ромашковый чай на завтрак и лимонный курд на всякий случай

Из всех возможных вариантов Бостон был едва ли не худшим.

Опрометчивое желание махнуть куда подальше, наплевав на планы и мечты, поначалу идёт вразрез с осознанием, что любое «далеко» неизбежно связано с многообещающим «очень долго». Ничего и никому не говорить, собирать и отправлять документы во все необходимые инстанции, встречаться в назначенные дни и время, и затем благоговейно разглядывать цветастую наклейку в паспорте – на это уходит куда меньше времени, чем сложить только самые нужные вещи, не хватаясь за каждую мелочь, полнящуюся воспоминаниями. Всё это, пережитое и перечёркнутое, остаётся за плечами и иногда, настигая, пощипывает в переносице, пока окончательно не растворяется в потоке свежего воздуха, ворвавшегося в открытое окно такси.

Ёнджо не торопится – ни сейчас, ни в принципе. Его собственное «очень долго» начинается в дорожной пробке, где между тиканьем секундных стрелок и стуком слепого дождя по крыше завывают протяжные сигнальные гудки, но вереница машин даже не думает сдвинуться с места. Таксист всё чаще завороженно вздыхает, поглядывая на счетчик. Оконные «дворники» со скрипом елозят по стеклу, смахивая бисерную россыпь капель; автомобиль дёргается с резкого старта, смещаясь на метр, и вновь замирает, как и весь мир вокруг. Ёнджо встряхивает запястьем, сверяя время в пути. Не опаздывает. 

Без билета в принципе сложно куда-либо опоздать.

Пространное «очень долго» продолжается в бесконечной очереди к авиакассе, где на вопрос сочувствующего незнакомца, куда он летит, Ёнджо не находит ответа. Долгожданная виза определила направление, но страна большая, возможностей в ней немерено, и в какой город ни ткни – что так, что эдак одинаково без карты потеряешься. Жажда приключений, как и прежде, толкает слова вперёд мысли; Ёнджо пожимает плечами: везде хорошо, где солнце светит, а светит оно каждому, если приглядеться. Незнакомец на это, задумавшись на мгновение, отвечает, что в Лас-Вегасе всегда как-то по-особенному замечательно, в Чикаго едут за культурой и просвещением, а из Лос-Анджелеса легче вплавь домой добраться, если уж очень соскучишься. Но скучать там, где отстроили целый огромный Диснейлэнд, не приходится, и коль доведётся проезжать мимо – то заезжай прямиком к аттракционам, не мешкая. Дурные мысли, если верить чужим словам, уйдут в одночасье, да и погода там благоприятная, коль прогнозы по телевизору не врут. Вот только билеты туда-обратно лучше и быстрее купить в интернете, и сразу бежать на регистрацию на ближайший рейс до Голливуда – и подталкивает Ёнджо к колонне с табличкой «бесплатный вай-фай».

Улыбающийся агент за стойкой регистрации просит предъявить билет с паспортом и проговаривает заготовленный текст о безопасности, ответственности, запрещенных для перевозки предметах, неудобстве транзитных перелётов и что-то еще о наилучшем сервисе для всех без исключения пассажиров. Путь предстоит неблизкий, лучше запастись – «у вас наличные или карта?» – терпением и перенести самое необходимое в ручную кладь, пока есть время. А времени этим воспользоваться будет выше облаков, вот только о плюсах и минусах (преимущественно, минусах) девятнадцати часов перелётов Ёнджо задумывается только раз – когда у его чемодана отпадает колёсико и бодро, подпрыгивая, укатывается в направлении раздвижных входных дверей.

Возможно, это плохая примета, и колесо, как монетка в фонтане, зазывает его обратно. Возможно, это знак свыше, что его дурацкие игры с судьбой закончились, и еще не поздно отказаться и сдать билет, облегчив задачу работникам, которые сейчас в две пары рук взвешивают его багаж. За секунды чужого замешательства в попытках уложить пострадавший чемодан на ленту транспортёра, Ёнджо успевает промотать в памяти последний телефонный разговор с отцом – под мигающим светофором в пробке. Промотать и вновь засомневаться: заскучать, захотеть покаяться в самонадеянности и пропустить с отцом по рюмке соджу, как на свой двадцать первый день рождения. И, возможно, поплакать вволю ему в рукав, чтобы сестра не слышала и мама не беспокоилась. Извиниться за хлопоты и нарушенные обещания, восстановиться в университете, перенять часть хозяйственных и рабочих обязанностей, и попробовать опять с кем-то познакомиться, потому что хорошие люди, как и солнце, есть везде, и не надо мотать себе нервы и копить километры на будущие перелёты. Полтора чемодана, билет в одну сторону, вечерний рейс с пересадкой в Далласе – Ёнджо щурится, глядя на затоптанный пол, в котором через прозрачный потолок отражается небо, и на миг, поддаваясь неуверенности, прикрывает глаза.

