стоял, залитый солнечным светом, и поверхность его шкуры переливалась, искрясь. Им можно было любоваться, вот только некому. Он был один в этой комнате. А в голове вертелись невесёлые мысли, смириться с которыми он не мог и не желал.
Вечность… Рано или поздно каждый получит её и уйдёт туда, откуда нет возврата. Даже это солнце, кажущееся бессмертным, на самом деле таковым не является. Странно, но раньше, много лет назад, когда он был маленьким, ему казалось, что он сам и этот мир будет таким всегда. И отец, мастер Шифу, тоже будет всегда, и Нефритовый дворец, и Долина мира, и даже надоедливый ворчун Зенг… Но изменчивое течение жизни уже успело несколько раз перечеркнуть эти радужные надежды. Он хотел навсегда остаться маленьким – но вдруг вырос и возмужал; он хотел, чтобы отец оставался таким же молодым – но он постарел; он любил заходить на чай к старой козе миссис Хью – но она умерла. И тогда он понял, сколь наивен был. Вечности не существует, есть лишь безжалостное течение времени, разбивающее в пух и прах его воздушные замки. Тебя словно опускают в ушат с холодной водой, будто пьяницу, который всё никак не протрезвеет, и твои глаза начинают видеть мир в истинном свете. И когда ты узреешь суровую реальность бытия, то либо принимаешь её как данность, либо тяготишься ею, вновь и вновь возвращаясь в прошлое в надежде, что время, показавшее тебе истинную суть, всё же ошиблось, жестоко подшутив над твоими ценностями и убеждениями, и что на самом деле всё не так, и мы по-прежнему вечны.
Если бы он в конечном счёте замкнулся на втором, то так и остался бы в мире иллюзий. Но он давно смирился с горькой истиной и верно усвоил жизненный урок, урок мудрости и правильного понимания бытия. Угнетало его лишь то, что, оставаясь в душе немного эгоистом, он не мог принять тот факт, что после него жизнь продолжится. И это солнце, эта Долина, река, лес, даже жилые постройки продолжат своё существование. Он считал это несправедливым. Но самым несправедливым было то, что он тоже останется жить, только сей факт уже не касался неодушевлённых предметов. Тай Лунг думал об отце, о том времени, когда придёт пора проститься с ним навсегда. Он не хотел и не мог представить себе это. А если и пытался, громкий, протестующий рык вырывался из его глотки. Смириться с существованием смерти он не мог. Ему казалось, что только смерть мешает вечности сделать всех существ бессмертными. Размышлял барс об этом с каждым прожитым годом всё чаще, и от этого тьма нарастала в нём. Он ненавидел смерть, ненавидел даже себя за то, что будет обязан проиграть её в своём последнем бою, когда станет дряхлым и немощным. Этот мир, должно быть, создан каким-то злодеем, и смерть – прислужница его. И из-за неё каждую секунду умирают сотни, если не тысячи живых существ по всему миру. Ни одна война не способна уничтожить сразу столько жизней, и ни одно стихийное бедствие…
Свет, казалось, стал ярче. Тай Лунг зажмурился и отвернулся. Раньше лучи вечернего солнца радовали его, вселяя уверенность в завтрашнем дне, что он непременно проснётся, а рядом будет отец. И так будет всегда.
Всегда…
Жизнь заставила его протрезветь, разрушив глупые детские мечты и окунув в ушат с холодной водой. Теперь уже он будил мастера по утрам и готовил завтрак, ходил на рынок и занимался кунг-фу с нагрузкой, как у взрослого. И только от него отныне зависела безопасность Долины мира.
Нет, он не боялся быть ответственным, но всё равно иногда тосковал по беззаботному детству, когда весь мир казался добрым и ласковым, полным света и тепла, когда любую ссору и недоразумение можно было легко загладить, а боль без труда утолить, не оставив от неё и следа благодаря тому или тем, кто источал этот свет и чья любовь была сильнее не только любых невзгод, но даже самой смерти. Вот почему он никогда не верил в смерть и верил в вечность. Как и любой ребёнок, он считал, что его отец самый сильный, самый добрый, самый смелый, и уж кого-кого, а их никакие изменения не коснутся, ведь они не сделали этому миру, в котором живут, ничего дурного, чтобы в один прекрасный день за ними пришла смерть…
Тай Лунг вышел из комнаты. Его тут же окутал полумрак коридора. Он мог бы сейчас идти спать к себе, но не сделал этого. Пусть свет солнца уже не так согревает и радует, как раньше, но этот свет ещё оставался у него в душе. Так пускай хотя бы сегодня его отец порадуется этому свету, уже подзабытому и оставленному в прошлом, но который ещё в силах светить и согревать своим теплом столь же наивно и ласково, как когда-то светил для него в воплощении маленького сынишки. Именно такой свет и был самым дорогим, ибо воплощал он подлинную любовь и преданность.
Войдя в комнату отца, барс подошёл к его постели и присел рядом, даже не глядя на мастера, который лежал под одеялом, но ещё не спал. Шифу взглянул на сына, собираясь задать очевидный вопрос, но так и не задал его. Он понял, чем так расстроен Тай Лунг. Выбравшись из-под одеяла, мастер подполз к пушистому хвосту сына и лёг, обернув его вокруг себя, явно собираясь заснуть сегодня именно так. Барс взглянул на него и понял, что не ошибся. Отец действительно нуждается в нём. В его заботе и внимании, в любви – во всём том, что и есть составляющие этого света, который вспыхнул в нём, заставив утирать нахлынувшие на глаза слёзы счастья.
С нежностью склонившись над засыпающим мастером, сын, не убирая хвоста, провёл ладонью по его мерно вздымающейся спине и ласково прошептал:
- Не бойтесь, отец. Свет не померкнет.