В Далласе у чемодана отпадает второе колёсико. Благо, до зала ожидания идти всего ничего.

Коротая минуты транзита, Ёнджо уже второй раз пролистывает бесплатный журнал, приучая себя к иным словам и буквам. Чужая речь вокруг него окутывает гостеприимным одеялом: люди смеются, улыбаются, фотографируются, машут руками в камеру на видеозвонках. Еще совсем немного, от силы неделя на адаптацию, и всё родное станет той самой редкостью, диковинкой, бегущей рекламной строкой, страницей инструкции по использованию техники и фрагментом рецепта на пачке лапши. В Сеуле сейчас семь утра, плюс-минус, из домашних не спит только пёс, цокоча когтями по полу от гостиной до кухни и обратно. Ёнджо бездумно клацает кнопкой блокировки, на экране попеременно загорается и затухает заставка с облаками. Те, с кем нужно поговорить, пока не готовы ему ответить.

Для того, с кем очень хочется разговаривать, Ёнджо еще сам не готов.

Из прорези в пластиковой крышке стаканчика клубится пар. По проходу между рядами мягких кресел проносятся неустанные дети. Женщина неопределённого возраста, но по восприятию эдак лет шестидесяти пяти, в клетчатом тренче ласково называет Ёнджо «сынком» и просит прочитать, когда там следующий рейс на Балтимор, «который в шесть с чем-то, но не позже семи». Благодарственно хлопает его по ладони своей маленькой рукой, заботливо поправляет вывернувшийся воротник, и все последующие полчаса развлекает его вольным пересказом бульварного романа, купленного в киоске у метро. По-английски она говорит размеренно, даже вкрадчиво, убеждаясь, что Ёнджо улавливает смысл её слов, и вставляя в процессе колкие шуточки и комментарии, отчего драматичные страсти пылкого богача с ранчо и стереотипно несчастной, но очень смышлёной и красивой героини перерастают в комедию. «И такой она, эта история, и должна быть, мой милый – ведь где это видано, чтобы всамделишно смышлёный человек, а в особенности женщина, плевал на саморазвитие и оставался с нелюбимым мужчиной, даже если у него есть какое-то ранчо?».

Ёнджо хмыкает, посматривая на телефон под уже пустым стаканом. И правда, нигде.

Женщина представляется весенним именем Маргарет – «умоляю, зовите меня Мэгги, я ведь еще не настолько стара для какой-то там Маргарет» – устраивается удобнее на сидении, словно в мягчайшем кресле-качалке, складывает руки на животе и ждёт. Ёнджо не сразу соображает, что теперь его очередь рассказывать о себе, и тушуется. Начинает с конца: о переезде, мечтах и страхах, и что Бостон – не Лондон, который столица Великобритании, и о нём почти ничего не известно. Мэгги моментально подхватывает с горящими глазами. Говорит, что Бостон просто потрясающий, и знать что-либо о нём совершенно не обязательно; одобряет выбор места путешествия, уверяет, что лучше и не придумаешь для начала, и неважно, что людей там немыслимо много – в охотку и в пустой комнате потеряться можно, было бы стремление. Просит: на досуге, как выдастся свободная минутка, передать привет городскому колледжу, хотя бы из окошка автобуса – «преподавателям не надо, они уже все у Боженьки». Прокашливается, отмахивается от излишней эмоциональности, и вдруг с какой-то удивительной строгостью спрашивает, где Ёнджо собирается жить.

Ёнджо тушуется во второй раз, потому что, ну, где-нибудь, куда возьмут? Разве не так поступают все непутёвые путешественники, не продумавшие свой ночлег заранее, но взявшие достаточно, по их мнению, средств, чтобы обеспечить себе крышу над головой, пусть и прозрачную, но лишь бы не протекала? Мэгги, выслушав его, цокает языком, качает головой и выуживает из сумки маленький блокнот, и, кажется, нет, совсем не так. Правда, и осуждения от неё нет. Безо всякого зла, даже с неким весельем, она приговаривает, что молодые люди испокон веков летают в облаках, но при этом всё так же смотрят себе под ноги, словно ответы на их вопросы монетками на тротуаре валяются. И всякий раз, когда случаются масштабные потрясения, «вот вроде Вашего, мой драгоценный», они принимаются бегать по кругу своей уязвимости, пока окончательно не запутают следы – «адрес запишете, или еще как-нибудь запомните?». Ёнджо торопливо хлопает себя по карманам, а когда самолёт на Балтимор взмывает в розовеющее небо, у него под чехлом телефона покоится записка с адресом и «на всякий случай» рецепт лимонного курда.

Таксист уезжает, убедившись, что путь в пять метров от бордюра до двери дома чист и безопасен. Ёнджо в один шаг преодолевает две ступеньки, затаскивая за собой многострадальный чемодан, вводит трёхзначный код на замке и не без труда тянет на себя тяжелую деревянную дверь, придерживая её ногой. Один последний рывок со скоростью пули – и он оказывается за порогом, вздрагивая от лязганья металла за спиной. А третье колёсико, отпружинив от косяка, улетает куда-то в затенённую клумбу.

Ключ под ковриком, дверь от себя, и очень, очень спокойно. До самого утра.

*

Первым делом ему на глаза попадаются ромашки.

Поначалу Ёнджо не придаёт им значения. Спросонья и не разбирает толком, что это такое перед ним размытой бесформенной белой массой стелется. Ему по большей части невдомёк, отчего на часах ночь, а за окном день, и было бы неплохо понять, какой это по счету день с прибытия. В комнате светло – словно внутри самого луча, от стены к стене и из каждого угла сочится это ослепляющее бесцветье. Форточка настежь, занавески раздувает сквозняком; Ёнджо, пыхтя и щурясь, сослепу кое-как ловит оба полотна, раздвигает по сторонам и обещает себе выбраться в город за шторами, а пока выбирается на балкон, сходу отмечая, что стёкол там, собственно, и нет. А вот ромашки – есть.

Перед глазами их целое море, разделённое надвое. На каждую клумбу по обе стороны от входных дверей дома – по пушистому облаку в желтую крапинку, и как только он не заметил их прошлой ночью? Может, их попросту не было, и сейчас тоже нет? Ёнджо жмурится и трёт лицо, словно прогоняя от себя солнышки цветов, проросших из сновидения в реальность; еще немного, и мягкие белые волны, колышась на ветру, сейчас обернутся прохладной периной, стоит только очнуться. Ёнджо смотрит на улицу сквозь пальцы, перекачиваясь с ноги на ногу: ромашки, кажется, разливаются и дальше за пределы двора, деревянный пол балкона ободряюще холодит ступни, и нет – он совершенно наверняка, абсолютно точно не спит.

Более того – над перилами соседнего открытого балкона, в длинном пластиковом горшке, зависает точно такая же ромашковая тучка, еще и с дождём, поливающим её откуда-то сверху. Ёнджо поднимает голову – небо чистое, непогоды не предвидится как минимум до завтрашнего дня, и да – перила на балконах во всём доме одинаково реечные, лишь разнообразно растениями пронизанные. Он перегибается через свои перила, еще необжито пустые и холодные, мельком измеряет расстояние до земли (метра полтора, недалеко, этаж-то первый) и, смело высунувшись едва ли не на полтуловища, всё же улавливает глазами то, что искал – голубую прозрачную лейку и её персонального мальчика, завёрнутого в лоскутный плед.

- Гуд морнинг, – вдруг низко бормочет мальчик, подтягивая плед ближе к шее, и даже виду не подав, что как-либо удивлён чужим присутствием. Более того: сразу же после приветствия, вполне привычного для данной местности, из его уст на чистом корейском языке звучит: – Воздух сегодня зябкий. Не холодно босиком-то?

Ёнджо мельком глядит вниз, на пол сквозь рейки, и обратно на соседа, хмурясь в немом вопросе. В двух, как минимум. Но что ему сформулировать, что мальчику на них ответить – одинаково сложно. Взгляд соседа под прикрытыми веками всё так же сосредоточен на цветах, сам он что есть силы пытается подавить зевок, промаргивается. Досыпает, очевидно, и тут явно не до конструктивного диалога. Ёнджо на миг думает вернуться в квартиру и не беспокоить хотя бы до полудня, и самому не беспокоиться ни о чем, но вода из лейки выплёскивается на асфальт, мальчик резко вдыхает и, кажется, наконец-то приободряется.

- Как добрались-то? – шмыгнув носом и всё же подняв на Ёнджо глаза, спрашивает он. И, не дождавшись даже намёка на ответ, продолжает. – С чемоданом видел, а лязг двери посреди ночи, наверное, все в этом доме слышали. Никто не осуждает, кстати. Я узнавал. – Мальчик отставляет лейку куда-то в сторону и сильнее запахивается в плед. – Так какими судьбами здесь?

- Крайне опрометчивыми, – со всей присущей честностью, даже положа руку на сердце, отвечает ему Ёнджо, и в голове с запозданием щелкает, что говорит он точно так же на своём родном. – До последнего не знал, куда полечу и где остановлюсь. Представляете, за всё это время так ни на миг и не задумался! Документы собирал, дважды с менеджерами в визовом центре лично беседовал, говорил всё, что туризмом интересуюсь, и настолько в эту идею втянулся, что и сам поверил. Но с рейсом определился только в аэропорту, с местом проживания… тоже в аэропорту, и не без посторонней помощи. Не будь тех людей рядом – мог бы пальцем ткнуть на карту и туда отправиться, но вот я здесь.

- То есть, Вы не по работе? И не по учебе? Просто так? – Ёнджо кивает на каждый вопрос, и мальчик изумлённо изгибает брови. – Не много ли мороки с визой как для «крайне опрометчивого» решения? Или в Корее негде было спрятаться?

- Да я не… – Ёнджо бормочет, потупив взгляд в пол, и вздыхает, ведя плечом. – Негде. Там везде, куда ни плюнь, свои люди.

- Ну надо же, как Вам с переездом-то повезло – здесь, поди, на них вообще ни намёка, – сосед звонко хохочет и, высвободив руку из-под пледа, протягивает её вдоль разделяющей два балкона стены. – Сон Донджу, двадцать лет, нас тут двое.

- Ким Ёнджо, двадцать четыре, я тут один.

- Это ненадолго. – Донджу отмахивается, даже не оставив времени поразмыслить над своими словами. – Кстати, чего это я как не это самое. Чая хотите? Надеюсь, что Вам нравится зелёный, я как раз только-только свежий заварил. Ромашковый.

- Ромашковый? – Ёнджо оглядывается и вопросительно кивает головой на клумбу.

- Нет, из магазина. Но если хотите, могу накрошить, а то вдруг Вам для Инстаграма или еще куда-нибудь, но рекомендую подождать до одиннадцати, когда солнце будет прямиком в окна светить – фотографии тогда пречудесные получаются. – Донджу пропадает в глубине своей квартиры, продолжая разговаривать, отчего Ёнджо волей-неволей расплывается в глупо-счастливой улыбке. Которую естественным образом сменяет удивление, стоит соседу показаться на балконе с заварником и одной пустой чашкой. Безмолвно подав их Ёнджо через улицу, Донджу сбрасывает с плеч плед, вздрагивает и замирает на несколько секунд, пока не привыкает к прохладе. Вдохнув и выдохнув, повторив, и затем еще раз, он одним лёгким движением перебрасывает ногу через перила и спрыгивает на асфальт, утягивая плед за собой.

Ёнджо только моргает.

- А через дверь не проще было? – всё так же кое-как – очень неудобно, к слову – держа заварник, спрашивает он, когда Донджу хватается руками за верхнюю перекладину перил и упирается ногой в бетонный приступок под балконом.

- Меня одного дома закрыли. Ыть!.. – Донджу с прежней лёгкостью перемахивает через перила, оказываясь подле Ёнджо, и запахивается в плед. – А сам не приглашаю, потому что не вожу домой незнакомцев. Куда удобнее самому к ним прийти. У Вас же есть тут чашки, да?..